Танат Жестокосердный запоздало понял, что девушка обращается к нему.
Качнул головой, стиснув зубы. Подумал: могу предложить лишь меч.
— Меча не надо, — сказала девушка, мельком глянув ему в глаза. — Лучше бы яблоко… Но она все равно уже почти покрывало доела. Все равно спасибо, что ее остановил, — она говорила, поглаживая злобную тварь и осторожно беря ее на привязь. — А то она бы тут вообще всех перебодала, она и на свадьбе Аида с Герой пыталась вот… а ты Танат, да? Сын Эреба и Нюкты?
Прозвучало странно. Неправильно, противоестественно. Так, будто она произнесла обычное имя. Не призвание, не предназначение, не проклятие, не то, что боятся произнести. Имя. Как «Пирр, пастух, сын Атрея».
Он так своё имя произнести не мог никогда. Получалось только — словно режешь по-живому.
— Да. Я Танат. Сын Эреба и Нюкты.
— Ты на Гипноса похож, я его видела, — улыбнулась, будто не сморозила величайшую глупость, сравнив несравнимое. — Только крылья черные. А я Гестия. А почему ты здесь? Не в шатре? Там же скоро братья жребий будут тянуть, и вообще… или тебе больше нравится у костров? Я тоже люблю огонь, он красивый. Хочешь посмотреть на мой костер?
Коза с поводка мекнула злорадно, доедая драгоценное покрывало. Мол, ты и дальше стой столбом, бог смерти.
Бездарно дерешься.
Дочь Крона — она правда дочь Крона?! — шагнула к богу смерти и бесцеремонно ухватила за рукав.
— Пойдем же, — сказала весело. — Там не так шумно, но мой костер теплее, чем эти.
«Макариос», — наконец всплыло в голове нужное слово. — «Блаженная». Счастливая в своем безумии. Первая мысль была неверной: Лисса не касалась этой девочки, она такая сама по себе. Рожденная, чтобы гореть. Не замечать… различий.
Может ли безумие быть тверже моего клинка?
Он вырвал было рукав из ее пальцев, но она оглянулась, пробормотала: «Ну, я же козу тащу…» — и попыталась поймать бога смерти за крыло. Замедлила шаг, чтобы оттащить упирающуюся Амалфею от попытки смачно боднуть какого-то сатира. Заговорила весело опять:
— А правда, что в подземном мире есть целая огненная река? Мне один раз брат рассказывал, ну, когда он еще… не как сейчас. Она тёплая?
— Она обжигает, — сказал Танат ровно и тяжело — наконец приноровился к ее скачущей походке. — В подземном мире все или леденит, или обжигает. Тебе не понравилось бы, богиня.
— Ну, может, немного понравилось бы, — отозвалась она. — Там же целая огненная река. Ведь она же, наверное, дарит вам тепло и свет. Ведь что-то обязательно должно дарить тепло и свет… смотри, я вот эти костры почти все сама зажигала, оп!
Показала озорно запрыгавшее по ладошке пламя.
— Сестра Гера… она выбрала себе быть хранительницей семьи… А меня все спрашивают, хотят, чтобы я определилась… Они говорят: огни — это слишком мало для дочери Крона. Слишком… низко. Как-то недостойно — только зажигать очаги.
Последнее она пробормотала уже под нос себе. С раздумьем и легкой обидой.
Шепот непросто было различить в невообразимом гаме — но уши смерти чутки.
Маленькая блаженная, ты просто не знаешь, как тебе повезло. Сколько я дал бы за возможность выбрать — пусть не огни, пусть другое, ничтожное, самое дрянное, самое мелкое — но выбрать что угодно, кроме…
Хотя что может дать тот, у которого ничего нет.
Разве что совет.
-Ты знаешь мое предназначение?
Оглянулась, взглянула удивленно.
— Конечно.
— После того как я беру пряди — в дома смертных приходит холод. Тогда они зажигают очаги, чтобы утешиться. Тепло отпугивает мормолик. Эмпуса, Ламия и остальные не решаются идти туда, где огонь ярок. Люди готовят над очагами пищу. Совершают возлияния. Разгоняют тьму. Спроси себя — мало ли это.
Коза сердито засопела, уперлась копытами, и Танат без особой кичливости поддал ей коленом — нечего путь загораживать. Гестия хихикнула. Но посмотрела серьёзно — и в карих глазах тлели искорки вопроса:
«Сын Эреба, ты правда думаешь так?»
«Только ни у кого другого не спрашивай», — договорил он то, что хотел сказать — тоже взглядом.
К костру они выскочили неожиданно — пробрались через высокие ряды роз («Деметра вырастила») — и предстали.
И первое, что услышал Танат, было:
— Бррр…
А потом усталое:
— Ну, конечно. Это же Гестия. Покрывало не вернула, зато это чудище приволокла. И кого-то еще заодно.
— Это Танат! — запоздало спохватилась Гестия. — А покрывало Амалфея по дороге доела. Танат, это Гера, Афродита, Деметра, Амфитрита. А Афина где-то с копьем бегает, жаль…
Взгляд мечника выхватил мгновенно: Афродита — ёжится, брезгливо осматривает запасное покрывало, пышная Деметра в зеленом, Амфитрита с плаксивым выражением лица… у Геры пальцы сжались так, будто стрелу на тетиву сейчас положит — правда умеет стрелять?
Выражения, правда, на лицах одинаковые. В глазах читается ясно: пойти за покрывалом, а вернуться с козой и богом смерти — это и для Гестии чересчур.
Надрывно вздохнула Деметра:
— Ну, когда же это кончится!
Наверное, нужно что-то сказать, подумал Танат. Например, это:
— Радуйтесь.
Говорят — Танат Чернокрылый не знает, что такое веселье. Лгут.
Олимпийские богиньки сквасились до единой, когда услышали такое из уст бога смерти. Афродиту так просто передёрнуло, Деметра процедила: «А что, есть причины?» Себя сохранила разве что Гера: надменно склонила голову в ответ на приветствие.
— Радуйся и ты, сын Эреба. Не потерял ли ты дорогу к главному пиршественному шатру? Тогда позволь провести тебя. Мой муж и его братья сочтут за честь, что ты присоединишься к пиру.
От холодной, пустой любезности заныли зубы. Танат чуть приподнял угол губ.
— Мало чести, о царица. Благодарю за предложение. Я найду дорогу.
— Ой! — спохватилась Гестия, когда он повернулся, чтобы уходить. — А я же тебе… огонь… красивый, правда?
Он повернулся. Взглянул в искрящийся, веселый, брызжущий безвредными искрами костер: небольшой, но ясно горящий, распускающийся десятками алых и оранжевых бутонов.
У такого костра хорошо греться тем, кому холодно. Чьи дома никогда не видели очагов. Даже тем, у кого вовсе нет домов.
— Как скажешь, богиня.
Чудовища не понимают красоты. Тепла, наверное, тоже.
Зато чудовища читают во взглядах. Тех, которые иногда теплее костров.
В которых — сожаление, потому что не удалось же показать костер как следует. И удивление — почему это сестры так? И безмолвное: «Ты, кажется, немного замерз? Или, может, тебе надоела темнота? Но ты же всегда можешь прийти к моему костру, я ведь выбрала — греть…»
Танат молча свёл крылья, шагнул к пиршественному шатру, стараясь вытряхнуть, выхолодить из себя непрошенный взгляд.
Воинам нужно не тепло. Нужен — холод. Особенно перед битвой.
Жестокосердный отстранил охнувшего божка-виночерпия. Шагнул в шатер, навстречу музыке и смеху.
Музыка взвизгнула, смех умолк.
— Ой, — сказал кто-то тихо и страдальчески.
Столы казались бесконечными. Лица — лоснящимися от жира и теряющимися в слишком светлом шатре. Взгляд мечника выхватил главное: вот подземные, вот морские, а вот олимпийцы, все сидят вперемешку.
Трое Кронидов — на главных местах. Этот — блистающий в облачении, на губах замерла улыбка — наверняка Зевс. Буйный здоровяк слева — Посейдон, как иначе?
Старшего Кронида Танат рассматривать не стал: видел в подземном мире. Да и Гипнос все уши прожужжал о том, насколько Климен Мудрый похож на отца.
Похож и похож — какое подземному дело до олимпийца?
— Радуйся, о Гостеприимный сын Крона.
Старший встал там, на конце стола — оказал честь гостю. Пришлось всё-таки взглянуть: заматерел олимпиец. Победитель — не воин, а победитель, уверенный в своей победе.
Говорил Климен просто и спокойно, без вычурности и торжественности.
— Радуйся и ты, сын Эреба и Нюкты. Для меня честь видеть тебя на своём пиру в любое время.
Аэды, наверное, сбренчат себе пальцы, — подумал Танат брезгливо. Когда будут петь о том, как радушен и снисходителен их повелитель к созданиям тьмы.
— Прости мне моё опоздание. Меня задержал клинок.
Волна возмущения прокатилась по шатру безмолвно: мог бы о клинке-то уж и помолчать! Старший Кронид, правда, ничем не показал, что ему такие разговоры непринятны: еще раз заверил, что рад видеть сына Ночи в любое время («Ночью и у изголовья — я бы подумал», — прошипел братишка-Мом с середины стола). Пригласил занять почётное место — из тех, что ближе к началу стола и самим Кронидам. Танат поблагодарил кивком (возмущения аэдам хватит на пару песен), прошел вслед за лысым и пузатым распорядителем пира.
Место оказалось рядом с Момом и Гипносом. По левую руку вздыхал голубоглазый титан — Прометей. Когда Танат опустился на своё место — титан дёрнулся было, но смолчал и голову наклонил вежливо.
— Чернокрыл, ну, ты б ещё с неба свалился, — жизнерадостно заявил близнец. — Спасибо ещё — на жребий не опоздал, он уже скоро. На кого ставишь?
— На Кронида, — отрезал Танат. Неохотно пригубил не подземное, сладкое вино. Нужно было остаться возле костра, с маленькой сумасшедшей. Она хотя бы забавная.
Гипнос махнул рукой, застучал пестиком в неразлучной чаше, повернулся к Мому — благо, было о чём говорить. Танат сидел, полуприкрыв глаза, чувствуя, как шумит пир, как волны, бурные и беспокойные, расшибаются о щит воина…
Из-за щита хорошо озирать поле сражения. Пусть и сражаются все в основном с едой (бездарно дерутся, потому что еды в изобилии). Морские, земные, подземные — надрывают глотки в шутках, устраивают поединки в здравницах. Вызывают на соревнования то кабаний бок, то приправленный травами острый сыр. Всем своим видом показывают: да только таким сражениям тут и место!
Вожди, впрочем, сосредоточенны и настороженны. Харон угрюмо ковыряет козью ногу, Япет задумался, морской Нерей озабочен, поглядывает на младших Кронидов.
Вопрос потихоньку перебегает от одного гостя к другому. Равняет подземных и морских: кто? Младший? Средний?
— Ох, нам бы царя построже, — ухмыляется Мом-насмешник. — Видели вы Гекату, скажем? Так надо же, чтобы — крепкая рука…
— А нам бы тоже, — вздыхает Нерей. — Вот тельхины, к слову, распустились… сколько меди дерут, чтобы один щит сковать — страшно подумать!
Младшие Крониды прислушиваются, кивают важно. Интересно, понимают ли, что над ними издеваются? Вот она — шелуха, ползет с этого пира, опадает, скользкая на пол — Крониды, вы что, ослепли?
Есть только один правитель. Победитель. Вон, с Гипносом о чем-то беседует как раз. И он не делится с вами властью — он делает из вас наместников в ссылках, откуда вы никогда не допрыгнете до его престола.
Он дарит вам раззолоченный Тартар — а вы берёте?
Брали, и еще как. Гордец и Простофиля подхватились на ноги первыми, когда в шатёр заглянула Гера — шепнуть что-то на ухо державному супругу. Тот кивнул, встал тоже — и пришла тишина.
— Время, — только и сказал олимпийский царь — и все покинули шатёр, спеша на берег Темрейского залива. Там, у алтаря, на котором стояла глубокая чаша, дожидалась ледяная, неподкупная Стикс.
— Крониды! Вы будете тянуть свои доли по старшинству. Дайте же священную клятву никогда не оспаривать владения друг друга!
Клятву Крониды, кажется, не дали, глянув друг на друга волком. При этом оба возмутились: мол, да мы же братья! Да как это — друг против друга?!
Перегрызутся враз, подумалось Танату. Зевс и Посейдон — Гордец и Простофиля, Сила и Ярость — стояли друг напротив друга так, будто наконец дорвались до соревнования. Того самого, которое прервал Тифон.
За олимпийский трон.
Кому достанется вотчина побогаче? Такая, чтобы можно было со временем набрать войск — и выступить против брата на Олимпе?
— Я опускаю в чашу кварц — и пусть в нем слышится шум великого моря, что омывает наши берега, в которое текут ручьи и реки, — удела того, кто вынет этот жребий. Быть ему гонителем волн и колебателем вод. Жизни всего смертного и бессмертного, что плавает в воде…
Не дай им старший Кронид эти троны — они начали бы новую войну уже завтра. Помялись бы, посидели: ну да, брат мудрый, великий, Тифона победил… и все равно собрали бы войска или организовали заговор. Вот Климен Мудрый и решил их распихать — не в Тартар, нет, но вполне себе. Думал, что они смогут хорошо править? Ложь. Он считает, что они не смогут править вообще. Что их затянет, перемелет, остановит нежданная вотчина.
А тогда Олимп будет в безопасности и на освободившиеся троны можно будет спокойно сажать наместников — скажем, своих детей.
— Я кладу в чашу лаву — и пусть в ней отразится мрак подземного мира, мира ужаса и печали, которым владеть тому, кому выпадет этот жребий. Ему быть властителем душ усопших и призраков памяти, всех сокровищ земных недр и всех чудовищ, что таятся во мраке…
Климен Мудрый смотрит на братьев — и в его бороде змеёй сквозит усмешка.
Теперь понятно, почему он принял предложение Ночи.
— А-а-а, чтоб тебя!
Посейдон хмурится, багровеет, вышвыривает черный осколок лавы. Посейдону только что выпал подземный мир. Посейдон, кажется, всё-таки ждал другого, потому что всеми силами удерживается, чтобы не ругнуться как следует. Взглядывает на брата, вскидывает голову — и с губ у него чуть не срывается говорящее: «До поры до времени…»
До поры до времени, когда от тебя останется лишь вместилище для Эреба, глупец.
Зевс берёт свой оставшийся жребий с улыбкой. Бросает на брата победоносный взгляд, вскидывает руку с трезубцем. Зевс светится от самоуверенности: считает, что его не потопят волны. Что юнец, которому меньше сотни лет от роду, легко справится с морем.
А гости и аэды уже заливаются поздравлениями (Зевсу достаётся больше), славят новых царей, новость долетает до неба и начинает гулять между остальными гостями, над толпой, между кострами разносится эта новость:
Подводный мир — Зевс, подземный мир — Посейдон!
— Во славу Кронидов!!!
Наверное, после этого нужно было уходить сразу. Свести крылья прямо там, шагнуть во дворец матери, вышвырнуть ей в лицо: «Посейдон. Он могуч и неистов. И глуп», — и оставить ее радоваться.
Но проявлять непочтение к новым царям было бы не по-воински. Неосмотрительно.
Пришлось возвращаться в шатёр, на место, слушать здравницы, изредка поднимать чашу, слушать неудержимую трескотню Белокрыла («Представляю, как там Геката на женской части развлекается! Небось, рассказывает олимпийкам о ядах. Фемида Правосудная, говорят, уже сбежала куда-то с нимфами плясать»). Старший Кронид пошёл обходить гостей вовне — одарять царским вниманием — так что за столом правили два его братца — безраздельно. Чем, надо полагать, были от души довольны. Говорили о рождении Афины, о подвигах, о состязаниях…
Танат молчал и чувствовал, как протекает мимо бессмысленный поток слов — глупых, как рой ночных бабочек. Ничего не значащих.
Провидящий сын Япета нервно ёрзал рядом и всё вздыхал. Потом вдруг Танат услышал шепот:
— Тебе лучше уйти, сын Ночи.
Бог Смерти повернулся. Чуть приподнял бровь.
Провидящий смотрел на двух Кронидов — раскрасневшихся, возносящих кубки. Хохочущий Мом-Насмешник как раз подбросил новоявленным царям вопрос: в каком мире легче править: в подземном или в подводном?
— Да что там и там править-то! — грохнул хохотом Посейдон.
Голубые глаза Провидца царя не видели. Видели — другое.
— Что ты видишь? — спросил Танат тихо.
— Поединок между тобой и Кронидом. Связанные, сжатые нити. И изменённую судьбу. Тебе лучше уйти.
— Нет.
— Нет? — прошептал Провидящий.
— Мне лучше было не приходить, — сказал Танат, собираясь подняться.
Кто там знает, что видела пославшая его Нюкта — у матери тоже есть дар прозрения…
Жаль, нельзя перенестись прямо из пиршественной палатки — это свинство, на которое способен разве что Мом-Насмешник (да еще сестра — Лисса-безумие). Танат скрипнул зубами, приподнял чашу: на гостеприимство принято отвечать, как бы оно не было тебе тягостно.