— Путешествие по ее книге — как обновление восприятия жизни, — продолжила свою мысль Аня. — Есть в ней композиционная, ситуационная и смысловая смелость, богатство эмоциональных интонаций и даже искренность поэтического языка. Своеобразно вычерчивает геометрию человеческих взаимоотношений. (Чувствуется немалый опыт изучения чужих и написания своих рецензий.) Я с интересом знакомилась с богатой палитрой характеров ее героев. Алла состоялась как писатель. У нее, между прочим, насыщенный график встреч с читателями. Я на одной присутствовала: в малом зале для элитной публики. Слушатели, захваченные ее выступлением, ловили каждую фразу. Она не испытывает недостатка во внимании со стороны библиотек, школ и вузов. А любовь читателей нельзя симулировать.
— Череда удач! Кавалькада поклонников! Их немой восторг не имеет предела!
— Конечно, для ее книг надо созреть, вот Алла и воспитывает своих читателей, особенно школьников, готовит задел на будущее, приобщая их к умным книгам. Ее страстные речи буквально гипнотизирует слушателей. Она никогда не теряет высоты заданного накала беседы. И в интернете свою колонку ведет, потому что считает его дополнительной степенью общения. Этот форум — живое дело, затрагивающее широкий круг заинтересованных почитателей, — не моргнув глазом продолжила Аня. Тон ее рассказа был не надменный, но уверенный.
— Ну, это дело второе. А какая одна из самых важных сторон ее творчества? Новаторства и гиперреализма не разглядела? — небрежно спросила Инна, бесстрастно взирая на Аню. Но подумала о ней раздраженно: «Ох уж этот мне бескомпромиссный учительский пафос! С необыкновенно смелой прямолинейностью судит обо всем. Нахваталась вершков, а до корней так и не добралась. Училка, критик-самоучка».
— Второе? Как сказать… — протянула Аня.
— Алла успешно обкатала первый том, можно сказать, имела восторженный интерес к себе и бешеный успех. А другие ее книги критики обошли гробовым молчанием? На них были прохладные, кислые отзывы или вообще случились тихие провалы? Что‑то я не слышала, чтобы падкие на сенсации газетенки (?) раздували пожар ее тщеславия. И еще одна проблема частенько возникает. Читатель в следующей книге ищет что‑то понравившееся в предыдущей, как бы ее продолжение, а Алла им предлагает совсем другое, новое. Им приходится перенастраиваться.
— Так это и хорошо. На мой взгляд, следующие ее книги тоже стилистически выдержанны и интересны образованному читателю. Ты права: они сложны для понимания простого обывателя. Мне кажется — я, конечно, могу ошибаться, — если произведение не сразу стало всем понятно, то это не означает, что оно не талантливое. Может, его время не пришло. И потом, важна не только позитивная реакция читателей, негативная тоже много чего полезного в себе заключает. Андре Моруа писал: «Не бойтесь быть непонятыми». Мое предположение, правда, не относится к книгам для детей, — уточнила Аня. — Сложное произведение постепенно затягивает читателя. Достоевского я тоже долго училась читать.
— Зачем? — насмешливо спросила Инна.
— Чтобы понять. И теперь я вижу, что он слишком резонирует с современностью. Иуды и Раскольниковы не перевелись. Тема преступления и наказания особенно злободневна в нынешние времена. И Чайковского я не скоро полюбила. Лишь когда почувствовала, что его музыка озарена светом небес, когда доросла до понимания.
— Пушкин тоже не скоро дошел до нашего национального сознания, — сказала Жанна, чтобы хоть чем‑то поучаствовать в разговоре.
Оказывается, она не спала и с закрытыми глазами внимательно слушала беседу подруг.
— Алла очень осторожная и не любит заранее говорить о своих книгах, пока не убедится в их одобрении в соответствующих кругах. Она не спешит распахивать душу журналистам, которые работают на «массы». И на этот раз она не станет грешить против своих правил, — сказала Аня и покраснела, сконфуженная серьезным тоном своей речи.
— Породу ничем не испортишь. Фрукт всегда будет аристократом, а овощ — простолюдином, — беззлобно проехалась Жанна на счет именитой сокурсницы. — И ты не устояла перед ее авторитетом.
— Мы по телефону иногда спорим с Аллой, но наши диспуты касаются исключительно особенностей и тонкостей литературного языка, — сказала Лена, желая своим замечанием закончить затянувшееся обсуждение. Но Аня «не просекла» намерения Лены и продолжила озвучивать свое мнение:
— В моем понимании, язык — орудие чести и гуманности. Его надо применять так, словно находишься под присягой верности своей стране, своей культуре и уважения к людям…
Инна не замедлила воспользоваться ее заминкой.
— У Аллы есть очень длинные рассказы. Они… как жвачка, — сделав выразительную паузу, заметила она. — Чуть-чуть перефразирую Уинстона Черчилля: «Оратор должен исчерпать тему, но не терпение слушателей».
— Длинные они, потому что обстоятельные. Каждый рассказ подробно муссирует одну тему. Как ее разорвешь на куски? Когда текст «провисает», Алла укрепляет и оживляет его включением вкраплений, отвлечений от основной мысли. Но этого недостаточно, поэтому композиционно рассказы она составляет из суммы отдельных микрорассуждений, иногда даже из маленьких новеллок, разграниченных паузами. Она как бы делит произведение на множество фрагментов, несущих определенную символично заостренную мысль, что не дает читателю утомляться. Дробление связано еще и с тем, что произведение «населено» большим количеством героев, которые появляются и очень быстро уходят со страниц книги, оставляя назначенный им след. Это интересный художественный прием, — терпеливо объяснила Лена. — Последняя ее книга — лучшая на сегодняшний день.
— Расчленяет длинные рассказы? Сознательный прием? Экая невидаль. Я к нему прохладно отношусь. Возьми себе на вооружение, если хочешь. Ты тоже для перебивки настроения читателя пишешь прелестные зарисовки. Еще у Аллы слишком много размышлений молчком, «про себя». Эти ее сплошные «она подумала»… — повторилась Инна, упорствуя в своем мнении. — Я воспринимаю их как недочеты и шероховатости. Притом она играет с логикой, а ты знаешь, к чему это может привести.
— В бессюжетном произведении, в котором мало событий, глубину характера человека трудно высветить без внутренних монологов. Ты неверно истолковываешь… — начала было доказывать Лена.
— Длинные рассказы? Я, например, люблю ее пространные рассуждения. Вся прелесть в том, что в них интересно докапываться до сути. Они вызывают желание узнавать, осмысливать, чувствовать, как автор ведет тебя к намеченной цели. Алла в разных техниках работает, — опять вторглась в беседу подруг Аня. — Читаешь такие книги и уважаешь себя. Я где‑то слышала — наверное, по телевизору, — что поэт может достичь своей цели, а философ — никогда. Но я думаю, это смотря какие цели он себе ставит.
— «То, что птица умеет летать, видно уже по тому, как она ходит». Аллу либо не понимают, либо восхищаются ею. Читая, воображаешь себя умной? Тебя на туфте не проведешь, — съязвила Инна.
Но Аня восприняла ее слова как комплимент и опущенные уголки ее губ, чуть дрогнув, на миг качнулись вверх.
— Алла активно вовлекает читателей в процесс познания того, что казалось бы за гранью понимания.
— Глубоко не вникай в себя. Вдруг обнаружишь там посредственность, — добавила издевки Инна.
Аня, растеряно помолчав, неожиданно нашлась:
— Вздрючиваешь всех? Чуть что не по тебе — вмиг шашки наголо. А мне наплевать на твои наезды. Прячешься за маску шутихи?
Но Инна продолжила напористо цепляться:
— Я неудачно к тебе апеллировала? Мне выбрать другую кандидатуру? Но ты меня устраиваешь. Тебе же было бы лучше, если бы писатели всё разжевали и в рот положили. Сама‑то ты не скоро «въезжаешь».
Проглотив обиду, Аня неожиданно азартно возразила:
— А тебе так не надо? Можно подумать, тебе всё быстро удается обмозговать самой. А почему тогда встречаешь книги Аллы в штыки? Откуда у тебя высокомерный подход к простым читателям? Я подозреваю, что из вредности всем и даже себе противоречишь.
— Противоречия, знаешь ли, иногда объясняют друг друга, а не противоречат, — усмехнулась Инна.
— Я в свое оправдание так скажу: книги Аллы имеют разные степени доступности. Каждый читатель в них находит свой уровень.
— А ты останавливаешься на первом?
— Знаю, но не проболтаюсь, — старой шуткой отмахнулась от обидчицы Аня.
«Мало, кто способен признаться, что не понимает книг Аллы. А грубить‑то, зачем без особого повода? — удивилась Лена и сжала плечо подруги. — Устали девчонки. По малейшему поводу взрываются».
— Ты считаешь, что для простого народа в любом произведении обязательно должно присутствовать чуть‑чуть пошлости и безвкусицы? — достаточно крепко щипнула Жана Инну, припомнив Ленин укол на эту же тему.
— У Аллы?! Не приписывай! — Инна буквально задохнулась от возмущения.
«Совсем юмора не понимает», — разозлилась она, прекрасно сознавая, что в их с Аней разговоре юмором и не пахнет.
Не удостоив Жану дальнейшим объяснением, Инна отвернулась.
Аня вдруг заявила:
— Читаю книги Аллы и чувствую, что писал их счастливый человек, чего не скажешь о Ритиных.
— Ритины — оптимистичные. И это по нынешней жизни уже хорошо, — заметила Жанна.
«Спорщицам интересно мнение друг друга об Аллиных книгах, поэтому они поддерживают беседу. Похоже, разговор затянется надолго. Сначала по Ритиной прозе круги нарезали, теперь по Аллиной стали проезжаться, потом за меня возьмутся. Если только сообразят, как подступиться», — поняла Лена и посмеялась над собой с привычной для Инны иронией: «Путь художника — всегда голгофа. Ленка, готовься терпеть».
*
— Премии у Аллы есть, избалована наградами? — Это Жанна спросила. Поменяла предмет разговора.
— По всем признакам она вот-вот должна получить. Разве что…
Инна не дала Лене договорить:
— Ой, помолчи, а то напророчишь… Раньше в литературе автор сам не оценивал своего героя, отдавал на суд читателя. Но Алла…
— Писатель это делает в случае, если персонаж не обнаруживает в себе чего‑то или намеренно не хочет этого подмечать, как бы замалчивает. «Я думаю» применяется авторами, чтобы глубже высветить понимание действующим лицом себя и поведения других героев. Обычный метод. Как говорится: альфа и омега писательства. Подобных приемов много. Нельзя одним ключом открыть все сердца. И потом, Инна, — если уж ты взялась сравнивать, — у каждой из нас свои преданные читатели и почитатели. Вкусы у всех разные.
— Но все вы влияете на массовое сознание, манипулируете подсознанием людей, совершаете «проникновения со взломом» в души своих читателей. Писатели — особая категория людей, — сказала Инна.
— Каждому писателю хочется, чтобы читатели пропитывались его мыслями и чаяниями. А манипуляцией в большей степени занимаются артисты и прикормленные журналисты. Ты же не хуже меня знаешь, что есть кратковременные события, и эти интересы момента отражают СМИ. А глубинными, долговременными проблемами, касающимися всего народа, занимаются политики и писатели, — заметила Жанна. — Писатель, делая на чём‑то акцент, положительно влияет на читателя, как, допустим, хорошая музыка. Но она тоже разная. По аналогии получается что‑то типа того: у Аллы классическая литература, а у Лены и Риты — популярная. Они как бы полярные.
— Мои с Аллой миры пересекаются, но мы расходимся в подходе к материалу. Для меня главное — человек и сочувствие к нему. И принимая во внимание тот факт, что…
— И в основе — принцип недопустимости насилия? — снова прервала Лену Инна.
— У Аллы более высокие цели. Она во главу угла ставит мысль как философское понятие. Это совсем иная, во многом непознанная планета. Там другие меры глубины познания мира человека, иные пути и способы постижения действительности. Трудно найти соответствие ее таланту. Она не опускается до мелочей. Вот тебе пример. Поэт сказал: «Движение — это мука материи». А философ? «Движение — это форма существования материи». И у того, и у другого присутствует озарение ума, но у первого оно из области чувств, у второго — логическое, научное. Иногда они смыкаются, синтезируются. Может, поэтому Алла, как никто другой, чувствует ту грань, на которую поставлена та или иная человеческая судьба. Она развивает не фабулу, а мысли. Поняла? Прониклась? Не погрешу против истины, если сообщу, что редко кому удается стать выразителем чаяний всего народа. Я тебе больше скажу: Алла, наверное, не станет голосом нового поколения, но внесет существенный вклад в развитие философии и теории литературы. Тебя устраивает мое объяснение и мой вывод?
Мы с Аллой и пишем по‑разному. Я — пока чувства не остыли, а она ждет, пока эмоции улягутся. Но обе мы любим или ненавидим то, о чем сообщаем читателям.
— Какого калибра Человек! Мне сложно жить рядом с титаном мысли, создающим нетленные, ни на что не похожие вещи, те, что не с конвейера, в репертуаре которого доминируют философские шедевры! Как бы мне ненароком своей болтовней не осквернить ее ауры. Не около каждого человека могут произрастать и буйно распускаться прекрасные цветы. По нашим деревенским меркам, я как анклав феодализма среди умов-небоскребов капитализма, — шутливо-патетически отозвалась Инна. — Алла счастливая. На ней лежит божья благодать? С детства отец внушал ей, что она самая красивая и бешено талантливая. Она чувствовала себя защищенной. Наверное, всю жизнь держалась памятью своего детства. Это о ней с уважением говорили: «Девочка из Ленинграда!» Счастливое детство — это подарок судьбы. Детство, проведенное у Христа за пазухой, определяет основной вектор и выстраивает дальнейшую жизнь. А мы были многого лишены. Нам приходилось перебарывать комплексы, взращенные детством. Я — бравадой, а ты, Ленка, — упорным трудом доказывала свое первенство или превосходство. Я не считаю, что наше детство благотворно сказалось на нашей жизни. И хотя, безусловно, кое‑какие уроки мы из него извлекли, я бы никому не пожелала его повторения. Правда, кое у кого судьбы были на порядок хуже наших… и тогда они оказывались ставкой ценой в жизнь. Разве те дети того заслуживали?
Аллина судьба продолжится и после смерти. А мое «будущее» под сомнением. Ты, Ленка, с Аллой одной группы крови, мудра при всей своей наивности и детскости, но и твое будущее, которое… за гранью, тоже под большим вопросом. Ты не допускаешь, что…
— Звучит умопомрачительно устрашающе. Это твой новый, нерасхожий репертуар немыслимой глубины, необъятности и трудности восприятия? — усмехнулась Лена. — Если, как ты считаешь, Алле рукой подать до бессмертия, то растолкуй, где и когда будет происходить самое важное для нас с тобой?
— Вот так! И никакой тебе двусмысленности, неясности, и никаких затравленных, отчаянных выражений глаз, без которых не обходится ни одно обсуждение этой темы? Одна лишь мягкая ненавязчивая манера держаться среди друзей?! — как‑то странно рассмеялась Жанна.
Инна с Леной переглянулись и не стали продолжать свой разговор.
— …Вижу, Лена, не расточаешь пустую хвалу «собрату» по перу. Я прикинула, и сочла твое нетривиальное объяснение творчества Аллы лучше моего собственного. Оно мне импонирует. Но и свое мнение я не забракую, оно сойдет за милую душу в кругу не очень… интеллектуальных слушателей, под тем предлогом, что философия не всем по зубам… по мозгам, — весело завершила Инна одну свою мысль и преподнесла следующую:
— Лена, просвети меня, по чьему совету Алла занялась философской стороной вечных проблем человечества, а не мироздания? Она случайно наткнулась на идею, на свидетельства современников, копаясь в архивах своей безграничной памяти? Всевышний надоумил? Может, в этом просматривается твое личное присутствие или твое опосредованное влияние? Сознавайся: с твоей подачи, при твоем содействии? Почему бы и нет? Алле оставалось только подобраться к теме, прорости в нее. Но одолевали сомнения: чтобы иметь право о ней говорить, надо получить какие‑то скрепы. А тут ты… Я не в упрек тебе. Напротив. Ты подтверждаешь бездонную глубину ее мыслей и веришь в нее, а это уже много.