После операции этот же самый врач зашел в приемную и сказал родителям:
– Аппендицит лопнул прямо у меня в руке, едва я его вытащил. Видите, гной на халате. Можете смело считать, что у вашей дочери сегодня второй день рождения. Поздравляю…
Теперь, когда я познакомил вас немного с главным действующим лицом, я наконец могу приступить собственно к рассказу. И вы увидите, что это как раз тот самый случай, когда прелюдия гораздо длиннее основной части.
Возвращаясь к начатому, я напомню: речь шла о драках, которые регулярно возникали между нами, студентами, и курсантами военного училища. Я говорил, что появление Мясника резко изменило баланс сил в нашу пользу. Но все было не так просто. От наших битв с курсантами он старался как мог открещиваться. Говорил, что, если пришибет случайно кого-нибудь и его за это отчислят из универа, он покончит с собой. Очень уж он не хотел возвращаться к прежней жизни. Поэтому, когда ему и приходилось участвовать в каких-нибудь драках, то бил он даже не вполсилы. Но и этого было более чем достаточно для того, чтобы снискать славу грозного бойца. Когда он появлялся на поле боя, можно было с уверенностью считать исход схватки предрешенным. Обычно, если курсанты видели среди наших рядов невысокого худого рыжеволосого паренька с всегда грустными глазами, они предпочитали ретироваться, имея даже и большое численное превосходство. Я бы на их месте поступал точно так же. Никому же в голову не приходит с кулаками бросаться на каменную стену, а если эта стена еще в ответ и огрызается… И такое положение дел сохранялось до тех пор, пока в рядах наших врагов не появился однажды курсант, которого все звали Пашка Стоп-кран.
Пашка Стоп-кран… Кличка эта никак не связана со способностью отключать оппонента с одного удара своего кувалдообразного кулака. Повисла она на нем так. Как-то его взвод отправили на обычном поезде в командировку в Миасс. Когда состав уже тронулся, Пашка увидел на проплывающем мимо перроне какую-то девушку, которая почему-то сразу запала в его суровую мужскую душу. Не раздумывая ни секунды, он дернул стоп-кран и выпрыгнул из вагона. К тому времени, когда его водворили обратно в вагон, он уже успел обзавестись телефоном и домашним адресом своей новой пассии. Его даже не стали сильно наказывать, настолько он всех развеселил этим пылким поступком. Тогда кличка Стоп-кран к нему и приклеилась.
До сих пор страшно жалею, что не присутствовал на той эпической битве, где сошлись между собой наш Мясник и Пашка Стоп-кран. Когда однажды вечером в общежитии раздался сигнал тревоги, я был на Морском проспекте у своих друзей. Драка началась на футбольном стадионе у спорткомплекса НГУ. С обеих сторон было человек по двадцать. Но с нашей стороны подбегали новые и новые участники. И, главное, среди них был Мясник. Он никогда не спешил. Не потому, что хотел продемонстрировать свое презрение к противнику, а просто чтобы не сбить дыхание и не потерять концентрацию. Он еще даже не подошел к копошащейся толпе, как драка уже прекратилась. Курсанты отбежали на несколько метров и стали о чем-то совещаться. Потом от них вышел переговорщик. Наши поняли это по носовому платку, высоко поднятому им вверх левой рукой. Курсанты предложили бой между нашим Мясником и своим бойцом. Наши, конечно, радостно согласились, ожидая быстрого и неминуемого поражения любого смельчака, который бы осмелился противостоять нашему непобедимому герою.
Из рядов курсантов вышел невысокий парень. Говорят, его плечи были такой ширины, что издали он мог показаться квадратным. Лицо у него тоже было квадратное, с маленькими глазками; и уши у него тоже были маленькими, как у свирепой бойцовской собаки. Вышедший ему навстречу Мясник казался хрупкой грациозной гончей рядом с чудовищным волкодавом. Мясник шел обычным шагом, будто не замечая перед собой грозного противника; будто никакого противника вовсе и не было на его одиноком пути…
Пашка Стоп-кран отреагировал так, как нам в этой ситуации казалось просто немыслимым. Он не отбежал, не занял боевую стойку. Он просто взял и сделал то же самое – не торопясь, пошел навстречу Мяснику, как будто бы собирался с ним поздороваться. Все только охнули, почувствовав, что обычной малой кровью и даже простыми переломами дело уже не ограничится… Мясник остановился первым примерно в полутора метрах от противника. Пашка Стоп-кран сделал еще небольшой шаг и тоже замер как вкопанный, неотрывно смотря в глаза сопернику. Так они и застыли, сверля друг друга глазами.
Курсанты и студенты стояли друг напротив друга за спинами своих бойцов. Говорят, в воздухе повисло такое напряжение, что трещали барабанные перепонки, а в головах гудело. Вдруг повалил крупный снег, и в установившейся мертвой тишине слышен был непрерывный мягкий шелест падающих с небес снежинок.
Потом снова произошло то, чего никто не мог ожидать. По-прежнему неотрывно глядя прямо в глаза Пашки Стоп-кран, Мясник сунул руки в карманы. Наверное, это можно было принять за издевку, потому что в первую секунду, едва оправившись от неожиданности, лицо Пашки Стоп-кран побагровело от ярости. Он, наконец, поднял свою правую кувалду и направил удар прямо в нос Мясника. Те, кто мне потом передавали эту историю, говорили, что со стороны это выглядело как в замедленной съемке. Без всякого замаха огромный кулак с неотвратимой чудовищной силой двигался прямо в лицо Мясника, который по-прежнему стоял с засунутыми в карманы руками, с каменным лицом, прямой и неподвижный как статуя.
Кулак Пашки Стоп-кран остановился в самый последний момент в каком-то миллиметре от носа Мясника, но наш герой даже не дрогнул. Грубо выругавшись, Пашка Стоп-кран шагнул в сторону и пошел по заснеженному полю стадиона, не оборачиваясь и ни на кого не глядя, в сторону леса.
Понятно, после такого драться уже никто не мог. Все разошлись в разные стороны. Студенты обступили Мясника, требуя от него объяснений. Но он молчал, сказал только, что это была последняя драка, в которой он принимал участие.
Через несколько дней вечером в субботу в общежитии геологов появился Пашка Стоп-кран. Он был совершенно один и в гражданской одежде. Попросил позвать Мясника. Вскоре тот спустился в холл в одних семейных трусах и домашних тапочках. Вдвоем они отошли в сторону от собравшихся зевак и о чем-то тихо и недолго между собой поговорили. Потом Мясник вернулся к себе в комнату. Переоделся в зимнюю одежду и сказал своим соседям, что отправляется с Пашкой Стоп-кран на пляж Обского моря «просто поговорить о жизни». Сказал, чтобы никто не волновался по этому поводу и не вздумал его искать, даже если он будет пропадать всю ночь. И они вдвоем ушли.
Спать, конечно, уже никто не мог. Пили водку, курили, обсуждали сложившуюся ситуацию, вспоминали прошедшие стычки. Ночь прошла незаметно. Под утро, когда все уже допились до беспамятства, Мясник вернулся целый и невредимый. Рассказывать ничего не стал. Вдвоем с этих пор их больше никогда не видели. Но и в драках ни тот, ни другой больше не участвовали.
Даже сейчас, когда прошел уже не один десяток лет, я бы многое отдал, чтобы только узнать, о чем тогда говорили между собой всю ночь напролет на заснеженном пляже Обского водохранилища эти два человека: суровый сибирский воин и интеллигентного вида паренек со страшной кличкой, родом откуда-то из-под Одессы.
Данькино детство
Предисловие
Герой моего повествования – наш с вами современник советский ученый-физик, Данила Андреевич Ветров. Это человек могучего телосложения, открытой русской души и незаурядной судьбы. Будучи другом отца, он часто бывал у нас в доме, поэтому я его хорошо знаю еще с раннего детства. Он – рассказчик от бога, которого можно слушать часами, раскрыв рот и не замечая времени. Думаю, вы и сами сейчас в этом быстро убедитесь.
В рассказе «Про великую битву Мясника и Пашки Стоп-кран» я уже упоминал его как непосредственного участника и свидетеля массовых драк между курсантами и студентам, которые происходили в начале 70-х годов прошлого века в Новосибирске. Теперь настало время рассказать об этом интересном человеке более подробно. А еще лучше, пусть он сам вам сейчас расскажет о себе, а я, как в старые добрые времена моего далекого детства, усядусь поудобней и буду, затаив дыхание, слушать его мужественный баритон, боясь пропустить хоть единое слово.
Короткая предыстория
На свет я появился поздним вечером 22 апреля 1953 года в небольшом шахтерском городке на Кузбассе, Анжеро-Судженске. Я стал вторым и последним ребенком в семье; моей старшей сестре к моменту моего появления на свет исполнилось уже целых пять лет.
А всего через год после этого радостного и долгожданного для него события умирает от туберкулеза мой отец…
Своего отца я совершенно не помню, но ничуть не сомневаюсь, что я бы им страшно гордился, и, будь он жив, состояние счастливого детства, которое некоторое время обитало в моей душе, не закончилось бы столь рано. В течение жизни мне не раз приходилось слышать, что отец мой пользовался большим уважением среди тех, кому доводилось сталкиваться с ним по работе и личным делам. Он был участником советско-финской войны, где сильно подорвал свое здоровье; а еще до этого он с отличием закончил знаменитую академию имени Жуковского, но не смог сделать большую карьеру, хотя, как говорят, обладал выдающимися инженерными способностями. После академии по распределению он отправился трудиться в город Загорск (бывший Сергиев Посад) в тамошний НИИ прикладной химии. Когда в стране началась «ежовщина», и черные «воронки» почти каждую ночь одного за одним стали увозить в тюрьму его друзей и знакомых, отец решил не дожидаться своей очереди и сумел перевестись работать в Анжеро-Судженск. В Анжерке он до самой своей смерти проработал технологом на шахте. Здесь же он познакомился со своей будущей женой, моей матерью, учителем математики в местной школе.
Мать моя была дочерью терских казаков и кроме редкой красоты обладала еще и твердым характером. Во время войны она курировала детские дома на Кузбассе, а после нашей окончательной победы была избрана областным депутатом и один раз даже съездила в далекую Москву на партийный съезд, где видела самого Сталина. После смерти отца ей неоднократно предлагали снова выйти замуж, но она всем отказывала. Горе утраты и тяжелая болезнь вскоре подкосили ее, и через пять лет после смерти отца ее тоже не стало.
После смерти матери мы вдвоем с сестрой остались на руках у бабушки, которой пришлось переселиться из своего частного дома в нашу маленькую и тесную квартирку на втором этаже двухэтажного деревянно-щитового дома. Отопление было печным, общий туалет располагался на улице, а за водой приходилось с коромыслом ходить к колодцу. Единственным нашим доходом служила крошечная пенсия, которую получала бабушка. Конечно же ее ни на что не хватало, но мы как-то выкручивались. Одежду нам с сестрой давали знакомые, чьим детям она уже не подходила по возрасту, а сама бабушка, сколько я ее помню, всегда ходила в одном и том же. Питались мы скромно, а иногда вовсе ничего не видели кроме одной репы. Очень выручало то, что бабушка держала козу. Наверное, только благодаря ее необычайно жирному молоку мы с сестрой, несмотря на скудное питание, росли все же здоровыми и крепкими детьми.
Я, однако, не помню, чтобы наша бедность доставляла мне какие-то большие неудобства. Мои знакомые и друзья жили не многим лучше нас, поэтому жаловаться на жизнь даже не приходило в голову. А об уровне нашей тогдашней жизни хорошо можно судить, например, по тому, что сестра моя на свой выпускной школьный бал явилась в белом платье из марли, которое ей сшила бабушка; а ее старенькие изношенные двумя поколениями туфли по такому торжественному случаю были обклеены рыбьей чешуей. Выглядело все это, конечно, не фонтан, но кто тогда на это сильно смотрел.
Лишенный с ранних лет родительского внимания и тепла, я и сам по отношению к другим не мог проявлять ничего кроме агрессии и насмешек. А как иначе? Невозможно давать другим то, чего в тебе самом практически нет. Разве будет светить шахтерский фонарик, если не зарядить его аккумулятор. Мой тяжелый характер сопровождался еще одним немаловажным обстоятельством: с самых малых лет я был необычайно физически развит; все мои сверстники были ниже меня на голову, а размер моих кулаков вызывал у них тихую зависть. Поэтому во всех делах я чувствовал за собой право сильного и не стеснялся пользоваться этим на полную катушку. Я страстно желал быть в центре всеобщего внимания и чувствовать на себе всеобщее восхищение. Среди детей шахтеров и рабочих этого можно было добиться только с помощью постоянного и строжайшего контроля над своим поведением и, в меньшей степени, своих кулаков, на корню пресекая малейшие попытки поставить под сомнение свой авторитет.
Должен признаться, что моя беда состояла еще и в том, что мои детские амбиции простирались гораздо дальше, чем, безобидное в сущности, желание стать вожаком всей местной шпаны. Нет, этого мне было мало. Я непременно хотел достичь всесоюзной и даже мировой славы. Сейчас-то я хорошо понимаю, что это была не более чем неосознанная компенсация, возникшая во мне из-за недостатка родительского внимания. С тех пор это желание никуда не делось; с возрастом я лишь научился строго контролировать и направлять его в нужное русло. Но в то время от кипевших и зашкаливающих во мне амбиций у меня по-настоящему мутился разум. Мои товарищи, как все нормальные шахтерские дети, резались в карты, хулиганили, играли в футбол, учились затягивать косяки, прогуливали уроки и дрались, я же, помимо всего этого, непрестанно ломал свою голову еще и над тем, как бы мне поскорей стать знаменитостью. Мысленно я вовсю развешивал свои портреты на стенах родной школы по соседству с вождями мирового пролетариата и нашими партийными бонзами. Еще мне нравилось представлять, что все вокруг только и делают, что обо мне говорят; я воображал себе, что всесоюзные газеты, вроде «Пионерской правды», отводят моей нескромной персоне первые полосы, а местные и столичные журналисты выстраиваются в длинную очередь, чтобы взять у меня интервью.