Я прожила у них год и два месяца. За это время на их деревню часто налетали немцы. Хозяева отвозили меня на какой-нибудь хутор или в лес.
Однажды я сказала, что хочу научиться прясть, и дядя Павел сделал мне маленькую прялку.
В июне 1944 года пришли наши. Из бригады прислали партизана, который забрал меня и отвел в отряд. Тут я встретилась с мамой.
После расформирования бригады я с мамой приехала в Минск.
Вскоре вернулась и сестра.
Где теперь Тоня и Светлана, не знаю.
Инна Красноперко, 1934 года рождения.
Город Минск, Торговая ул., 26.
ПИОНЕРСКОЕ ЗНАМЯ
Мы жили в Добруже, на окраине города.
Когда немцы заняли Добруж, к нам однажды пришла соседка и сказала маме:
— Ты слышала? Немцы разграбили пионерский клуб.
— Скоро они и до нас доберутся, — ответила мама.
До войны я часто ходила в городской пионерский клуб. Как красиво было в нем! На стенах висели картины и плакаты. В отдельной комнате помещались пионерские рисунки, вещи, вышитые пионерским кружком рукоделия. На сцене ставились спектакли, выступала наша самодеятельность. Мне хотелось посмотреть, как выглядит теперь клуб. Одевшись и не сказав ни слова маме, я вышла из дому.
В клубе увидела своих подруг: Аню Скороходову и Соню Слетову. Они тоже пришли посмотреть, что произошло с клубом. Мы разошлись по комнатам. Немцев нигде не было.
В одной комнате я увидела поломанные столы, разбросанные книги, портреты. Вдруг в углу заметила красный сверток. Подошла к нему, подняла и развернула… Это было наше пионерское знамя, которое висело на сцене клуба. На шелковом полотнище золотыми буквами было написано: «В борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!» Я прочитала надпись, и сердце мое забилось. Я не хотела, чтобы немцы нашли и издевались над знаменем. Дрожащими руками я быстро свернула его, засунула под жакетку и крепко прижала к груди, чтобы не торчал сверток.
Пришла домой. Папа и мама сидели на крыльце.
— Где ты была? — спросила у меня мама.
— В пионерском клубе.
— Зачем? — удивилась она. — Что тебе там надо?
— Так, — ответила я и пошла в дом. Не могла же я во дворе говорить про знамя. Отец и мать вошли за мной в комнату. Я расстегнула жакетку, вынула из-под полы знамя и сказала:
— Вот что я принесла!
Мать развернула сверток и вскрикнула:
— Зачем ты его принесла? Что мы с ним будем делать?
— Надо спрятать…
— А ты знаешь, что будет, если знамя найдут немцы? Нас всех повесят…
— Если хорошо спрятать, то не найдут, — отозвался отец.
Я попросила маму во что-нибудь завернуть знамя. Она дала старый платок. Я начала заворачивать знамя. Отец не выдержал и сказал:
— Вот какая пора наступила… Свое надо прятать…
— Да и у меня в душе всё кипит, — призналась мама. — Но что сделаешь?.. Спрячем. Когда-нибудь поставим его на место.
Я завернула знамя в платок и спрятала в шкафик, который стоял в углу, за печкой.
Прошел день. Мне не терпелось. Из головы не выходило знамя. Подкараулив, когда дома никого не было, достала сверток, посмотрела и опять положила на старое место.
С неделю в городе было тихо, и знамя лежало в шкафчике. Потом начались обыски. Я испугалась и спрятала его в старый валенок, а валенок поставили на печку.
Через четыре дня не вытерпела и опять перепрятала. На этот раз завернула знамя в тряпку и положила в печку, в золу, а маму предупредила:
— Печку не топи, там знамя.
Наступила осень. Начались холода. Надо было топить печку. Я спросила у мамы, куда девать знамя. Мама подумала и сказала:
— Надо закопать в землю. И надежней и спокойнее.
Папа тоже согласился, что так будет лучше.
Было холодное, хмурое утро. Я взяла лопату и пошла в огород. В борозде вырыла ямку и положила в нее знамя. Чтобы оно не испортилось от сырости, обернула его в толь. Ямку засыпала так, что даже близко нельзя было узнать это место.
Папа достал где-то коровью шкуру и хотел выделать ее. Но он плохо просолил, и в шкуре завелись черви. Тогда папа закопал ее под забором, в огороде. Соседка Шура Исарова, жена полицая, видела это. Она побежала в комендатуру и заявила, что Галафеевы спрятали советское добро. Назавтра явилось шесть немцев с автоматами. Они допытывались у папы, где и что он спрятал. Папа подумал, что спрашивают про знамя, и сказал, что ничего не прятал. Ему не поверили и начали делать обыск. Перерыли всё в доме, но ничего не нашли. Вышли во двор и стали присматриваться, нет ли где свежевскопанной земли. Я очень боялась, чтобы они не пошли на огород. Папа понял, какая опасность угрожает нам всем, если они найдут знамя. Тогда он вспомнил про шкуру и показал, где она закопана. Шкуру откопали… Немцы посмотрели и ушли.
Вскоре настали дожди. Я волновалась, чтобы знамя не погибло. Вечером, когда стемнело, я откопала знамя и принесла в дом. Оно было сухое. У меня отлегло от сердца.
Про то, что я прячу пионерское знамя, кроме нашей семьи, никто не знал. Я даже не сказала своей тете и подругам. Правда, иногда мне хотелось рассказать девочкам про свой секрет. Но как подумаю, что они могут похвалиться кому-нибудь или проговориться, у меня сразу пропадало желание вспоминать про это.
Я ждала того дня, когда можно будет достать знамя и понести его по улице так, как это было до войны.
Настало лето 1944 года. Люди всё чаще и чаще говорили, что наша армия наступает и скоро займет Добруж. Через некоторое время стала слышна артиллерийская канонада. Мы бросились в лес. И вот, наконец, по лесу разнеслась радостная весть: «Наши пришли!» Мы вернулись в город. Всюду на улицах были советские бойцы. Я подбежала к ним и спросила, скоро ли кончится война.
— Для тебя война уже кончилась, — ответили они и засмеялись.
Тут я вспомнила про знамя. Очень захотелось показать его всем. Я помчалась домой и сказала об этом папе.
— Подожди немного. Я сделаю древко, — ответил он.
Папа сделал древко, покрасил его красной краской и прикрепил к нему знамя. Я взяла знамя и вместе с папой пошла в райком партии.
«Вот и дождались, когда тебя не надо прятать!» — подумала я.
Люди смотрели и удивлялись, откуда у меня знамя.
В райкоме вошли к секретарю Николаю Степановичу Клюеву. Я первой, папа за мной.
— Что скажете? — спросил товарищ Клюев.
— Принесла пионерское знамя, которое я прятала и берегла всю войну, — ответила я.
— Пионерское знамя, которое я прятала и берегла всю войну, — ответила я.
Секретарь взял знамя и ласково сказал:
— Спасибо, Маня! Ты настоящая пионерка.
Маня Галафеева, 1932 года рождения.
Город Добруж.
МОЯ ПОМОЩЬ
В одну из весенних ночей в окно кто-то тихо постучал.
Мать подошла к окну и вполголоса спросила:
— Кто там?
Со двора донесся приглушенный голос:
— Мама, открой…
Мама вышла в сени. За нею поспешил и я. Звякнул крюк, раскрылись двери и через порог переступил мой брат, партизан. Мама бросилась ему на шею. Брат поцеловал ее, меня и говорит:
— Войдем в хату.
В хате он поцеловал меньшего брата, сестричек. Потом присел около стола, начал расспрашивать про здоровье, жизнь, хозяйство. Мама рассказала.
— А как ты поживаешь? — спросила она.
— Как видишь, живой, здоровый, — весело сказал брат, гладя меня по голове. Потом сказал мне:
— Сходи утром к коменданту, как будто тебе надо купить сигарет. Постарайся узнать о немцах, которые приехали вчера: сколько их, на чем приехали, во что одеты, какие у них знаки различия, какие знаки на машинах. Обо всем этом расскажешь. После обеда придешь на «пожарище» (название участка леса) у «белой дороги». Тебя я встречу там… Запомни: как подойдешь к лесу, запевай:
Это на случай, если встречать буду не я, а кто-нибудь из наших партизан. Он тебя спросит: «Груши есть?». Ты ответишь: «Есть». Такому человеку можешь рассказать всё. Понял?
— Понял, — ответил я.
— Вот так будешь помогать нам.
— А винтовку мне дадите?
— Дадим, как возьмем в отряд. Если будешь доставлять точные известия, то возьмем скоро.
Утром я оделся, взял пять яичек, вышел из хаты. Иду и думаю, как про всё узнать. Меня охватывает страх, но я стараюсь отогнать его. За спиной слышу чьи-то шаги. Оглядываюсь. Меня догоняет знакомый мальчик Володя.
— Шура, ты идешь к коменданту на работу? — спрашивает он.
— Нет. Купить сигарет…
Приближаемся к немецкому посту. На меня смотрит немец и, кажется, вот-вот скажет: «Куда идешь? Партизаны послали?»
Но он кричит другое:
— Сигареты! Сахарин! Яйка никс?[11]
— Никс, — отвечаю я.
— Шура, ты же идешь покупать сигареты, — шепчет Володя.
— Этот обманет, — отвечаю я. — Выменяю в комендатуре.
Ступаю смелее и сам себе мысленно говорю:
«Разве они могут подумать, что иду в разведку? Таких, как я, тут много».
Те, что пришли раньше нас, пилят и колют дрова. Больше никого вокруг не видно. И нет никаких машин. Комендатура, большой двухэтажный дом. Поднимаюсь по ступенькам наверх. Навстречу мне выскакивает немец, хватает меня за плечо и кричит:
— Гольц! Гольц![12]
Вместе с немцем возвращаюсь к дровам. Ну, думаю, теперь-то я попаду в комнаты! Набрали дров и понесли. Но не в комнаты, а на кухню. На дворе тепло и в комнатах не топят. Не везет. Иду назад, задерживаюсь и захожу в первые двери. Попадаю в офицерскую комнату. Офицеров было двое. Достаю три яйца и прошу сигарет. Один берет яйца и дает мне сигарету, второй показывает, чтобы я чистил сапоги. Я рад тому, что могу задержаться.
Первый встал, оделся, нацепил на шею какую-то бляшку с орлом. Раньше я таких не видел. Наверно, это и есть те, которые вчера приехали.
Почистив сапоги, я вышел и отправился в конюшню. Там встретил ребят, которые ходили сюда каждый день. Начал разговаривать с Володей. От него я узнал, что в комендатуру приехала полевая жандармерия, а часть, которая стояла здесь, уезжает.
Таким образом, через некоторое время я уже знал, что в гарнизоне есть два поста и одна наблюдательная вышка, что немцев сто человек, два станковых пулемета и десять ручных, что у жандармерии автоматы, их пятнадцать человек, — все эти сведения я передал партизанам.
Однажды я с меньшим братом и сестренками завтракал, а мама готовила корове пойло. Окончив работу, она помыла руки и говорит:
— Помоги снести корове.
Я оделся, и мы вынесли ушат во двор. Прошли шагов пять и видим — идут четыре жандарма с автоматами наперевес.
— Шурик, жандармы… За нами… Вот когда нам конец, — шепнула мама.
Офицер в это время грозно крикнул:
— Хальт!
Убегать некуда. Мы остановились. Немцы подошли. Офицер вытаращил на маму глаза и крикнул:
— Ты Фетинья Гуло?
Перепуганная мама ответила:
— Нет, пан…
Я подскочил к офицеру, схватил его за руку и говорю:
— Господин, Фетинья Гуло пошла доить корову. Пойдемте, я покажу.
Немцы пошли следом за мной. На ходу я услышал тихий голос мамы:
— Веди к Алексею.
Захожу во двор и направляюсь к хлеву. Немцы идут за мной. У дверей повернулся к ним и показываю:
— Вот тут корова Фетиньи Гуло.
Солдаты бросились в хлев. Я собрался удрать, но голос немца остановил меня. В хлеву никого не было. Немцы выскочили злые и, толкая меня вперед, выбежали на улицу. На том месте, откуда мы пошли в хлев, стоял только ушат. То, что мамы не было видно, успокоило меня: значит, она спряталась.
Иду и думаю, как убежать и мне, но по пятам за мной идут немцы. Офицер толкнул меня во двор Анны Камейки. Входим в дом. Нас встретила хозяйка.
— Гуло нет? — спросил у нее офицер.
Я смотрю на нее и подмигиваю, чтобы она молчала. Она, наверно, не поняла меня и говорит:
— Ее у меня нет, пан… А вот ее сын… Он же должен знать, где его мать.
Когда я услышал эти слова, у меня потемнело в глазах и навернулись слезы. Офицер, оскалив зубы, быстро повернулся, ударил меня автоматом по лицу и вытолкнул на улицу. Пока шли назад, меня всё время подталкивали в спину автоматом. Дома у нас, кроме трехлетней сестренки, никого не оказалось.
Перевернув всё в хате и ничего не найдя, немцы повели меня к Николаю Людчику. У него в хате сидело четыре женщины. Офицер подвел меня к первой женщине и, показав на нее пальцем, спросил:
— Матка?
Не успел я ответить «нет», как он бац кулаком по лицу.
— А эта?
— Нет.
И опять — бац… Изо рта у меня потекла кровь.
Привели в комендатуру. «Клейн партизан, клейн партизан», — услышал я голос немцев.
Меня отвели в караульное помещение, а оттуда в холодную. После долгого раздумья я решил: погибать лучше мне, чем маме. У мамы трое детей меньше меня. Если убьют ее, то пропадут малыши. А так она их спасет. А может, меня еще и не убьют…
Через несколько минут меня вызвали на допрос. Началось самое тяжелое. Как только я вошел в комнату, офицер, который вел допрос, крикнул:
— А, клейн бандит[13]. Почему не сказал, что был с маткой?
— Я был с Сашей Гарбанцевич, — ответил я.
Удар по голове.
— А где старший брат?
— Поехал в Минск на работу.
— А кто убил помощника коменданта и двух немцев летом 1943 года?
Я знал, кто эта сделал, но молчал…
Ничего не добившись, фашисты снова бросили меня в камеру. Всю ночь пролежал на полу, как меток. А наутро опять на допрос. Вхожу в комнату и ни на кого не смотрю, глаза не поднимаю. Меня подталкивают к самому столу. Комендант спрашивает про семью. Говорю, что приходит в голову. Наконец комендант увидел, что от меня ничего не добьется, и приказал вывести. Мне объявили, что я могу идти домой.
Забыв про боль, я выскочил во двор и чем дальше отходил от комендатуры, тем быстрее шел. А наконец так помчался по дороге, что даже ног под собой не чувствовал.
Через три часа я был в деревне Чеславое, где меня встретили мама, брат и партизаны. Они повели в дом, накормили, обогрели и попросили рассказать о том, что произошло со мной. Когда я кончил, подошел брат и сказал:
— Ну, Шурик, ты свое сделал. Пойдем в лагерь. С сегодняшнего дня ты — партизан.
Алесь Гуло, 1931 года рождения.
Город Дзержинск, Минской области.
НАША ПОДРУГА
Мы знаем Римму Кунько со школьной скамьи. Она была живой, подвижной и деятельной девочкой, хорошей подругой.
Вместе с ней мы учились с пятого до девятого класса, а потом вместе были в одном партизанском отряде.
Римме шел тогда пятнадцатый год.
Командование отряда не давало нам, девушкам, боевых заданий, а мы все так хотели работать подрывниками. Римма первая добилась этого, а за ней стали участвовать в подрыве железнодорожного полотна и все мы. Произошло это так. После того, как в бою с немцами погиб старший брат Риммы Володя, она только и думала о том, как бы ей отомстить за смерть брата. Римма решила пойти сама на подрыв немецкого эшелона. Она не знала только, как обходиться с капсюлем.
Однажды партизаны отдыхали после ночного похода. Одни спали, другие чистили оружие, третьи ели. Ротный «спец», подрывник Алеша Митюров, раскладывал свои капсюли. Римма подошла к нему и будто невзначай сказала:
— Митюров, покажи, как пользоваться этой штукой.
Тот даже не поинтересовался, зачем ей это. Алеша, вероятно, считал, что каждый партизан должен знать подрывное дело. Он тут же начал объяснять, как устроен капсюль, как им пользоваться. Римма всё сразу поняла и запомнила. Она неожиданно вырвала у него из рук капсюль. Митюров схватил Римму за руку.