Помню, еще в Вильнюсе Бельтюков нам, молодым работникам, растолковал особенности чекистских званий:
— Сержант государственной безопасности носит в петлицах два кубика, и это соответствует общевойсковому званию «лейтенант». Младший лейтенант госбезопасности соответствует армейскому старшему лейтенанту, лейтенант госбезопасности носит шпалу, как и капитан в войсках, а капитан госбезопасности — три шпалы — это подполковник. Далее идет майор госбезопасности — он носит ромб, и это уже первое чекистское генеральское звание…
Московский товарищ и Бельтюков со мной имели особый разговор. Они сообщили, что по штатам военного времени в Особом отделе дивизии предусмотрена должность следователя, на которую решено назначить меня.
— Но ведь я не имею никакого юридического образования, — пытался было я возразить.
Бельтюков протянул мне изрядно потрепанные Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР и приказал:
— Тебе необходимо за два дня изучить эти две книжечки и приступить к работе. Все остальное постигнешь на практике.
Что ж, приказ есть приказ! Остаюсь в отделе. Возвращаться в полк нет надобности, ибо все мое богатство при мне — в вещевом мешке.
В штабе дивизии я узнал, что наш 29-й стрелковый корпус вошел в состав 22-й армии. Кроме 179-й стрелковой дивизии в корпус, который в условиях действующей армии перестал быть территориальным литовским формированием, вошли 23, 126, 188-я стрелковые и 48-я танковая дивизии.
О местонахождении частей литовской 184-й стрелковой дивизии пока ничего достоверно не было известно. Ходили непроверенные слухи о том, что во время отступления из Варенского летнего учебного лагеря на юге Литвы дивизия и некоторые отдельные корпусные подразделения были окружены крупной танковой группировкой гитлеровцев. Кое-кому удалось прорваться к своим, но многие погибли или попали в плен.
Также не знали мы и о судьбе курсантов Вильнюсского пехотного училища. Правда, одна небольшая группа курсантов во главе с майором Пятрасом Саргялисом, в первые дни войны оставленная для охраны своего летнего лагеря около города Швенчёнеляй, вышла к своим в районе Невеля. Эта группа была направлена на восток по тому же маршруту, что и наша дивизия. Основной же курсантский состав был выведен из летнего лагеря в сторону Вильнюса, и никто не знал об их дальнейшей судьбе.
Тем временем я постепенно начинал входить в круг своих новых обязанностей — допрашивал задержанных, военнослужащих, отставших от своих частей, возбудил дело в отношении членовредителя, который прострелил себе ладонь левой руки. Врачи определили — стрелял с очень близкого расстояния, почти в упор, ибо вокруг пулевой раны и в поврежденных от ранения тканях обнаружили обилие пороховых инкрустаций.
Обвиняемый даже не пытался отпираться — признался, что испугался передовой, хотя и пороха еще не нюхал.
Полки дивизии получили пополнение — прибыло много новичков. С ними я провел немало бесед о необходимости высочайшей революционной бдительности, особенно в тех трудных условиях, в которых дралась с врагом наша дивизия.
9 июля соединения нашей армии, не закончив сосредоточения и развертывания, вынуждены были вступить в бой с противником на рубеже Идрица, Дрисса, Витебск.
Стояла сильная жара. Несколько дней полки 179-й стрелковой дивизии вели бои с превосходящими силами противника. Тогда мы еще не могли знать, что против 6 стрелковых дивизий, которые входили в состав 22-й армии, брошено 16 дивизий, в том числе 3 танковые и 3 моторизованные.
Упорно обороняя каждый мало-мальски выгодный рубеж, контратакуя, мы отходили на восток…
Мои воспоминания внезапно прервал телефонный звонок. Поступило приказание утром 4 августа явиться на НП дивизии. Причина вызова уже была известна. Дело в том, что Бельтюков был переведен к другому месту службы. На должность начальника Особого отдела дивизии пришел новый человек. Очевидно, он хотел познакомиться со мной, дать указания по работе.
Полдень. Солнце стояло над головой и безжалостно палило. Шел я проселочной дорогой, местность на этом участке знал плохо. К счастью, встретившийся мне командир из штаба разъяснил, как попасть на дивизионный НП.
Я представился своему начальнику. Он в это время беседовал с незнакомым майором и просил меня подождать. Оглядываюсь: для наблюдательного пункта выбрана большая воронка от бомбы на вершине небольшого холма. Никаких щелей, укрытий нет. За холмом — неширокая река Ловать, а на ее западном берегу окопался противник. Новый командир дивизии полковник Николай Гвоздев, сидя на плащ-палатке, что-то обсуждал с начальником артиллерии дивизии подполковником Дмитрием Плеганским. Тут же находилось и другое дивизионное начальство: Немного в стороне у полевого телефонного аппарата сидел связист и монотонно вызывал:
— «Лебедь», «Лебедь», я — «Чайка»… «Лебедь», я — «Чайка»…
Капитан-артиллерист наблюдал за расположением противника в стереотрубу.
Начальник политотдела дивизии полковой комиссар И. В. Евдокимов рассказывал сидящим вокруг политработникам о том, что в составе 22-й армии воюет сын героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева — капитан Александр Васильевич Чапаев. Он командует артиллерийским противотанковым дивизионом, который в недавних ожесточенных боях успешно отражал атаки вражеских танков, наступавших вдоль шоссе Городок — Великие Луки.
— Надо, чтобы личный состав знал — в наших рядах сражается сын Чапаева! Надо рассказать, как геройски он воюет! Это известие поднимет боевой дух бойцов, — увлеченно говорил полковой комиссар.
В период буржуазного правления мне в Каунасе довелось не менее десяти раз смотреть фильм о Чапаеве, на который фашистская цензура то накладывала, то снимала запрет. С какими искренними переживаниями рабочий люд каунасского предместья Вильямполе в кинотеатре «Унион» следил за действием на экране, как эмоционально он реагировал на эпизод гибели Чапаева в водах реки Урал. Многие плакали. «Было бы интересно посмотреть на сына Чапаева, продолжателя дела своего легендарного отца». — подумал я.
Мои размышления прервал начавшийся минометный обстрел. Мины в основном ложились в стороне от нашей воронки. Но вдруг одна из них влетела в наше нехитрое убежище, ударилась о противоположный край воронки и… не взорвалась.
Все как подкошенные упали наземь. В том месте, куда в песок вонзилась мина, угрожающе торчали крылышки стабилизатора.
Слышу голос командира дивизии:
— Воем уходить немедленно!
Осторожно друг за другом выползаем из ямы. Когда мы отползли на безопасное расстояние и, обессиленные, свалились в окоп, подполковник Плеганский, тяжело дыша, сказал:
— Думаю, что нас спас рыхлый песок!
Может быть, и так… А может, мы обязаны рабочим-антифашистам, изготовившим такую мину? Как знать…
Новый начальник Особого отдела дивизии, отдышавшись, пожал мне руку и полушутя сказал:
— Ну вот, наше знакомство состоялось. Такое вовек не забудешь! А теперь о деле. Мы направляем вас, товарищ Яцовскис, в корпус на совещание-инструктаж следователей особых отделов.
Этой командировке я очень обрадовался — прежде всего, там можно набраться профессионального ума-разума, а кроме того, в разведотделе корпуса я надеялся встретить своего школьного товарища Леонаса Мацкевичюса — он там служит переводчиком. В свое время в 9-м пехотном полку литовской армии мы вместе состояли в одной подпольной коммунистической ячейке, а после образования 29-го литовского стрелкового территориального корпуса он работал литературным сотрудником редакции корпусной газеты на литовском языке «Раудонарметис» («Красноармеец»). Когда после допроса мы отправляли в штаб корпуса пленного ефрейтора, я, пользуясь оказией, через конвоиров послал другу коротенькую записку. Теперь, возможно, и увидимся.
В мое распоряжение была выделена грузовая автомашина-полуторка. Наш путь лежал через Великие Луки и совхоз «Ушицы», в окрестностях которого разместился Особый отдел корпуса. Великие Луки сильно пострадали от налетов вражеской авиации. Многие здания разрушены до основания. К моей большой радости, почта уцелела и действовала — принимала письма, телеграммы, продавала марки. Отправил весточку по следующему адресу: Москва, Центральный Комитет ВКП(б), вручить первому секретарю ЦК КП(б) Литвы тов. Антанасу Снечкусу. Написал, что нахожусь в действующей армии, сообщил свой адрес — Полевая почта № 609. Сделал я это в надежде на то, что это известие дойдет до родителей и брата, если им только удалось эвакуироваться из Каунаса.
Совещание-инструктаж продолжалось три дня. Открыл его начальник Особого отдела корпуса полковник Юозас Варташюнас. Его я знал еще по Вильнюсу. Занятия проводили специально прибывшие из особых отделов армий и с Калининского фронта опытные следователи. Кое-что, чему здесь учили, мне уже было известно по практической работе, но очень многое нам, молодым следователям — и по возрасту, и по стажу работы, — довелось услышать впервые: большинство из нас были еще совсем зелены в области юриспруденции.
Приказано было на занятиях вести конспекты — всего в голове не удержишь! Хотя статья 136 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР нам всем уже хорошо известна, велено было текстуально ее переписать в тетрадку: «Следователь не имеет права домогаться показания или сознания обвиняемого путем насилия, угроз и других подобных мер». И еще — о нашей обязанности при производстве предварительного следствия в равной мере выяснять и исследовать обстоятельства как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, как усиливающие, так и смягчающие степень и характер его ответственности. Об этом гласила статья 111 УПК РСФСР.
Много внимания было на совещании уделено выступлению по радио 3 июля Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, а также изучению Указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1941 г. «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения».
Один час на совещании был отведен вопросам истории чекистских органов в нашей стране, в частности образованию в конце 1918 года Особых отделов при ВЧК для борьбы с контрреволюцией и шпионажем в Красной Армии и Военно-Морском Флоте.
В моем конспекте появилась такая запись слов Ф. Э. Дзержинского:
«Только доверие рабочих и крестьян дало силу ВЧК, а затем ГПУ выполнить возложенную революцией на них задачу — сокрушить внутреннюю контрреволюцию, раскрыть все заговоры низверженных помещиков, капиталистов и их прихвостней. Это доверие пришлось завоевывать долгой, упорной, самоотверженной, полной жертв борьбой, в результате которой ВЧК стала грозным защитником рабоче-крестьянской власти»[1].
Состоявшееся совещание-инструктаж было бы точнее назвать семинаром, который прошел весьма успешно и был для всех его участников очень полезным.
…А друга своего я так и не увидел — Л. Мацкевичюс все эти дни находился где-то на передовой, и мы с ним разминулись.
Должен признаться, что раньше ничего не слышал о реке Ловать, которая размеренно течет через Великие Луки с юга на север и впадает в озеро Ильмень. А ведь эту не очень широкую в ее верхнем течении реку наши войска превратили в надежный оборонительный рубеж, который в течение целого месяца преграждал гитлеровским полчищам продвижение на восток.
Все это время в Особом отделе дивизии шла напряженная работа. Оперативным уполномоченным порой целые сутки приходилось быть без сна и отдыха, знакомиться с прибывающим в части дивизии пополнением, которое необходимо было тщательно изучить. Вместе с тем для обеспечения безопасности нашего ближнего тыла от проникновения агентуры противника работники отдела объездили буквально все окрестные деревни и хутора, где договаривались с местными жителями о том, чтобы они сигнализировали о появлении в прифронтовой полосе незнакомых или подозрительных лиц. Советские патриоты самоотверженно помогали органам государственной безопасности в борьбе с вражескими лазутчиками.
Колхозник из деревни Михалки, что юго-восточнее Великих Лук, прискакал на лошади в Особый отдел дивизии и сообщил, что заметил какую-то странную группу красноармейцев, направлявшуюся в наш тыл. Он обратил внимание на то, что идут они почему-то не по дороге, а опушкой леса, причем цепочкой и явно скрываясь за кустарниками. Кроме того, подозрение вызвало их оружие — какие-то короткие винтовки или автоматы, и гранаты необычного вида с длинными деревянными ручками. Всего в этой группе колхозник насчитал 10–12 человек.
Сформированный в срочном порядке отряд был на грузовой автомашине выброшен в район совхозов «Ушицы», «Жигалово». О появлении этой группы было сообщено в Особый отдел корпуса и нашим соседям по обороне слева и справа.
Отряд настиг подозрительную группу южнее железнодорожной станции Кунья. В ответ на команду «Руки вверх» раздались автоматные очереди. Схватка длилась недолго, на месте боя обнаружили девять трупов, экипированных в красноармейское обмундирование. Наши потери — один убитый и один раненый. Захваченный раненый гитлеровский агент показал, что в задание диверсантов входила разведка расположения частей Красной Армии в районе городов Торопец и Андреаполь, а также выявление в этой местности полевых аэродромов.
Ко мне этот агент на допрос не попал — его сразу отконвоировали в Особый отдел корпуса.
Начальник Особого отдела корпуса полковник Ю. Барташюнас группе чекистов объявил благодарность за бдительность и мужество, проявленные при ликвидации этой банды гитлеровских диверсантов.
…21 августа в дивизии был получен приказ о наступлении. В тот же день наши части довольно успешно форсировали реку Ловать и продвинулись на четыре километра западнее деревни Бабино.
22 августа наша дивизия еще продолжала наступать.
Начальник отдела поручил мне доставить под конвоем в Особый отдел корпуса одного задержанного — весьма подозрительного типа. Его задержали в прифронтовой полосе — никаких документов, никакого оружия, обмундирование красноармейское. Дает показания путаные, противоречивые. Такое впечатление, что он уже несколько дней ничего не ел. Предполагаем, что это один из участников ликвидированной немецкой диверсионной группы, которому во время боя удалось скрыться. Однако твердой уверенности в этом нет. Посмотрим, что покажет очная ставка с раненым, уже разоблаченным гитлеровским агентом.
Выполнив несложную миссию, около 7 часов вечера отправились в обратный путь. Проезжая совхоз «Ушицы» зашли в сельский магазин, купили спичек, карандашей, перья. До командного пункта дивизии добрались благополучно.
В 9 часов вечера в отдел заглянул адъютант командира дивизии и сообщил: в Ушицах немецкие танки!
Не поверили своим ушам:
— Может, в каких-то других Ушицах, но не в совхозе «Ушицы»!
— В Ушицах, Ушицах, тех самых, — взволнованно повторил адъютант и пояснил, что 186-я стрелковая дивизия на левом фланге 22-й армии не устояла перед натиском противника.
Гитлеровцы захватили железнодорожные станции Кунья и Великополье, а также совхоз «Жигалово». Теперь ворвались в Ушицы!
— Этого не может быть! — пытался возразить я. — Всего час тому назад я был в Ушицах. Вот спички, которые там купил в сельмаге!
— Значит, ты счастливчик, вовремя проскочил! — услышал в ответ.
Вскоре эти сведения подтвердились: действительно, гитлеровцы в нашем тылу и над частями армии нависла реальная угроза окружения.
Наше наступление было остановлено, и полки дивизии получили приказ сосредоточиться для удара во фланг прорвавшихся гитлеровских войск, Однако на рассвете следующего дня выяснилось, что противнику удалось взять дивизию в клещи и мы уже находимся в окружении. Еще точно не было известно, какие части 22-й армии оказались в этом котле, но мы узнали, что атакованы тылы дивизии — склады, пекарня, санитарная часть, автобатальон, полевая почта и другие подразделения, которые квартировались в поселке совхоза «Жигалово».
— Подвела 186-я, подвела! — в сердцах сетовал начальник штаба дивизии на нашего бывшего соседа слева. В штабе только и слышались нелестные слова в адрес этой дивизии, ее ругали вовсю!
А ведь зря ругали! Не знали мы тогда, что для прорыва нашей обороны в стыке 22-й и 29-й армий противник на узком участке фронта сосредоточил крупные силы танков и пехоты, которыми и нанес мощный удар по оборонявшимся на этом рубеже поредевшим частям 186-й стрелковой дивизии. Силы оказались явно неравными…