Пролог
***сентябрь***
Я прижался теснее, давая возможность малышке ощутить мощную эрекцию, мучившую меня уже второй день.
Из-за неё.
Ждать больше не было сил, и я легонько, но настойчиво подтолкнул Машу к кушетке со светлой обивкой из кожзаменителя.
Она могла бы спросить, почему именно здесь. Ведь в больнице сотни и сотни более удобных помещений.
Но Маше молчала как и я.
Молчание – золото, и в этом есть своя прекрасная истина.
Через пару шагов мы достигли кушетки, над которой Маша тут же под напором моих рук нагнулась и оперлась локтями.
Прогиб спины сводил меня с ума, а воспоминание о том, насколько широко девчонка могла раздвинуть ноги, сделало член прямо-таки каменным.
Только бы не позабыть в ответственный момент, что у нее никого не было. Впрочем, для меня уже не имело значения, насколько она невинна.
Она не ушла, осталась, а значит назад дороги не будет.
Глаза нашли нужную полку прямо под аппаратом узи. Там всегда лежали презервативы для гинекологического обследования.
Кабинет был один на два этажа. Маша и не заметила протянутой руки и шелеста фольги, поглощённая своими ощущениями от моей руки, беспрестанно поглаживающей поясницу, то и дело касаясь оттопыренной попки.
Попки с родинкой.
Первый взгляд на эту белую кожу с коричневой точкой вывел меня из себя. Мы ведь в больнице, в моем королевстве – здесь нельзя проявлять слабость или выглядеть похотливым юнцом.
Но с Машей всё работало по-другому.
Мое тело мгновенно отзывалось на близость нежной девочки. Благо, завтра она выпишется, и всё вернется на круги своя.
Я видел ее волнение, чувствовал дрожь в ее теле. Сам стянул с неё пижамные брюки, оголяя упругую плоть ягодиц, а затем и полностью ноги.
Футболка слетела следом. Я тут же вставил палец во влажное влагалище, проверяя готовность. Отлично.
Я поглаживал ее ноги, касался губами внутренней стороны бедер, ласкал языком кожу. Когда мой рот, неожиданно для нее, приник к истекающей влагой вагине, Маша блаженно застонала.
Не в силах сдерживать рвущееся наружу сдавленное «Стас».
Это значило, что гордость еще вчера так громко, заявляющая о себе, потерялась, подавляемая безумием, что било ключом в её сердце.
Сердце, что неистово билось, а тело вибрировало при каждом прикосновении языка к клитору и стенками влагалища. .
От терпкого запаха и вида нежной розовой плоти я дурел. Мой язык ежесекундно хлестал чувствительную точку, пока пальцы пробирались внутрь, расстягивая для меня узкое влагалище.
Я не делал этого языком много лет, не желая одаривать баб подобными ласками. Но здесь, сейчас, я сходил с ума, от того, насколько невинной, влажной и сладкой была эта девчонка.
Для меня. Только для меня.
Оргазм накрыл Машу внезапно, бросая в огненную лаву, в которой она извивалась, как ведьма на костре экстаза. Крик, вырвавшийся из горла, был заглушен моим грубым поцелуем. Она даже не поняла, когда я успел подняться и повернуть к себе её голову. Она была во власти непередаваемого удовольствия.
Меня натурально уносило. Горячее, тесное, влажное лоно как перчатка обтянуло мой член. Когда я протиснулся внутрь, Маша дёрнулась от боли. Успокаивать вслух я не собирался.
Её сюда никто насильно не тянул, но заглушить боль нежностью я все же старался.
Руки попеременно осыпали ласками подрагивающую в рыданиях грудь, а язык впитывал в себя болезненные всхлипы.
Острое наслаждение требовало выхода, и я задвигался. Вышел из горячего лона и снова проник обратно, отчего стало только хуже.
Я шумно выдохнул. Хотел вбиваться в юное тело со всей дури, слышать крики и смачные стоны. Но это потом. Не здесь. Не сейчас.
Хотелось зарычать в голос, но я сдерживался, не прекращая целовать сладкий, невинный рот Маши. Рот, в который обязательно попадет мой член. Не сразу, но перспективы вдохновляли.
Я всему её научу. Сделаю своей.
Моя птичка сама сядет в клетку, сотканную из острой как игла страсти и болезненного наслаждения. Она станет зависимой только от одного моего взгляда.
Да, это то, чего я хочу.
– Прости малыш, сейчас будет больно, – прохрипел я и заработал бедрами быстрее. Еще. Активнее.
Долго это продлиться и не могло.
Член, облачённый в тонкий прозрачный барьер, запульсировал и стал подрагивать внутри нее. Я стонал её имя и на полной скорости приближался к оргазму.
Сильнее. Глубже.
Земля под ногами почти не ощущалась от резких толчков, что импульсами били все тело. Добравшись до пика наслаждения, я зарычал и прижался к ней сильнее, вдавливая влажное тело в кушетку.
Я стал её первым мужчиной.
***Позже. Апрель***
– Мы женщины. Наивные. Часто поверяем свое сердечко не тем. И порой лишаемся возможности исполнить мечту из-за крепкого полового органа, – говорила мне куратор нашего курса в хореографическом вузе.
– Я не. – я много хотела сказать. Что Стас понимает меня, как никто другой. Что мы вместе будем идти по жизни, и помогать друг другу исполнять мечты, но меня прервали. Нагло. Бескомпромиссно.
– Понимаю, ты любишь его. Готова уехать за ним в Питер. Стать его любовницей. Жить за его счет. Верно, понимаю? – резюмировала Валентина Марковна.
Это было так мерзко, так грязно, и так не вязалось с тем, что я испытывала к Стасу. С тем, что было между нами, что я лишь покачала головой.
– Ты обязательно научишься называть вещи своими именами, – грустно усмехнулась она, и вдруг достала свой смартфон.
Её крупное лицо заострилось, и она то разблокировала телефон, то блокировала. Сомневалась в чем-то?
– Понимаешь Машенька. Как только в Питере прознают, что ты бросила академию в Москве, бюджетное место для тебя станет так же далеко, как для меня мои пятьдесят килограмм, – посмеялась она над собой, а вот мне было уже не до веселья.
Особенно когда голос из наставнического превратился в начальственный. Повелевающий.
– И Станислав Алексеевич Сладенький, конечно будет оплачивать тебе обучение, пока не найдет новую содержанку, – сказала, как отрезала, заставив меня задохнуться от неожиданности.
Я вскочила, уже пылая гневом.
– Почему вы все это мне говорите! Откуда вы знаете Стаса? Почему…?!
– Я не хочу, чтобы ты уподобилась мне и просрала шанс всей своей жизни. – чеканила она каждое слово. – О тебе милочка, говорит вся Москва, а ты собираешься бросить все, потому что нашла отличного ебаря? Да знаешь, сколько таких жеребцов захотят тебя?
– Я не собираюсь это слушать! Мы со Стасом пожени…
– Замолчи и послушай старших, раз родители тебя не научили уму разуму!
Она тоже встала и стала подавлять своим авторитетом.
– Взрослым дяденькам очень нравятся маленькие девственницы, до тех пор, пока на горизонте не замаячит новая, узкая дырка.
– Стас так не поступит! – вскричала я.
Дыхания не осталось, сердце билось в бешеном ритме.
– Он уже так поступил! – рявкнула куратор, и буквально всунула мне свой телефон.
– Что. Что это? – меня трясло.
Я не понимала, ничего понимала.
Еще пару минут назад тело пело, сердце отбивало ровный ритм чечетки, а сейчас все словно отмерло.
И страх. Липкий, тошнотворный заставил стоять неподвижно, расширив глаза.
– Первое видео, – скривила она губы и направилась к двери.
Я сглотнула и посмотрела вниз. В моих руках оказался чужой гаджет. Симпатичный, милый, вот только мне казалось, что я держу ядовитую змею. Готовую всадить в меня свои клыки.
Я хотела его откинуть, выбросить разбить, закричать: «Я не верю! Не верю!»
Я не хотела знать правду. Ложь впервые в жизни стала казаться благостью небес. Вот только небеса померкли, как и душа, ставшая смольной.
Я судорожно выдыхала воздух, пока мои пальцы сами двинули блокировку и включили найденное на рабочем столе видео.
Громкий женский стон разорвал тишину кабинета.
Страх превратился в ужас.
Гнев в боль.
Рука сжалась в кулак, словно там было мое сердце, сдавленно, также, как Стас, мой сладкий Стас, сдавливал в объятиях заведующую больницы.
Из которой уволился пару дней назад.
А она стонала, как тварь. Как последняя сука, хищно улыбаясь, вглядывалась в красивое лицо Стаса. Моего Стаса!
Боль острая, острее той, что я испытывала, когда меня настиг перитонит, заполнила все тело.
Рубашка белая, уже повлажнела от слез, бурным потоком стекавших по моим щекам. Но я и не чувствовала влаги, я уже ничего не чувствовала.
Тем временем экранный Стас сменил позу и поставил брюнетку раком, войдя сзади резко и глубоко. Я видела его напряженное лицо, но глаза были закрыты. Знал ли он, что его снимает скрытая камера? Знал ли он, что это увижу я?
– Когда закончишь, отправляйся-ка на класс с подготовительной группой, – тем временем наказала куратор, словно я тут не стою, тихонько воя от боли, а жду команд.
ААА, Господи! Разве может так разрываться сердце. Где, черт возьми, анестезиолог с его волшебным веществом, когда он так нужен. Когда хирург разрезает скальпелем твою грудь пополам.
Теперь все признания, все испытанные эмоции казались фальшью… Но ведь Стас не разу не соврал, потому что не разу не получал прямого вопроса: «Ты изменял мне?»
Сколько я так простояла, слушая визгливые стоны бывшей начальницы Стаса, и наблюдая, как он вколачивает ее в рабочий, современный стол, не знаю.
Очнулась только, когда почувствовала вибрацию своего телефона в кармане.
Трясущейся рукой отложила чужой, свой взяла. Сообщение.
«Малыш, если ты сейчас не спустишься, то я сам поднимаюсь и отшлепаю тебя».
Трагично было, что в тишине, как раз прозвучал стон женщины:
– Сделай мне больно, мой сладкий, отшлепай меня.
Да, Стас очень хорошо умел причинять боль. Вопрос только в том, готова ли я с ней жить. Готова ли я танцевать с ним на стеклах?
Часть I. Глава 1. Маша
– Лучше бы ты пошла на юриста учиться, или врача, – проворчала под нос Маргарита Синицына, ополаскивая тарелку под сильной струей теплой воды. – Совсем же изведешь себя этими танцульками.
Думая, что разговаривает сама с собой, она вздрогнула, когда за спиной раздался мой тихий смех.
– Мама!
Я обняла ее со спины и положила голову ей на плечо, плотно прижимаясь щекой.
– Танцульки – это в клубах и домах культуры, а я занимаюсь Балетом, – восторженно, словно уже исполняла соло в Большом театре, заявила я. – К тому же, каждый должен делать то, что он умеет лучше всего. Разве не так говорил папа?
– Всё так, – вздохнула мама и, выключив воду, повернулась ко мне. Она осмотрела худое, осунувшееся лицо. Не смотря на это, в глазах словно сияли софиты, стоило мне заговорить о сцене. – Посмотри на себя, кожа да кости.
Я мягко улыбнулась, и чтобы мама не сильно беспокоилась, схватила со стола яблоко и показала ей.
– Это не завтрак, это еда для птиц, – я на это только фыркнула. Не набивать же мне желудок перед репетицией? Я должна порхать по сцене, а не напоминать бегемота в балетной пачке. – Не зря у тебя живот болит второй день. Тебе надо больше есть.
– Ладно, ладно. После репетиции поем нормально, – как всегда согласилась, внутренне закатывая глаза. Я поцеловала мать в щеку и отправилась собираться, потому что до начала занятий в Академии оставалось чуть более часа.
Я выходила из подъезда пятиэтажного дома, прекрасно зная, что за мной пристально наблюдают такие же, как и у меня, синие глаза матери.
Она, как всегда, беспокоилась за дочь. И, наверное, впервые за много лет это было оправдано. Поступление и подготовка к первому концерту дались мне нелегко.
Я ложилась спать позднее обычного и еще раньше просыпалась, а о нагрузках, сравнимых разве что с подготовкой к олимпийским играм, и говорить нечего.
Я знала, что мама будет смотреть в окно до тех пор, пока я не скроюсь за крупными тополями, которые привычно рассматривала по пути на остановку.
Лето уже закончилось, и осень только-только начала заявлять о своих правах. В городе с миллионом одиноких и не очень сердец начинался новый день. Солнечные лучи пробивались сквозь утреннюю дымку, в которой кружились чуть пожелтевшие листья.
Люди разбегались по делам, будто муравьи. Москва не терпела неторопливости ни в людях, ни в их действиях, и порой сильно мстила за промедление. Этот день не был исключением: шумное рабочее утро уносило людей в новые или привычные дела, словно корабль, отправляющийся в не очень далекое плавание и обещающий к вечеру вернуться в родную гавань.
Я уже давно привыкла к этому ритму и не боялась трудностей. Я встречала их, как старых друзей – тепло, радостно и без страха. Ведь они закаляли характер, они делали меня сильнее. Так учил меня отец, который показал мне в пять лет мир балета и умер ещё через пять от сердечного приступа, так учила моя мать, которая осталась одна содержать троих детей – меня и двух близнецов, Марка и Кирилла.
Преподаватели в балетной школе тоже были щедры на жизненные уроки: упала – встань и танцуй дальше, ошиблась – сделай вид, что так было нужно, больно – терпи и улыбайся.
«Тебя ждет большое будущее, – утверждали они, – и трудности только помогут приблизить минуту славы”.
– А также создадут возможность выбраться из той ямы, в которую загнала их семью смерть отца, – добавляла я про себя.
Но сегодня старые друзья подводили. Тянущая боль в правом боку не давала покоя, а выступление, на котором недавно поступившая студентка лучшего хореографического вуза в стране должна блистать, было близко. «Но-шпа» – а я закидывала в себя уже третью пилюлю – не помогала. Лекарство лишь приглушало тянущую боль, словно накрывая прозрачным колпаком.
Я вышла из трамвая, проигнорировав заинтересованный взгляд незадачливого ровесника, который смотрел на меня всю дорогу, и помчалась в здание с колоннами – построенное еще в восемнадцатом веке, теперь оно было домом для Академии Танцевального Искусства имени Марии Павловой. Солнце уже позолотило лепнину вдоль крыши и теперь слепило, вынуждая меня щурить глаза на красивом лице.
Привлекательная внешность помогала продвижению в балетной карьере, и я не стеснялась пользоваться благами, которыми одарила меня природа: длинными ногами, тонким станом и густыми темными блестящими волосами.
Очередной спазм боли в животе накрыл на лестнице, от неожиданности я охнула и едва не упала, но тут же постаралась взять себя в руки, посмотрела на ноги – основной инструмент моего ремесла, и выдохнула с облегчением.
Просто подвернула. С кем не бывает.
На самом деле не бывает. Осознание этого протянуло через тонкое тело нить липкого страха.
Я открыла тяжелую дубовую дверь и с удовольствием вдохнула запахи дерева, мрамора и мела. Процокав низкими каблуками по паркетному полу, я сняла верхнюю одежду и сразу поспешила в актовый зал, на ходу закидывая в себя очередную порцию обезболивающего.
Спустя полчаса изнурительной репетиции главной партии – Терпсихоры, я почувствовала, как темнеет в глазах. Но воля и самонадеянность не дали ни единого шанса проскочить искре сознательности – мысли о том, что стоило бы попросить перерыв.
Я продолжала парить по сцене, как лебедь, изящно взмахивая руками и выполнять гран-жете, пока меня не накрыл очередной сильнейший приступ боли.
– А-а, – закричала я, перекрывая даже музыку, и тут же партнер испуганно выпустил меня из рук.
Раздался глухой звук удара, как будто кто-то разрубил топором полено, но даже боль в копчике от падения не перекрыла ту, что в животе.
Адскую боль!
Шёпот голосов затих и все посмотрели на меня. Кто-то вскочил с места, а кто-то уже достал смартфон и в предвкушении разноса, который неминуемо ждал меня, включил кнопку видеозаписи.
– Машка, ты чего творишь-то? – прокричал мой постоянный, еще с детства, партнер Андрей, ошеломленно взирая на скрючившееся тело у себя в ногах. Он давно подбивал ко мне клинья, но я с завидным упорством игнорировала все потуги молодого и красивого блондина.