– Подойдите поближе! Не бойтесь! – медсестра приоткрыла лицо малышки и заулыбалась Петру Алексеевичу. – Копия! Держите, папаша! Да не прижимайте так сильно! Тихонько!
Света молча наблюдала, как у Петра руки трясутся от радости и страха.
И началась у него новая жизнь. Как белка в колесе вертится: и продуктов купить, и детского питания. Молока своего так и не появилось, Светлана и не старалась – на второй день после выписки грудь туго перевязала и даже то, что было, сцеживать не захотела.
Петя сразу Танечкой дочку звать начал, нравилось ему это имя – Татьяна – звучное. Света равнодушно отнеслась – Таня так Таня, какая разница. Не сильно рада была её появлению, ещё и врождённый сколиоз обнаружили, приличная деформация, и только прогрессировать начнёт, сомнений не было.
– Даже тут всё не по-людски! – злилась Светлана.
И зачем ей ребёнок такой, не выправится уже, может, чуть лучше станет, но полноценной – никогда.
Пётр Алексеевич и хорошего массажиста нашёл, и профессора к Танечке таскал. Обещали, что всё возможное сделают. Скорее обнадёживали, он-то знает, что это такое. И опять себя винил – то ли слишком зрелый, детей плодить, а может, и в наказание. Почти каждый вечер купать приезжал, а если пораньше получалось, то и погуляет гордо с колясочкой во дворе. Такую невероятную теплоту к дочери испытывал, сердце от нежности заходилось. Ещё и бегать на халтуру, деньги нужны, дочка растёт. Лютик решила на курсы английского пойти, так он так за эту идею ухватился, что в обязательном порядке рекомендовал, – и ему лазейка почаще дочку навещать.
При такой круговерти домой поздно заваливался, уставший и разбитый. Давно гостей не звали, даже по выходным, – ссылался, что вызовов много и в разных концах города, не до веселья.
– Ты куда пропал, Петь? Мне в рейс надолго уходить, а мы всё свидеться не можем. Как там у тебя? Справляешься? – Толику хотелось пошутить, что нелегко султаном быть, двух жён тянуть, но не стал, не по делу, и так другу нелегко.
– Вот ты скажи мне, как на духу, стал бы в такое влезать, знай, что так всё обернётся? – допытывался Анатолий.
– Честно? Я от Танечки отказаться не могу. Очень привык, не мыслю, что нет её. Знаешь, какая она славная! И меня узнаёт. Вот прихожу, подойду к кроватке, она смотрит на меня сначала серьёзно, а потом как улыбнётся и ножками бьёт от радости. Так быстро растёт, не представляешь! Если день не бываю, то просто не живу. Что я тебе рассказываю! У тебя таких двое выросли.
– Я в рейсах всё время был. И по-человечески у меня… Семья! Это у тебя на разрыв мозга ситуация, оттого так остро всё и воспринимаешь. Со Светланой-то как?
– Да никак! Чужие, и она холодная. У нас и близости-то нет. Она не просит, ну и я как-то спокойно. А с Летицией у нас всегда с этим вопросом непросто было. Любить – любим, а дальше сложно. Как-то в своё время на самотёк всё пустили и отдалились друг от друга. Может, поэтому и со Светой так получилось, что не хватало чего-то. А начинать поздно, не знаю, с какой стороны подступиться. Ей и не надо этого. Так что скоро стану я девственником в свои сорок с лишним. Вроде и не возраст?! Ты как думаешь?
Толик усмехнулся.
– У меня таких проблем нет! Я без этого не могу! И моя в этом вопросе покладистая, и на судне постоянная есть. Мужик без этого дела не мужик! Так что пересмотри своё отношение. И самому надо быть поактивней, как старый дед разнылся, слушать противно.
А Светлана всё же в один день одумалась и решила, что слишком строго она с Петром поступает: хоть глаза бы его не видели, но надо поласковей быть, вдруг надоест ему всё, и останется она с дочкой-калекой одна, хоть врачи и успокаивали – разрастётся, вытянется, не так заметен дефект будет:
– Подождите, ещё красавицей станет, главное, чтобы смышлёной была!
Пётр Алексеевич на целый август под Зеленогорском в санаторий Свету с дочкой определил: сосны, залив, песочек золотой. Сам только по выходным приезжал, нагруженный всякой всячиной.
Светлане на работу хотелось – отсидит год положенный и выйдет, мочи нет, надо ясли подыскивать по прописке. Петя против:
– Я же обеспечиваю вас. Пусть ребёнок окрепнет, постарше станет, сам себя хоть как-то обслуживать начнёт. Думаешь, очень в яслях за малышами следят? Простуда, сопли! Вот увидишь, только на больничном и будешь сидеть.
Танечка быстро развивалась. В годик пошла. Так вроде смотришь – ребёнок как ребёнок, премилый, и не видно, что спинка неровная, если платьице свободное. В полтора стишки уже читает, смешно картавит, но старается, забавно у неё получается. Отца увидит – и бегом на руки. Обхватит сильно, к себе прижмёт, головку набок положит и притихнет, а глазки смеются, хитрющие.
Лютик пригласила двоюродную сестру из Владивостока, и та уже целую неделю гостила у них дома. Никаких отговорок не принималось, и частные визиты Петру на время настоятельно рекомендовалось отложить – мотается все дни, не передохнёт, да и перед родственницей неловко.
Летиция закатывала вечерние ужины с посиделками, брала билеты на концерты и спектакли, и Петру Алексеевичу приходилось волей-неволей сопровождать дам. Отношения со Светланой накалялись, и она периодически закатывала дикие скандалы, которые обязательно заканчивались слезами. Ему было жаль её, и мысль, куда двигаться дальше, тяготила и висела над ним грозовой тучей. Больно было осознавать, что его ребёнок так и живёт в страшной коммуналке, а он бессовестно наслаждается в просторной квартире на канале Грибоедова, с окнами на Банковский мостик. Он предлагал присмотреть что-нибудь другое, но Светлана категорически отказывалась – скорее всего, из желания сделать больно. Эта облезлая комнатёнка с невообразимым количеством соседей была ему немым укором за нерешительность и нежелание менять что-либо в своей жизни. В итоге согласился отдать Танечку в ясли, думая: так будет лучше. Света начала срываться на малышке по любому поводу. Однажды не выдержала и при нём схватила её больно за волосы. У Петра всё потемнело в глазах, чуть руку не поднял и пригрозил, что если ещё раз увидит, то примет крайние меры. Света лишь нагло рассмеялась:
– Какие меры? Спятил что ли? К Лютику побежишь жаловаться? Да кто ты вообще нам? Никто! Ты даже ребёнка на свою фамилию не записал! – она любила трясти перед его носом Танюшиным свидетельством о рождении и тыкать пальцем в графу «отец», где красовался унизительный прочерк.
На свою прежнюю работу Светлана не вернулась, устроилась в женскую консультацию в другом районе, и ей приходилось тратить на дорогу гораздо больше времени. Как и предполагал Пётр, с больничного по уходу за ребёнком Света не вылезала. Таня часто простужалась, даже схватила двустороннее воспаление лёгких, скорее всего, по недосмотру, в чём он ничуть не сомневался. У Петра Алексеевича появился самый важный пациент – его собственная дочь, и он сначала торопился к ней, а уж потом по всем остальным вызовам. От такой чрезмерной заботы у Светланы кроме раздражения никакой другой реакции не случалось:
– Не легче участкового врача вызвать, в то время как самому съездить туда, где заплатят?!
Нельзя сказать, что он был начисто лишён чувств к этой взбалмошной женщине. Она становилась въедливой привычкой и, как ни крути, была матерью его единственного ребёнка, притом бесконечно любимого.
Пётр к Тане никогда без подарков не приходил, хоть яблок по дороге купит. Хотелось что-нибудь на два годика особенное подарить. Приглядывался. Мимо «Пассажа» проходил, не выдержал, заскочил – и прямиком в детский отдел, может, оттого что давно дочку не навещал.
Ему сразу бросился в глаза манекен в капроновом платье нежно-розового цвета с вышитыми розочками по подолу. В представлении Петра Алексеевича это был чисто наряд принцессы, и такого платья у Танечки ещё никогда не было. Он решил взять на четыре года, чтобы поносила подольше и спинка сутулая не так заметна. Платье импортное, то ли польское, то ли ещё из какой дружественной социалистической страны, и он считал, ему крупно подвезло – видно, только выбросили, и он на счастливый случай оказался в правильное время. Улыбчивая продавщица, на редкость вежливая и внимательная, аккуратно завернула обновку в бумагу, и Пётр Алексеевич, довольный, уложил дорогой свёрток в рабочий портфель. Выйдя на улицу, опомнился и посмотрел на часы: опаздывает, дома ждут – очередной поход в филармонию намечается.
– Ничего! – решил он. Незаметно припрячет свёрток или, на худой конец, оставит в портфеле. Сестра Лютика уезжала рано утром, а он – на работу и после уж обязательно к Свете, ребёнка навещать, там и оставит подарок до срока.
Летиция, одетая в чёрное строгое платье, с ниточкой жемчуга на шее, нетерпеливо ждала.
– Я две минутки! Только рубашку чистую накину и готов! Троллейбус долго ждал! – по привычке соврал Пётр и направился в кабинет прятать портфель.
В филармонии давали скрипичный концерт. Он обожал скрипку, но сегодня было не до неё: что-то мучило, и на душе было неспокойно. На сцене царил Павел Леонидович Коган, сын всемирно известного скрипача Леонида Когана. Лютик то и дело искала его руку и тихо улыбалась, всем видом показывая, как необыкновенно звучит инструмент. Ей было приятно, что она всё-таки достала билеты на этот долгожданный концерт. Ещё в молодости с отцом слушала виртуозную игру Леонида Когана, роняла слёзы, особенно когда он исполнял Паганини. Летиция была уверена – именно так играл Паганини, и во всём этом было что-то демоническое, словно высшие силы давали скрипачу невероятный дар извлекать такие сильные по своей чувственности звуки. В перерыве они пили «Советское шампанское», заедая, по обыкновению, бутербродами с «Московской» копчёной колбасой и ленинградскими эклерами с шоколадной глазурью, которые безмерно любила сестра Лютика, и горевала, что таких во Владивостоке нет, а она сладкоежка, ещё и какая. Лютик накупила ей в дорогу зефира, невероятное количество шоколадных конфет фабрики им. Крупской – и «Мишку на севере», и «Кара-Кум», и «Грильяж», и «Белочку» – и не могла понять, как всё это добро сестра потащит с собой.
Дома сели пить чай. Пётр, по обыкновению, разговаривал сам с собой, как последнее время случалось нередко, и его взгляд невольно застывал на Летиции: «Почему так получилось? Почему здесь есть то, чего нет там, и наоборот? Что, если бы не было Светланы, а была только Танечка, и они жили бы вот так дружно и размеренно все вместе в этом уютном доме?» Он был уверен – дочке было бы гораздо лучше с Лютиком. Иногда казалось, что Таня больше похожа на неё, чем на свою мать, и они бы точно поладили. Он представил, как малышка сидит в детском креслице напротив, болтает ножками и, наклонив головку набок, хитро улыбается и уплетает эклер.
– Петь! – ласково окликнула Летиция. – И где ты опять летаешь? Что с лицом? Откуда такое скорбное выражение? На тебя такое впечатление произвёл концерт? Что-то раньше такого не случалось! Стареешь, что ли?
Она смеялась и поправляла жемчужную ниточку. В такие минуты она была самая что ни на есть красавица. Пётр считал, что у неё своя красота, неброская, неочевидная, проявлялась как переводная картинка, стоило ей только заговорить, сопровождая всё необыкновенной улыбкой, тёплым взглядом и неторопливым движением рук.
Их разделяла дочка, но что-то ещё, в чём он не желал признаваться. Со Светой у него была близость, без нежности, ласки, порой непристойная, от чего часто становилось неприятно, но он снова и снова хотел повторить эти ощущения. С Лютиком ничего подобного не было, появилось некое стеснение, совсем неестественное состояние двух людей, проживших столько лет вместе. Если бы в его жизни не случилась Светлана, никогда бы не пришло в голову анализировать и давать оценку их отношениям с женой, всё до невозможного казалось отличным.
Свояченица улетала утром. Петя откланялся и пошёл спать, обещая по возможности встать пораньше и ещё раз попрощаться.
Будить его никто не стал, Лютик закрыла за сестрой дверь, выпила кофе и уже хотела прилечь минут на тридцать, но какая-то сила потащила её прямиком в Петин кабинет. На полу в укромном месте стоял порт фель. И как она только его заметила?
– Вот зачем туда засунул?! – заворчала Летиция.
Портфель был непривычно набит.
– Ну что там у него? – она, не задумываясь, открыла и увидела свёрток.
Край свёртка был надорван, и оттуда виднелся кусочек розового капрона. Летиция в растерянности стояла над портфелем, не зная, что делать. Она не раз наводила в нём порядок, меняла халаты, но то, что она обнаружила, вызывало интерес, и она не понимала, как поступить.
Может, Петюша готовит ей какой-нибудь сюрприз? Но ему доподлинно известно, что розовый она терпеть не может. Так что это может быть?! Не осознавая, что ей движет, она осторожно достала свёрток и медленно начала разворачивать. Это было маленькое детское платье. У неё было что-то подобное в детстве, только из натурального шёлка, а не из синтетики. Зачем? Может, кому-то из сослуживцев? Всякое бывает! Сослуживцев?! Он бы точно посоветовался или поручил ей… И тут она вспомнила Свету, которая бесцеремонно заявилась к ней почти два года назад. Так это правда? Это его ребёнок? Или ничего не значащий подарок? Пётр говорил, что она больше в поликлинике не появлялась, скорее всего, родила и устроилась на другую работу. Вот совсем недавно был разговор – Летиция вдруг вспомнила эту странную женщину, и ей просто стало любопытно, как сложилась её жизнь… Что-то тяжёлое сдавило грудь, и закружилась голова. Хотелось побежать в спальню, растолкать мужа и заставить сказать правду, какой бы она ни была!
«От этого и поведение его стало необычным! И эти вечные вызовы допоздна, и по выходным до вечера нет дома. Такого же никогда не было!»
Почему она не подумала об этом раньше?! Отчего так слепо верила?! Он изменился, а она списывала на всё что угодно, но только не на это! Как бы он ни отнекивался, она не поверит! Тогда она заставила себя принять его слова за правду. Надо дождаться вечера и поговорить – спокойно, без надрыва и претензий… Срочно собираться и бежать из дома, иначе не выдержит!.. Не хотелось верить, хотелось получить разъяснения по всем вопросам. Ничего хорошего на этот раз она не услышит, слишком всё очевидно. Главное, чтобы Пётр не выкручивался и всё-таки нашёл в себе силы…
А если её подозрения оправдаются? Что, если это и есть самая настоящая правда? Светлана не врала в тот вечер, Летиция и тогда это почувствовала. Всё было настолько чудовищно несправедливо, вероломно, что она просто не захотела в это поверить.
Портфель был закрыт и стоял на том же месте, но свёрток явно разворачивали, и это могла сделать только Летиция, он сразу понял. Пётр тяжело опустился на маленькую старинную кушетку напротив окна и уставился в серо-сизое небо предрассветного Ленинграда. В квартире стояла тяжёлая тишина и лишь иногда слышался едва уловимый треск рассыхающейся от времени старинной мебели. Встать не хватало сил, он ничего не пытался придумать в своё оправдание. На этот раз он не сможет солгать, не захочет, не имеет права: «Господи, что я натворил! Как ей всё объяснить?! Она никогда не поймёт и вряд ли простит».
Позвонил Светлане. Та собиралась на работу. Извинился, что и сегодня прийти не получится, просил целовать Танюшу. Повесил трубку. Был уверен, сейчас начнётся истерика. Слушать Светины вопли был не готов, всё переносится на завтра.
– Дурак! Так проколоться на ровном месте! Значит, это судьба. Рано или поздно… Какая разница… Пусть уж сейчас! Что будет, то будет.
Толик был далеко, искать поддержки не у кого. Мама точно не поддержит, и, скорее всего, это разобьёт ей сердце.
Алла Сергеевна обожала невестку за её ум, деликатность и за отношение к Петеньке. Она всегда отмечала, что её сын не только нашёл хорошую жену, но и приобрёл настоящую семью в лице родителей Лютика. Особенно благодарна была, что не ставили различий между своей дочерью и её сыном. Для Петра, лишённого отцовского плеча, это было важно и бесценно.
Алексей, отец Петра, погиб в первый год войны. Она даже не смогла проводить его на фронт. Уехала с сыном в Ташкент по настоятельному требованию мужа. Уже были те, кто самостоятельно покидал Ленинград, хотя в то, что произойдёт потом, не мог поверить никто. Лёша работал в конструкторском бюро – молодой увлечённый архитектор. После тридцать второго года правительством был разработан план по переустройству Ташкента, и он по работе много раз бывал там. Появились друзья, кто-то и к ним в Ленинград в гости приезжал. Она мечтала посмотреть Среднюю Азию, очарованная его рассказами. Только спустя время поняла, что он просто спасал её и Петеньку, и все его заверения, что совсем скоро к ним приедет, были лишь для того, чтобы не отказалась.