Лёня стоял на остановке, в толпе других студентов, которые даже не подозревали, что только что произошло в той аудитории. Они разговаривали о своих оценках, отношениях и, планах на вечер. Подъехал нужный троллейбус, Лёня вместе со всеми зашел в него, оплатил билет и пошёл в конец к окну. Ехать до квартиры минут двадцать. Он стоял уже не с чувством победы, а с тревогой внутри, с непониманием что ему делать дальше. Тревога переборола все остальные чувства, она вселилась в него и грызла изнутри, расползалась по всем закоулкам тела, его ноги и руки начинали дрожать.
Выйдя на своей остановке, он не сразу пошел в квартиру. Зашёл во двор и сел на одной из стареньких лавочек. Снег медленно покрывал его, руки замерзали и краснели, но он не засовывал их в карман, ноги – в уже мокрых от снега ботинках – тоже окоченели. Мысли разрывали его голову. Он не хотел, чтобы наставал завтрашний день, не хотел говорить с мамой, не хотел идти в дом (чтобы не видеть хозяина, который обязательно спросит, как прошел его день). Он просто хотел исчезнуть с этого мира. Испариться, чтобы все его забыли и не вспоминали больше никогда.
Глава 2
Следующий день начался для меня не очень хорошо, плохо было даже то, что он просто начался. Я сидел ел куриный суп, который наварил хозяин на нас двоих. Кстати, я не рассказал вам о нём. Звали его Давид, лет ему на данный момент около семидесяти, точно не помню. По происхождению был еврей, родился в Израиле, как попал к нам в город не знаю. Квартира эта досталась ему от сына пару лет назад, а сам сын умер. Он очень сильно начал увлекаться игровыми автоматами. Денег было у сына достаточно. Звали его то ли Авдей, то ли Авнер, пусть будет Авдей. Так вот, начал он играть в эти автоматы, сутками там пропадал и проигрывал все свои деньги, когда деньги закончились, начал брать в долг у знакомых и друзей, когда закончились друзья – начал брать деньги в кредит. Короче, утонул в чёрной яме долгов и кредитов. Друзья его особо не трогали, а коллекторы доставали каждый день, звонили и приходили в квартиру, а он продолжал играть. Вот в один день коллекторы позвонили его отцу – Давиду, то есть моему хозяину, и сказали, что сын не выходит на связь уже около трёх дней. Давид поехал к нему домой (у него были ключи), открыл двери, прошёл к нему в комнату и видит: сын повесился – висит, на бельевой верёвке, привязанной к люстре, стул перевёрнутый, окно открытое (ещё и лето было, мух налетело куча), труп уже немного пованивал. Перед смертью он завещание написал на отца – вот так Давид и получил эту квартиру. К слову, в этой комнате где сын его висел, теперь живу я.
Я ел куриный суп, в этот момент мне позвонила Фёдоровна и начала кричать из-за вчерашнего происшествия. Сообщила, что учитель, которого я ударил, лежит в больнице в реанимации. Оказывается, когда я толкнул его он упал и стукнулся виском о ножку парты. Теперь мне грозит тюремный срок до двух лет или исправительные работы. Я был не в восторге от такой информации. Единственное что получилось сказать: «Мне очень жаль» – и я быстро отключил телефон.
Скорее всего, мама уже тоже знала об этом и звонила мне, но телефон был отключён. Я пошёл в свою комнату, сел на диван и закурил. Мне стало настолько плохо, что я даже не мог смотреть – я курил с закрытыми глазами.
Что теперь будет? Мне противопоказана тюрьма, я с комнаты выходить боюсь, а там куча людей… Там сокамерники, с которыми нужно общаться… О чём, о чём я с ними буду говорить? А суд, что я буду говорить на суде? Я даже слова не смогу сказать в своё оправдание… Плюс там будет куча людей в зале, которые будут смотреть на меня, я не выдержу этого всего.
Лёня лёг на кровать в одежде, укрылся с головой и пролежал так до вечера. Когда под одеялом уже было тяжело дышать, он высунул голову, взял сигарету и опять закурил. Теперь он думал о варианте исправительных работ, а он страшно не любил физическую работу. Он представлял, как грузит какие-то ящики или колотит бетон, или работает на стройке; таскает арматуру и разные трубы.
Вроде не так и плохо всё получается: учитель поправится, я немного поработаю, конечно плохо, что меня отчислят, мама будет переживать, хотя, вернусь к ней, устроюсь на работу, кем угодно, хоть дворником, зато буду деньги в дом приносить, заживём себе спокойно с мамой. Напрасно я так переживать начал вначале – всё будет хорошо.
Я пошёл сделал себе чай, нашел какие-то старые печенья, которые купил дед Давид ещё недели полторы назад, и сел пить чай. Давида не было дома, наверное, пошел к своему другу на этаж ниже. У него в комнате был телевизор, когда он уходил я шел к нему в комнату, включал и смотрел разную ересь. В этот раз показывали новости про ДТП, в котором погибло четверо человек, показывали их лежащих, сначала, в реанимации (это подбило меня на мысли об учителе), потом показывали их в гробах… Я выключил и пошёл к себе в комнату, нужно было всё-таки включить телефон и поговорить с мамой.
Он включил телефон, было восемьдесят два пропущенных от мамы и двенадцать от Фёдоровны. Лёня собрался с духом и перезвонил сначала куратору:
– Алло, вы мне звонили?
– Звонила, Жуков, и не раз звонила.
Последовала пауза, после которой Фёдоровна заплакала и опять заговорила:
– Ах, Лёня, Лёня. Что же ты, Лёня, наделал. Ой что же ты наделал, как же так ты мог, ты ведь такой постоянно спокойный… Ну зачем же ты его ударил, – сквозь плачь сказала куратор.
У меня в голове начали всплывать разные варианты того, что же случилось. Я подумал о том, а не умер ли случайно тот учитель, и меня бросило в холодный пот, начало мутнеть в глазах и, еле-еле я спросил:
– Он умер?
Фёдоровна начала сильнее реветь – это означало «да». Я завершил звонок, положил телефон на стол и провалился сквозь землю.
Я убил человека. В моей голове рушился мир, я отказывался в это верить. Ещё давно я задавался себе вопросом: «Как это, отнять жизнь у другого человека? Что испытывают убийцы? Насколько сильно, меняется мир и твоя жизнь после этого?». Я думал, что не узнаю ответ на этот вопрос никогда… Но вот она – реальность. Ещё вчера утром я подумать не мог, что через несколько часов совершу убийство, даже самой мелкой, самой мимолётной мысли об этом у меня не возникало; даже не было мысли, что может возникнуть такая мысль. Убийство поселилось во мне, оно путало меня, оно заставляло меня сходить с ума, оно не давало мне дышать; я даже не мог плакать. Как будто копья летели в меня и пронзали мои легкие, мои руки, мои глаза; они застревали во мне и раны тут же гноились. Я лег на пол, брался за волосы, пытался их рвать, но ничего не получилось. Потом встал на колени и начал биться головой о пол, это продолжалось пару минут, пока лоб не разбился и не пошла кровь. Я вытирал лоб рукавом белой рубашки, она окрасилась в карминовый цвет. На мгновение я пришёл в себя и осмотрелся вокруг. Увидел ту же комнату, где я жил ещё не убийцей; где я спокойно когда-то спал и курил в одиночку, мечтая о чём-то; куда я приходил после колледжа ещё студентом. Теперь я не студент, теперь я не Лёня, теперь я не свободный человек, теперь я не восемнадцатилетний парень, теперь я – убийца, и эта комната теперь – комната убийцы. Никогда я не стану прежним, никогда не будет всё хорошо, никогда не наступит белая полоса в моей жизни. Убийство – вот что кардинально изменит вашу жизнь.
Я продолжаю дышать, смотреть, ходить, чувствовать, а кто-то этого уже лишён. И причём каким способом: я своими же руками – я, который ничего не стоит; я, который являюсь никем; какой-то проходной студент Лёня – отобрал жизнь у человека. Этот учитель даже не подозревал как он умрёт. Наверняка он утром спокойно позавтракал и отправился на работу. Он думал, что это будет обычный день, как и все остальные его дни. Даже когда я зашёл в аудиторию, он не знал – что зашла его смерть. И я сам не знал – что я и есть смерть этого учителя. Мы рисуем смерть как страшный скелет с косой, но нет же, это всё абсурд, смерть – это мы сами. И беда в том, что мы этого не понимаем. Если бы я знал, что этому учителю суждено умереть от моих рук, я бы ни на шаг к нему не подошел, я бы пропускал все его лекции, лишь бы он жил.
Вот так бывает несправедлива жизнь. Некоторые люди дерутся чуть ли не каждый день и живут себе спокойно, а Лёня, который сделал первые свои три удара по человеку в жизни, стал убийцей. Не знаю, нужно ли его осуждать за это, нужно ли наказывать? Даже не знаю можно ли его назвать – как он сам говорит – убийцей. Этот факт совершенного им деяния – это самое мучительное наказание для него.
Было уже около десяти часов вечера. Вернулся немного подвыпивший Давид. Я услышал звуки открывающейся двери и шорох одежды в передней. Я лежал уже не на полу, перебрался на кровать. Эмоции всё так же били через край, но тело моё устало. Я лежал и даже не моргал, мышцы отказывались функционировать. Вдруг раздался стук в дверь моей комнаты, дед приоткрыл дверь и спросил:
– Можно?
Я промолчал. Он зашёл, развернул стул к моей кровати и продолжил:
– Подрался с кем-то? Нормально тебе лоб развалили. Вчера был день платы за комнату, а ты не заплатил. Может у тебя пока что денег нет или мать ещё не перечислила? Так ты скажи, я подожду. Но только имей ввиду: каждый день просрочки – это плюс пять процентов от суммы, как мы и договаривались изначально.
Эти слова мне были так безразличны, что он себе даже представить не мог. Тем более, он и не подозревал, что сидит возле убийцы. Какая мне разница на эти пять процентов, если на следующий десяток лет у меня гарантированно будет новая комната, да ещё и с замечательными соседями.
Я нашёл в себе силы повернуться на бок, и ослабшим голосом еле разводя губы сказал:
– Откройте окно, а то душно, опять натопили так, что аж дурно.
– Сейчас, – сказал Давид, вставая со стула.
Подойдя к окну, он открыл его, посмотрел на меня и повторил:
– Каждый день просрочки – это пять процентов от суммы.
Он ушёл, а я лежал и пил этот морозный зимний воздух, постепенно приходя в себя и собирая мысли в голове. Вспомнил что я ещё не говорил с мамой. Я понимал прекрасно, что она всё знает, но она, с момента как я включил телефон, ни разу не позвонила мне. Не уж то что-то случилось? Может ей стало так плохо от этой новости, что её увезли в больницу, и она не может мне позвонить? Но было довольно поздно, в такое время она уже спит. Я решил, что позвоню завтра. На часах было 23:10.
Я немного пришел в себя от холодного воздуха. Нашел в себе силы встать. Мне очень хотелось пить, в комнате воды не было, пришлось идти на кухню, Давид уже спал. Я включил свет в комнате и тихо вышел на кухню, набрал полную чашку воды из-под крана и начал пить. Во рту пересохло настолько, что тяжело было проглотить слюну, после чашки воды я смог это сделать без проблем. Оставаться в квартире мне не хотелось, иначе мною опять овладеет убийство, я решил пойти на улицу.
В подъезде кто-то выкрутил все лампочки и было темно, я медленно спускался по ступенькам. Выйдя на улицу, мне сразу в лицо ударил свет стоящего рядом фонаря, снега за день выпало достаточно. На тротуарах были прочищены дворниками узкие тропинки, посыпанные песком. Недалеко от моего дома был круглосуточный магазин, в который я направился. Нужно купить сигарет и, наверное, водки. По пути в магазин я всё так же думал о том, что произошло, пытался склеить в голове все пазлы, но толком ничего не получалось. Начал думать о том, что мне делать дальше, ведь меня посадят в тюрьму, о исправительных работах теперь не может идти и речи. Пришла мысль, что можно куда-то сбежать, чтобы меня не нашли никогда, и жить там в одиночку. Вот только куда? Где такое место? Резко отбросив все эти мысли, я зашел в магазин.
Здесь было довольно тепло, и я решил походить между полок пару минут, чтобы согреться. Людей было очень мало – это меня радовало. Пошёл для начала в отдел с крепкими напитками, взял бутылку 0,7л самой дешёвой водки, так, чтобы хватило на всю ночь, и с ней в руке ходил по магазину, смотрел на разные продукты, пару раз останавливался возле полки с булочками и пиццей, мне страшно хотелось есть, но денег не было, всё уйдет на водку и сигареты. После, примерно, минут пятнадцати снования по магазину, я пошёл на кассу, очереди не было, продавщица спросила паспорт, к счастью, я ношу его с собой постоянно. Она пробила водку, назвала цену, я добавил:
– И пачку красного «Мальборо».
Она пробила «Мальборо», я рассчитался и вышел на улицу. Выйдя с магазина, я сразу попытался сделать пару глотков водки, в полости рта и горле начало жечь, я чуть ли не поперхнулся, на глазах выступили слёзы и половину водки я выплюнул, немного облив пуховик. «Ничего, буду пить» – тихо сказал я про себя. Мне хотелось просто забыться, и другого способа, как напиться, я придумать не смог. Закурив сигарету, я пошел прямо, маршрута у меня не было, точки в которую нужно прийти – тоже, и я просто шёл куда глаза глядели.
Лёня ходил по городу и пил водку уже где-то часа два. Людей на улицах становилось всё меньше и меньше, а он становился всё пьянее и пьянее, начинал уже спотыкаться и рисовать загогулины на снегу своей походкой. Пару раз садился в снег, сидел и плакал, когда становилось холодно вставал, пил водку и шёл дальше. Проходя мимо остановки, он увидел ночной троллейбус, который как раз остановился, и он завалился в него. Какой номер троллейбуса он не знал, а куда он едет так тем более, но Лёне было абсолютно всё равно, он убегал от убийства, хотя оно всё время наступало ему на пятки. Каждая снежинка, каждый прохожий человек, троллейбус, сигареты – всё это напоминало ему тот злосчастный день.
Он сел в самом конце, кроме него в троллейбусе был только кондуктор, который уже направлялся к нему за оплатой билета. В глазах Лёни кондукторов было два, и он не сразу понял кому из них он должен дать деньги. Но с горем по полам он оплатил билет, и эта гнусная – как он подумал – тётка, оставила его в покое.
Троллейбус ехал, наезжая на ямы, его нехило так трясло. Лёня пытался смотреть в окно, но его начинало тошнить, водку он всё ещё держал в руке. Он сдерживался чтобы не вырвать прямо здесь, и проехал так остановок шесть, хотел уехать как можно дальше. Когда терпеть было больше невозможно, он вышел с троллейбуса и вырвал прямо на остановке. Вокруг было тихо, людей не было, только кондуктор посмотрела на него через окно и покачала головой.
Лёня сидел на остановке с опущенной вниз головой, он был очень пьян, а водки ещё целых пол бутылки. Начался ветер, было три часа ночи и десять сигарет в пачке. К нему подбежала бездомная собака, начала тереться о ноги, Лёня не реагировал, она попробовала стукнуть о ноги лбом – тоже никакой реакции. После нескольких таких попыток собака выпрыгнула к нему на лавочку, подсунула свою голову ему под бороду и начала скулить. Наверное, она подумала, что Лёня умер, но тут он проснулся, поднял голову, осмотрелся вокруг, потёр ладони рук (они уже окоченели и не сгибались) и посмотрел на собаку, таким взглядом будто это его собака, которая живет с ним уже много лет. Он погладил её, даже назвал каким-то именем (к сожалению, язык заплетался и слов разобрать было невозможно). Создавалось впечатление, будто он просто вышел с ней на прогулку в три часа ночи и никого вчера не убивал. Собака покорно лежала у него головой на коленях, и тут Лёня начал вести с ней диалог:
– Вот зачем мы рождаемся на этот мир? Какая наша функция? Убивать других? Да, я понимаю, даже если ты единственное существо на этой планете, которое знает ответ на этот вопрос, всё равно ты не скажешь ничего. Может это специально вы – животные, созданы так, что не умеете говорить, чтобы не разболтать нам всей сути жизни? Может вы всё уже давно знаете? О космических кораблях, разных навороченных технологиях, летающих машинах? Может вы знаете как лечить рак и СПИД?
Собака заскулила.
– Ну вот что ты скулишь, как мне это интерпретировать, это означало «да» или «нет»? Но и на это ты мне не ответишь. Хотя, должен тебе признаться, хоть говорить ты не умеешь, а слушатель отличный, – Лёня впервые за сутки улыбнулся, – приятно с тобой говорить. Вот с людьми так не поговоришь, они постоянно перебивают, орут, не хотят тебя слушать. Нужно перекурить, что ли. Ты куришь? – он прикурил сигарету и протянул её собаке, дым попал собаке в нос и она отвернулась. – Ну ладно, как хочешь, буду курить сам, как всегда…