– Они выкололи их себе на запястьях.
– Что бы везде знать своих. Знак отличия. Татуировки еще не о чем не говорят. В древних культурах они носили значения оберега от темных сил. Потом говорили о принадлежности. До священного атомного огня, они были модой молодежи, потеряв всякое значение. Превратились в аксессуар, вроде заколки или серьги.
– В те дикие времена, мастеров, что делали рисунке на кожи было, наверное, много, раз это было так популярно. Сейчас все вернулось на круги своя. И они отметили себя этими знаками не спроста.
– Я об этом говорил. – Антоний, устало потер рябой лоб и извлек из бардака на своем столе книгу.
– Вот! Вот такой крест! – Бруно принялся тыкать грязным пальцем в страницы.
– Это символика различных средневековых орденов. Тамплиеры, госпитальеры, тевтонцы… Крест имеет большое значение в геральдике. И в нашем с вами деле. Мы сможем знать на кого они ровняются, чего хотят, и чего от них ожидать.
– Но ведь почти все ордены в средневековье были уничтожены. Преданы казням, за неподчинение. Нам в академии говорили. – не унимался Бруно. Его капитан в этот момент топал ногами и чесал ноздри.
Магистр отдал энциклопедию сержанту. И тот восклицал и охал, как ребенок, перелистывая страницы. Антоний в это время насыпал еще порошка на листок и пододвинулся к капитану.
– Еретика укрывает орден наблюдателей. Их главный принцип – невмешательство. Их символ око, обрамленное треугольником. И тоже набит на запястьях членов оредна. Масонский знак. Всевидящее око, большой брат. Его по-разному называли до священного атомного огня. От простых каменщиков, они превратились в охотников до власти. Много лет прошло, но цель я полагаю, у них та же. Именно они держат в заточении угрозу всего христианского мира. Угроза всему, что построили мы за эти годы. Знаешь, что было после священного атомного огня? Ничего. Все блага что даровал нам бог исчезли. Вода, еда, кров над головой, армия. Ничего не было. Люди скитались по разрушенным городам. Умирали от болезней и голода. Как стадо без пастыря, они были обречены идти, пока не упадут замертво. Но бог направил каждого из них. Они снова собрались вместе, они молились и работали, чтобы создать то, что мы имеем сейчас. Они восстановили порядок, осветили дома, разожгли печи. Бог вознаградил их упорство и стремление жить.
– С капитаном все в порядке? – Бруно озадачено смотрел на своего господина, с неестественно выпученными красными глазами. Из ноздрей у капитана лились белые сопли с остатками порошка и прожилками крови.
– Да! – ответил магистр и вытер нос капитана какой-то тряпкой. – Но я еще раз повторю, вам нужен орден наблюдателей. Никакой другой.
– Но эти люди говорили такие ужасные вещи о папе.
– В следующий раз запишите на диктофон. Жду вас завтра.
Обычно Бруно вели домой под руки. Обычно Бруно совершенно не заботился о своем господине. На службе он мог уйти по поручению, пропасть на пол дня и вернуться совершенно пьяным. Он съедал порцию консервов капитана или обменивал их на бутылку водки. Вместо стирки мундира, он просто опрыскивал его туалетной водой, вместо чистки сапог, просто выставлял их под дождь. Но теперь он нес капитана домой. Мария не спала. Плач Альберта был слышен во дворе. Окна были открыты.
Бруно затащил Ричарда по лестнице и скромно постучался.
– Господи! Вы подрались?
– Нет, он просто пьян. – отчеканил ответ Бруно.
– Слава богу! – Мария помогла затащить мужа в доме и уложила на диван.
– Надеюсь это не будет продолжаться до самого начала похода. Следи за ним.
– Клянусь, госпожа, буду выпивать все, что нальют вашему мужу. Я могу остаться если понадобиться помощь.
– Давай. Я постелю тебе на полу.
На самом деле Бруно не хотелось идти в казарму. Там всегда плохо пахло, воровали белье, а кровать могли вовсе сдать на металл. Пока Мария расстилала возле дивана матрац и одеяла, Бруно усыпил малыша Альберта.
– Я бы тоже хотел детей. Только дочку.
– Почему дочку? – спросила Мария.
– Выдал бы ее за богача. Или в монастырь отправил, она бы мне оттуда вино и еду воровала.
Мария рассмеялась.
– Не шумите. Альберт только уснул. Почему Альберт, а не Ричард? Отец капитана, дед, прадед, всех звали Ричардами.
– Это в честь моего дедушки.
– Слышал, назвать мальчиков в честь родственников жены плохая примета.
– Рич не верит в приметы.
Утро наступило поздно. Никому не нужно было спешить к построению. Ричард храпел, лежа на диване. Его сержант на полу. Его сослуживцы, кто под лавкой, кто во дворе пивной.
Хьюго спал в лучшей комнате при дворе, ходили слухи, что сам император отдал папе свои покои, как самые лучшие в стране. А сам, вместе с женой спал на конюшне. Сон был беспокойный. Хьюго снилась война, которую он никогда не видел. А не видел он ни одной. Проснувшись он провел специально для императора, его семьи и поданных утреннюю службу. Но после вчерашнего празднования объявления похода, многие не пришли. Загуляли на радостях. Сам папа тоже рад был бы проспать до обеда, но его вытащили из кровати, умыли, натянули на голову тиару, прямо из холодильника, потому, что папа тоже болел с утра головой.
Только к шести часам он пришел в себя и начал вспоминать, что именно было не так.
– Меня не тошнило?
– Нет, ваше святейшество. – кланялся пресвитер.
– На утреннем молебне я призывал убивать женщин и детей? По Матфею?
– Да. Но этого никто не заметил, ваше святейшество. – скромно улыбался пресвитер и поправлял платье папы.
– Нет так нет. А теперь я хочу отдохнуть перед дорогой.
Папа раскрыл окно и взглянул на хмурые сады. Деревья на отравленной земле росли хилые и скрюченные, как христарадники у вокзала. Они не выполняли своих функций, сокрытие от императорского взгляда, грязного Кельна. Берлин почти полностью был стерт с лица земли во время священного атомного огня и столицу перенесли сюда. Немцы вернулись к добыче руды и шахтам. Техники было мало, а топливо, то что католическая церковь не признала сжигалось просто так. На пути к столице, из окон поезда папа мог увидеть вагончики, в которых жили рабочие и шахтеры, увидеть грязных работяг, их детей и жен, что носят вместо обуви пластиковые бутылки, пришитые к подошвам носок. Мог увидеть ребятню, что собирает возле путей выброшенные консервы и окурки для своих родителей. Мог бы, но был занят разглядыванием каталогов с товарами железной дороги. По ним можно было приобрести игрушечную модель поезда, кружки, футболки и тапочки с надписью: «Национальная компания французских железных дорог.»
Электричество здесь тоже отключали после семи. В отдаленных районах уже топили печи и жгли всякий хлам, от чего небо затянуло серым дымом, а запах его начал проникать на императорский двор. Хьюго отхлебнул капустного рассола и запил кислым пивом. Немцы знают толк в средствах от похмелья. Желудок обволокло холодом. Мысли прояснились. И Хьюго, схватившись за голову, чуть не взвизгнул. Его бы конечно никто не услышал, но не пристало главе церкви визжать как свинье. Вообще никак не пристало визжать. Он закусил кулак и побежал к своему планшету. Экран был липкий и скользкий. Тысячи немцев целовали изображение Христа.
Папа не был уверен, что сигнал сможет поймать сигнал в Германии, но хриплые гудки пошли. Лицо вспотело от волнения и Хьюго поставил звонок на громкую связь.
– Ваше святейшество, говорите громче, руки грязные.
– У меня небольшая проблемка.
– Опять? Залей хлоргексидином и воздерживайся, до самого похода.
– Другая проблема! Я в Кельне. Поехал призывать германцев присоединиться к захвату востока. Они меня напоили. У них были весьма националистические настроения и я, совершенно случайно, сам того не подозревая, сказал, что надо освободить Ватикан. Родину христианства и всех арийцев.
– Как можно было спороть такую ересь, случайно? Какой сивухой они напоили мое святейшество?
– Хватил лишнего и меня понесло. Ты знаешь где вообще этот Ватикан? – нервно спросил Папа.
– Я доктор, а не географ! Из окна я его не вижу, значит далеко. И что ты от меня хочешь?
– От этого Ватикана, наверняка остались погребенные руины. Нехорошо будет, если, исполненные божьей силой, немцы придут брать настоящий город, а там некрополь. Я ведь богослов, а не пустослов.
– Ты остолоп! То есть, к двадцать пятому сентября, тебе нужен слегка восстановленный город с боеспособным и даже агрессивным населением?
– Ну, в общем, да.
– Не кажется ли тебе, что это чудо господне – полный бред.
– Народ враждебно настроен к орденам. Они освобождены от налогов, имеют свои привилегии. Про госпитальеров они вообще слагают небылицы, будто бы в пристанище паломников, вместо врачей и монахов обитают людоеды. Люди у вас там пропадают или лишаются рассудка. – сказал Хьюго и отодвинулся от планшета, ожидая поток ругательств в свой адрес.
– Будет тебе Ватикан. Да такой Ватикан, что твои немцы усерутся его брать!
От этого обещания на душе стало спокойно. Папа сбросил вызов и растянулся на кровати.
Глава 5. Единственное верное решение
– Возлюби ближнего своего! Так говорил господь! Хьюго седьмой врет! Иисус не отправил бы нас на смерть. Он любит нас!
– Он любит нас! – кричала в ответ толпа.
Ричард подсвистывал их возгласам и периодически зевал. Это было третье собрание. На одном собирали деньги, на другом выпотрошили курицу на грудь обнаженной молоденькой девочки, после чего начали бисексуальную оргию. Денег у Ричарда не было, жена была хороша собой и молода. Поэтому дальнейшее участие не представляла ни личного, ни государственного интереса.
От табака, что дал магистр от тошноты и головной боли, рот онемел. Тело обмякло, как мокрая тряпка. Злость сменилась безразличием. Желудок засосало от голода. Толпа танцевала и уверяла себя, что Иисус их любит. Ричард этого не понимал. За что их любить? За песни и пляски? Они не держали в руках меча, не убивали ради господа своего.
– А, по-моему, весело. На наших то проповедях скука. – Бруно притоптывал ногой в такт музыке.
– Господь вложил в наши руки оружие, а не микрофоны. Идем отсюда.
Бруно пинал камни и предлагал выпить каждые пять минут. Из-за густых туч, выглянуло слабое осеннее солнце. Ричарда разобрала усталость. Все собрания орденов проводились поздно. Когда город погружался во тьму, и уменьшали подачу электричества. Серьезные собирались в старых бомбоубежищах, что строили до священного атомного огня. Простаки в заброшенных зданиях.
Ричард искал без сна уже второй день. Карман брюк жег наполовину пустой спичечный коробок, данный магистром для бодрости тела.
Ричард огляделся. Прохожие смотрели себе под ноги. Бруно был увлечен телефоном – новой игрушкой, подаренной кардиналом. Сержант быстро научился с ним обращаться. Делать снимки на собраниях, писать сообщения, даже скачал каких-то старых популярных песен.
Ричард быстро вытряс коробок в рот и размазал безвкусный порошок по деснам. Бодрость была кстати. Возле городской больницы собралась толпа. И собралась явно не проведать больных друзей или родных. Городские еле сдерживали их. За слабым живым щитом из городской кавалерии, стояли солдаты и младшие офицеры. Ричард узнал среди них и своих. Алекс, Брендон, Юджин.
Из какофонии криков, можно было разобрать, что благословлённые на поход воины, распустились. Они не платили в пивных, ломали мебель, нападали на молодых девушек, отбирали деньги и воровали на рынках одежду и еду.
Командиры, держа наготове оружие защищали своих солдат смачной бранью. Мол, девицы сами провоцировали их, а хозяева пивных пытались обсчитать.
– Вот он! Он зарезал посреди улицы Пауля Грезяна! Ричард семнадцатый!
Ричарду на секунду показалось, что обе стороны умолкли и уставились на него. Горожане смотрели со злостью, сослуживцы с недоверием. На самом деле, они продолжали перепалку, зажимая кавалеристов, не обращая на капитана никакого внимания. Кто-то из-толпы бросил камень.
Но Ричард уже этого не видел. Охваченный страхом и бодростью из спичечного коробка он побежал вниз по улице.
Толпа прорвалась. Послышались выстрелы. Кавалерии разрешили применить спорное в последнее время оружие. И это пока Папа в дороге. У Ричарда все смешалось в голове. Ему стало казаться, будто стреляют по нему. Будто бы он не оплатил пиво, дебоширил на рынке и даже кого-то изнасиловал.
Ричард задыхался. К горлу подступила вода, которую он пил еще утром, но ноги продолжали нести его прочь. Пот заливал глаза, и Ричард врезался в металлический забор.
Слабость вновь охватила его чресла. В голове звенело от удара. Ричард лежал в мусоре. Обглоданные кости, остатки пищи, банки, бутылки. Вонь стояла жуткая, но Ричард ее не чувствовал он проваливался в темноту.
Когда святой атомный огонь стер карты, их нарисовали заново. Красными и черными маркерами, углем и простыми ручками по старым границам. Папские области. Священная германо-австрийско-чешская, французское и испанское королевства. Мелкие государства, что не были присоединены силой на картах не обозначались. Рано или поздно они отойдут империям или погибнут. Толстыми, неровными крестами были зачеркнуты северная и южная Америки, Китай, две Кореи. Россия, Украина. Африка заштрихована синим. Большая ее половина ушла под воду из-за вызванных священным атомным огнем. Оставшаяся часть отмечена черным пунктиром, как безжизненная и ядовитая земля, где не сможет жить ни человек, ни зверь.
До недавнего времени тем же пунктиром отмечали Турцию и Египет. Ирак, Иран, Сирия штриховались так же черным. Еще до первого священного атомного огня, грешники уничтожили эти земли. Изорвали, изрыли, выкачали и оставили иссыхать.
Новые и новые карты отпечатывались почти каждый месяц для школ. То разрушат дикие поселения атеистов на границах Хорватии, то захватят православных Болгар. Взрослые об изменениях в картах узнавали из новостей. И сами исправляли если было время.
В отравленные безжизненные земли новых карт не посылали. Ибо некому. Единственное папское учреждение в тех местах, это приют для христианских паломников и разведчиков.
Карты в Шанлыурфе были старые, не тронутые. Еще на турецком языке. Америка была оторвана за ненадобностью. Вместо крестов, красные круги, и расстояния от них, до самой жирной точки – больницы, при храме святых Петра и Павла. Храм выстоял после священного атомного огня, но был разрушен землетрясением.
Карта в Шанлыурфе была, наверное, одна. У доктора Хейфиц. На карте появилась новая красная линия и новый круг. Ватикан был в его центре. Хейфиц взяла линейку и измерила расстояние. Стряхнула крошки с мелкого шрифта, где был указан масштаб карты, посчитала на старом калькуляторе с выломанными кнопками.
– Доктор Хейфиц. У ворот двадцать восемь армянских паломников. Говорят, что хотят попасть на историческую родину – Стамбул, искать остатки цивилизации. – Савелий стоял в дверях со свечой.
– Армяне? – переспросила Хейфиц и оттянула край линейки. – В Стамбул? – она отпустила линейку, и та звонко шлепнула по столу. – Двадцать восемь? Нужно минимум сорок, чтобы восстановить цивилизацию.
– Сказать им об этом?
– Не… – Хейфиц с улыбкой отмахнулась. – Дай им еды и скажи, чтобы собирались в путь. Оружие у них есть?
– Русские автоматы и простые ножи. Я приказал все сдать на склад.
– Я уеду на ночь. Двадцать восемь. Ну надо же. – Хейфиц еле сдерживала улыбку при Савелии.
Солнце садилось, но жары это не убавляло. Хейфиц прошла через старый коридор церкви. Проходы были завалены обрушенными стенами. Приходилось на коленях проползать под плитами.
Соломон и Диана Хейфиц собирались восстановить храм. Маленький маяк христианства в сухих и опасных землях. Все, кто искали убежище в госпитале святого Петра и Павла, охотно жертвовали на восстановление храма. Предлагали физическую помощь и моральную. Соломон надеялся, что папские области расширяются в Турции, в теплом климате, где урожай и скот не погибнет от ядерной зимы, а люди смогут ходить в сандалиях и легких платьях. Диана надеялась, что вдали от папского надзора, сможет пробовать новые методы лечения, проводить вскрытия умерших, использовать рентген аппарат не только по пятницам, но и по любым другим дням. Все их мечты и планы перечеркнула одна эпидемия, оставившая от всего ордена, троих человек. Молодого студента врача Савелия, сестру Сильвию и дочь Дианы и Соломона – Марго, которой на момент эпидемии было двенадцать лет.