— Вот и «пекут их как горячие пирожки». Особенно надоели всем милицейские «сказки». Заполонили все каналы. Внушают нам то, чего нет на самом деле. У американцев научились врать. Те переставят или даже просто сместят акценты, и события в их устах совершенно меняет суть. Они уже победу над Гитлером себе присваивают! И при этом во весь рот улыбаются. Карнеги научил всех лицемерить и лгать? У них там герои-одиночки весь мир спасают. Это же смешно! Одиночка может его только сгубить. У меня аллергия на их фильмы. Я бы в этот жанр привнесла больше «человеческого» героизма и понизила градус насилия, — заявила Инна. — Нам нужно сначала самих себя, своих близких и друзей научиться спасать. А для этого надо внутри себя находить силы не опускать руки, когда трудно, уметь меняться, укрепляться духом, долго и упорно воспитывать себя.
— На этой территории, казалось бы, всё уже сказано, ан нет… Спасибо, разъяснила нам, глупым. Удостоила чести услышать твое персональное мнение. Теперь мне не придется заниматься эстетическими поисками в цифровом хаосе. И остальные подтянутся. — Глаза Ани засветились обидой. — И детективы станешь ругать? Они бывают потрясающие, с прекрасным литературным языком. В развлекательную упаковку тоже можно вложить серьезный смысл. Я от Дашковой балдею, зачитываюсь и забываю о своих проблемах. Люблю оборванные причинно-следственные связи, которые надо разгадывать, — доверительно поделилась она. — Авторов-женщин больше обожаю. У мужчин уже со второй страницы ничего не понять. Может, в голове и держат последовательность событий, но на бумагу многое не выкладывают, не договаривают, и получается полная неразбериха, которую они выдают за сложный и умный сюжет. (Ого!)
— Ты пристрастна. Наверное, попалась одна неудачная зарубежная книжица, и ты теперь отвергаешь творения всех мужчин, мол, халтуру не читаю. — Жанна улыбнулась снисходительно. — Кто посмел испортить твой вкус?!
— Вертится фамилия на языке, а вспомнить не могу, — автоматически согласилась Аня, уже думая о чем‑то другом.
— Чтобы кого‑то или что‑то не любить, должна быть веская причина, — поспешила вывести подругу из неловкого, как ей показалось, положения Жанна. — Объелись мы этих детективов! Со времен Эдгара По технологии поиска преступников претерпели изменения, а принцип остался тот же. Детектив — это игра.
— Появилось некоторое отличие. Человек авторам стал интересен, а это значит, что детективы стали ближе к художественной литературе, — сказала Аня.
— Только сюжеты про любовь никогда не надоедают, — заверила Инна. — Что неудивительно. Вся великая русская литература построена на нелюбви, на различных несовпадениях, на отсутствии гармонии в человеческих отношениях. Она вышла из страданий. А это всегда интересно читателю.
— В молодости все в жизни людей вращается вокруг любви. Она — главный побудительный мотив поведения. Это в старости — вокруг болезней, — согласилась Жанна.
— Но не вокруг той, что теперь по телевизору. На всех каналах мужчины одинаково покоряют женщин, одинаково кидаются на них… раздевая… Тошнит, никакой фантазии, — поморщилась Аня. — Да еще на постель, как в американских фильмах, прыгают в туфлях, мочатся, где попало, не стесняясь…
— Пресытились мы, жаждем чего‑то необычного, — сказала Жанна.
— Пресытиться можно чем‑то примитивным. Тоньше надо… — Лицо Ани выражало явную борьбу скрываемых чувств.
«Надо же, как она неистово возбуждена! Будто всё поставила на карту и проиграла. В ней бродят неизрасходованные, невостребованные гормоны?» — усмехнулась Инна.
— А меня интересуют мостики между жанрами. Именно там возможны блестящие находки и открытия. Как в науке на стыке разных дисциплин, допустим, физики и химии, — сказала Жанна и, заложив руки за голову, мечтательно закатила глаза.
— Физики и литературы, — проехалась в адрес Лены Инна.
Та в ответ дружелюбно улыбнулась:
— Наблюдаю перекличку шестидесятых и двухтысячных.
«Понимает и принимает Иннин юмор или привыкла к ее шпилькам?» — озадачилась Жанна.
Инна вдруг обратила внимание на то, что лицо Жанны, прихваченное зимним солнцем и овеянное морскими дальневосточными ветрами, на фоне лиц ее подруг смотрится на удивление здоровым. И втайне позавидовала ей.
А Лена подумала: «Девчонки знают, что Инна ехидная, но не догадываются, что не злокозненная. С нею нелегко, но интересно. Она побуждает к ответной реакции. Это полезно. Застоя в мыслях не происходит».
*
— …Я читала, что форма произведения формирует его суть. Не наполненная содержанием — она как пустой бочонок. Должно быть ясно зачем, о чем и ради чего пишет автор, стремясь достигнуть своего потолка, своего максимума. А Рите форма важна? — Это Жанна прервала Аню, боясь утонуть в ее рассуждениях.
— У нее безошибочное чувство формы, — заверила Инна. Вообще‑то современные романисты не загоняют себя в прежние, строгие общепринятые рамки правил написания произведений. Теперь недостаточно талантливо рассказать читателю какую‑то нетривиальную историю. Надо еще разнообразить ее бесчисленными философскими отступлениями, рассуждениями о чувствах героев, постоянно нарушать хронологию событий, придумывать отступления от сюжета, ломая его структуру, запутывая читателя, преподносить бесконечное число версий. Еще стоит имплантировать в роман разного рода вкрапления новых форм и видов выражения своих мыслей. Допустим, вставить многостраничный монолог и краткий резкий насыщенный диалог или втиснуть письмо, написанное сто лет назад. А то и вовсе преподнести сюжет в сюжете, соединяя, казалось бы, несочетаемые жанры. Чем больше наворочено всякого, тем лучше. Не забывая, конечно, о музыке слов и эмоциональности изложения, о внимании к деталям, не теряя чувствительности к пространству. И тогда описание судеб маленьких людей разрастется, становится масштабным.
— Твое красноречие может сравниться разве что с Кириным гостеприимством. Эти представления — не фальсификация того или иного стиля? Не имитация? Зачем все это нагромождение, переплетение нитей разных форм и стилей, нарушение законов построения произведений и логики? Наворотят с три короба немыслимых вещей»!.. Ничем не гнушаются: ни отрывками из реальных телефонных разговоров, ни анекдотами, ни вовсе неожиданными непонятными включениями. Всё служит им на пользу. Суперинтересный подход. И это называется расширять жанровые рамки, создавать принципиально новый подход? Помню, одна деталь вызвала у меня недоумение…
— Писатели, таким образом, ищут новое слово в литературе, новый вид жанра? — перебила Жанна Аню.
— Нобелевскую премию, — весело подсказала Инна. — А что? Вспоминай, размышляй, позволяй себе отступать от канонов жанров, пиши без всяких правил и рамок — абсолютная свобода изложения! Меня этот способ очень даже прельщает. Такой вид творчества я могу сравнить только со счастливым детством: ощущение безмятежного счастья и свободы, которую никто не отнимает, осознание предельной защищенности. Что может быть приятней!
— Правила в разные века разные, — остановила ее Лена. — Современный французский писатель Фредерик Бегбедер восстал против канонической, традиционной формы романа. Он воспринимает ее как обертывание «здания произведения» ограничительной сеткой или даже как клетку из строительных лесов. У него необычная писательская техника. Он выстраивает в голове фантастические конструкции сюжетов и считает, что жанровая обозначенность обедняет произведение.
— Пушкин свое произведение в стихах «Евгений Онегин» назвал романом, Гоголь «Мертвые души» — поэмой. В музыке существуют баллады в жанре симфонического рока. И что из того? — пожала плечами Жанна.
— Бегбедер решил, что его эпатажный провокационный стиль и особый способ написания романов выводит его произведения на новый, более высокий уровень, делает его непревзойденным. Он свято верит в свой метод и постоянно его рекламирует. Форма и структура нужны не только для того, чтобы выразить содержание, но и чтобы привлечь к чтению молодежь, которой уже не интересно тупо следить за сюжетом. Ей требуются разные новые стилистики, техники и жанры. Бегбедер считает, что читателей надо завоевывать, а для этого необходима новизна хотя бы в чем‑то, — буквально на глазах все больше вдохновляясь, продолжила Ленины рассуждения Аня. — Только до Нобелевской премии ему как до Марса.
— Он боится остаться в полном забвении? Игра форм и пропорций — источник его художнической радости? — презрительно хмыкнула Инна.
— Да, — утвердительно кивнула Жанна. — Как у скульпторов — с пространством, объемом и формой.
— Эти навороты могут гармонично соседствовать и коммутировать друг с другом? Хотя… если писатель талантливый, он что угодно внедрит и увяжет, — помедлив, согласилась с Жанной Инна.
— Нам ли оглядываться на Запад! Новаторство француза в том, что он безнадежно перепутывает и соединяет все жанры — это же эклектика! — выходит за их рамки, перемежает сюжеты, эпизоды, взрывает старые штампы? Умение смешивать времена, стили и направления теперь называется блистательным талантом, муками творчества? И в этом есть своя правда? Нет. Это как быть на полпути в никуда, — запротестовала Аня. — Это даже не вопрос яркости произведения, а скорее его кроя… Осваивая новую форму, он меняет его наполнение? Она влияет на содержание? Литература — это не знание формы, а форма знания. В этом его винегрете какой‑то джазовый подход к сюжету произведения.
— Вот и хорошо. Цепь переплетений случайностей не дает расслабиться. Без неожиданностей все серо, скучно, предсказуемо, — сказала Инна.
— По-моему, джаз есть органичный сплав всевозможных направлений в музыке. Основа классическая, но она вобрала в себя звуки босановы и ритмы речитатива, элементы хип-хопа и рэпа, импровизационные моменты народных мелодий и даже вальсов. И тем обогатила себя. У нас всегда и во всем так: сначала ругаем, потом перенимаем, — сказала Жанна и поджала губы.
— А мне джаз напоминает мои детские импровизации, музыку моей души, ее разнообразные мощные проявления, которые вырывались из меня, когда я «рвала струны» самодельной «гитары». Меня в такое уводило!.. Музыка была не из головы, из сердца, от эмоций, когда выть хотелось. Бывало, как поведет, как понесет… — тихо сказала Лена. — Шестой год мне тогда шел. Помню, лет так с четырех я всё присматривалась ко всему что видела и слышала вокруг себя, анализировала. Боялась, поэтому много думала. И всё это на душу ложилось, а потом в горьких бравурных или в печальных аккордах изливалось наружу.
— Рита — писатель оптический, что видит, о том и пишет. Вряд ли она выбрала бы столь сложный перемешанный осколочный стиль. Это не мной замечено, — выразила свое осторожное согласие с критиками Аня и тем самым увела подруг из Лениного детства.
— «Текучесть» формы — это интересно. Бегбедер выстраивает сюжеты своих книг, как архитектор создает дворцы, а не обычную городскую квартиру. Пусть француз пробует, изощряется, — «разрешила» экспериментировать Инна. — Джойс тоже, вдохновляясь Бетховеном, разрывал классическую форму своих произведений. А Берлиоз в музыке смешивал жанры еще в середине девятнадцатого века и этим заглянул в будущее. Правда за победителем. Надо мечтать, фантазировать, изобретать!
— Проснулась-встрепенулась! — остановила Иннины восклицания Аня. — Причем здесь француз? Не он первый в литературе стал стирать границы жанров. Вспомните «Что делать?». Наш Чернышевский собрал книгу из прежде несоставимых частей. Тут тебе и детектив, и письма, и научные статьи, и ораторские речи. Вот где взаимопроникновение! Несмотря на довольно сомнительные художественные особенности текста, она потрясла всё тогдашнее общество. И потом: насильно чужой стиль не внедришь, он должен органично войти в литературу.
— Но какой у француза гонор! Меня, например, утомляют его параллельные сюжеты и сцены, перегруженность вычурными деталями. Люблю, чтобы сюжет плавно разворачивался, по старинке, чтобы тема как роза распускалась. Читаешь, не торопясь обживаешь текст. Делаешь его своим, родным, проникаешься им. И вот уже чувствуешь, как автор вдохнул душу в свое творение… — Жанна, рассказывая, от удовольствия прикрыла глаза.
— И в детективе подозреваемые как лепестки ромашки по одному должны «осыпаться», постепенно открывая сердцевину — убийцу? Мозгами лень шевелить? А мне кажется, что все нововведения француза удачно вписываются в произведение. У него одновременно много ассоциативных связей с материалом, поэтому он пишет не в хронологическом порядке. Он мастерски выстраивает интригу, до последнего держит читателя в напряжении. Что еще от него требовать? Сейчас в синтетической литературе многое позволительно, — сказала Инна.
— И ты о Бегбедере много знаешь? — удивилась Аня.
— Как же иначе? Земля слухами полнится. Но мне сведущие люди говорили, что он слабый писатель.
— А каково твое собственное мнение?
— Ничего. Вполне себе такие вещи… Но я всегда стою за воплощенную Пушкиным простую чистую форму прозы и стиха.
— И, тем не менее, ты осилила Бегбедера? Классика уже не греет? А вот «Гомера» в студенческие годы тебе не удалось дочитать, — зловредно напомнила Жанна.
— Когда поумнела, одолела, — неожиданно спокойно ответила Инна. — Так вот, при всем при том, — она продолжила разворачивать начатую мысль, — главными в структуре произведений Бегбедера — их фокусами — являются диалоги. По-моему, приданию им живости и яркости, он уделяет особое внимание. У него прелестная речевая аранжировка событий, хотя герои иногда скатываются в сторону, я бы сказала, личных отношений.
Совсем как у Риты. Она тоже в основном проявляет себя не традиционно, не через действие, а в непредвзятых раскрепощенных диалогах. Они высвечивают чувства и характеры ее героев, воспринимающих жизнь, как говорил Пастернак, «без помпы и парада», именно в них сквозят их судьбы. У нее есть произведения, сплошь состоящие из диалогов. Она предвосхитила «открытие» француза? Еще мне импонирует ее манера высказывать горькую правду с ироничной усмешкой, поражает чувствительность и беспощадная зоркость к нелепостям жизни. Ее герои узнаваемы.
— Всё споро (быстро) и четко разъяснила. Похоже, знаменитый француз больше внимания обращает на фабулу, а не на язык произведения. А ведь слово — мера Мира, — заявила Жанна.
— Одна из… — напомнила Инна.
— По религии — главная. «И было Слово, Слово Божье».
Лена неожиданно для всех произнесла как что‑то сокровенное:
«Лишь Слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте…
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас другого достоянья».
Лишь слова и буквы остаются навечно… Книги.
Наступило длительное, ничем не нарушаемое молчание. Женщины «переваривали» сказанное Леной?
— А как же заявление апостола Павла о том, что Царствие Божье не в Слове, а в Силе? — будто опомнившись, спросила Инна без иронии.
— Эта фраза из другой «оперы», — досадливо поморщилась Жанна.
— У меня даже кровь в жилах от радости закипела. А ты… разочаровала, — насмешливо отреагировала Инна. — Жанна, растолкуй, почему все апостолы мученически погибли? Потому что трижды предавали своего учителя или все‑таки потому, что зло непобедимо? Они наблюдали деяния Христа и то отреклись от него. Что же можно требовать от простых современных мирян?.. Теперь во многих людях отсутствует желание уничтожать в себе беса. Добро только на устах.
— И ты по мою душу… — Жанна нервно заерзала на постели. То обопрется о стену, то примостит голову на подушку. И так, и этак ей не нравится, потому что пребывает в несвойственных её характеру сомнениях. Ей стыдно за них, хотя и понимает что в жизни всё на полутонах, что в ней много оттенков серого. И радости маловато, чтобы ее расцветить… А в религии всё на контрастах. Чтобы успокоиться, она взяла на тумбочке книгу, открыла ее на заложенной странице и попыталась отвлечься чтением.
— А теперь говорят, что человек — мера всех вещей, — сказала Аня. — Потому что он единственный способен разгадывать тайны Мироздания.
— И эта мера дана Богом, — добавила Жанна.
— Помолчи! — раздраженно прервала ее Инна. — О мере еще в древней Греции изрек Протагор. Мы сейчас о литературе речь ведем.
— А по мне так важна не форма — она вторична, — а мысль-послание, суть, — продолжила наступать Аня.