Потом в документах обнаружили, что у меня нет городской прописки (почему – это отдельная история), и поэтому меня отправили в Овсянку. Городская больница – рай, Овсянка – ад, только в этом аду работают ангелы. Как иначе назвать человека, которому я двинул по голове железной спинкой от кровати (когда меня потащили на укол, а я-то теперь знаю, какие у них уколы), а когда через несколько недель (я уже был по эту сторону черты) я потерял всякую волю к борьбе за жизнь, он первый заметил это и обратился к медсёстрам, чтоб они мне помогли.
Вырвала меня из этого ада мать. Получив сигнал тревоги от моего начальства, она, прихватив отца на всякий случай, прилетела из Тюмени в Красноярск и – в Овсянку. На проходной её с отцом остановили – в моём бараке умер солдат от дифтерии и теперь мой барак на карантине – никого не выпускают и не впускают. А уже было темно. И она, оставив моего отца в проходной, сама пошла дальше. Нашла моего врача, поговорила с ним, а он рассказал ей, где мой барак. Она нашла окно, под которым была моя кровать. Она посмотрела на меня. Потом она как-то сумела устроить встречу меня с ней и отцом. Сказала, что скоро заберёт меня отсюда, – чтоб подбодрить меня.
Потом они вернулись в Тюмень и (она работала в Тюменском мединституте на одной из кафедр старшим лаборантом) она пошла к завкафедрой психиатрии Приленскому Ю.Ф. и рассказала о своей беде. Он оформил ей по-быстрому нужные документы, и она снова в Красноярск, в Овсянку. Мой врач сказал, что документы солидные и он может отправить меня в Тюмень самолётом (с сопровождающим), несмотря на карантин.
Так я попал в ТОКПБ – Тюменскую областную клиническую психиатрическую больницу в Винзилях под Тюменью.
ТОКПБ была тоже переполнена, но не так, как Овсянка, – там спали по 2 на 1-й кровати, а здесь матрасы стелили на пол на свободное место. Одному человеку – 1 матрас, подушка, одеяло. После Овсянки снова рай. Дня через 4-5 освободилась койка, и я переехал на неё. Когда общее время пребывания в 3-х психиатрических больницах стало 6 месяцев, то меня направили на комиссию на продление больничного ещё на полгода. А комиссия вместо этого дала мне 2-ю группу инвалидности на год. И через 3 месяца меня выписали – 2-го июня 1982 года. Все выходные, пока я был в больнице, родители меня навещали. И подкармливали и поднимали моё настроение. А на мой день рождения (28 апреля) врачи отпустили меня с родителями на машине в лес с палаткой напрокат и ночёвкой там. Было солнечно, и мы даже позагорали. За полгода больничного мне прислали перевод из Института физики. Я хотел ехать туда, продолжать работу, но врачи сказали, что я должен жить с родителями. И если и искать работу, то в Тюмени. А вообще-то 2-я группа нерабочая, и мне начислили пенсию 60 рублей в месяц.
Это были слова на основе моих писем Игорю Усманову. 30.12.2014 – 06.01.2015.
Амбулаторное лечение в диспансере (2/06.1982-?/12.1984)
Через маму обо мне узнала одна студентка из мединститута – Миля, которая занималась в тюменской альпсекции. И она привела ко мне ещё 3-х человек из альпсекции. Один из них – Андрей – был уже инструктором и водил группы альпинистов на восхождения. Но год назад его укусил энцефалитный клещ и врачи запретили ему ходить в горы. А он всё равно ходил в альпсекцию и стал восстанавливаться и планировал в ближайшее время снова идти на восхождение. Сама Миля и её друг недавно получили значок альпиниста. Они часто меня навещали, мы делали несколькокилометровые прогулки по городу, они рассказывали, как занимались на скалах «Семь братьев» на Уральских горах. Звали и меня на тренировки в свою секцию. Но мне сначала надо было найти работу. Куда мама ни ходила со мной – везде отказ. Андрей вроде нашёл место, но оно вскоре оказалось занято. Состояние моё было таким, что я написал такой стих:
Если мне доводилось помыть машину у отца в гараже, то это радость была для меня.
Раз после выписки из больницы у меня появилось много свободного времени, то я стал повторять то, что мы изучали в универе – электродинамику, квантовую механику (по книжкам, которые я перед Красноярском в нескольких картонных коробках увёз из Академа в Тюмень). Дошли руки и до книжки Дирака «Принципы квантовой механики», которую я купил в «Академкниге». Прочёл её от корки до корки. И вроде всё понимал.
Ещё я читал адаптированные книжки на английском языке для старших классов средней школы. Причём не сборники рассказов, а повести, где успеешь привыкнуть к героям и интересно, что с ними будет дальше. Как и в универе, я выписывал новые слова и вечерами повторял их для заучивания. А вставал я в 12 дня. Ложился в 11-12 вечера. Это из-за таблеток, которые мне пришлось принимать снова (при выписке мне отменили все таблетки). Регулярно я делал 8-километровые прогулки по городу и по пути заходил в книжный магазин, где был букинистический отдел с книгами, в том числе и с адаптированными повестями на английском.
Так прошёл год, и вновь была ВТЭКовская комиссия. Я ждал снятия 2-й группы и возвращения в Красноярск, но обманулся. Группу продлили ещё на год.
А тут открылось новое здание Тюменской областной научной библиотеки – ТОНБ. Раньше я часто ходил в её старое здание – бывшую церковь. И теперь снова стал туда ходить. Стал читать биографии крупных учёных. И обнаружил, что практически у всех были психические заболевания. И это даже считается нормой.
Роясь в каталогах, я наткнулся на книгу Дирака «Общая теория относительности». Я заказал её и обнаружил, что она тоненькая по сравнению с книгами других авторов. И я подумал: хоть бы мне опять продлили группу на год – тогда бы я смог изучить эту книгу. Теперь я оценил, что даёт мне общество, продляя группу, – оно даёт то, чего мне не хватало в Красноярске – свободу в выборе объекта исследования. Да ещё и подкреплённую материально. Изучай то, что тебе интересно.
Весной опять была ВТЭК – и мне снова продлили группу на год. На этот раз я не огорчился, а обрадовался – смогу заняться книжкой Дирака по гравитации! И занялся. Читать можно было только в читальном зале – на руки такие книжки не давали. И когда я её изучил всю, то сделал рукописную копию. И она мне потом пригождалась не раз.
А в июне под влиянием одной статьи (про недавно открытые гипердействительные числа) в журнале «Наука и Жизнь» я задумался о числах – откуда берутся новые числа? И нельзя ли самому построить их? По каким законам они строятся? Я попробовал поискать ответы на эти вопросы. И нашёл. Но опубликовать было негде. И я опять занялся теорфизикой.
Последующие разы в Винзилях и в дневном стационаре
Пробыл я второй раз в Винзилях месяца 2-3. Выписали. В начале 1985-го я с мамой побывал в Академе. Повидался с одногруппниками – с тремя, двое в Новосибирске, один в самом Академе. Навестил одну знакомую и узнал, что она вышла замуж. И домой.
Взял у одногруппника (его жена оказалась из Тюмени) книжку Гегеля «Наука логики». И у него там написано: «Практика – критерий истины». А нас учили, будто это материалистическое высказывание и что Гегель – идеалист. Я читал эту книгу месяца 2. Прочёл. Мои материалистические основы «поплыли». И я снова попал в Винзили. Тоже месяца на 2-3. За эти 2-3 месяца я разобрался с противоречиями, которые возникли у меня во время чтения «Науки логики». В голове воцарился порядок, и меня выписали. Пока я ждал выписки, надумал сделать 3 дела, прежде чем я буду устраиваться в мединститут. К апрелю 1986 года я сделал 2 дела, а 3-е – лишь наполовину. И понял – остальную половину надо отложить на потом.
И меня приняли в мединститут на ту кафедру, где я написал программу по статистике. Но уже препаратором кафедры, а не программистом мединститута. Писать программки для нужд кафедры. Это я мог потянуть и взялся с радостью.
Зарплата 40 рублей в месяц (а пенсия 60). И с тех пор я работаю на этой кафедре 30 лет (если отсчёт вести с осени 1984-го и по январь 2015-го). После 1986-го я один раз ещё попадал в Винзили и 4 раза в дневной стационар в Тюмени.
1-го декабря 2014 года мама умерла. И, чтобы я не попал в Винзили навсегда, мой брат решил забрать и меня, и отца (которому тяжело пришлось, когда мама была в последней больнице) в свой город – Питер. Там ему будет легче навещать нас и помочь, если будет надо.
Вот и кончились мои воспоминания. Стоит заметить ещё, что здесь – в Тюмени – у меня вышло как мечталось: по-быстрому сделать свою работу, а потом заниматься тем, что мне интересно. Только зарплата соответственно должности низка и альпинизмом не позанимаешься. Кстати, тот Андрей, которого кусал энцефалитный клещ, взошёл на какой-то 7-тысячник СССР, и с ним была встреча по тюменскому телевидению.
08.11.2014 – 06.01.2015.
На основе писем Люде Чертилиной и Игорю Усманову.
Психиатрические больницы и люди в них
Моя первая больница – в Красноярске
В Красноярской городской психиатрической больнице я провёл дня 3. И мало что запомнилось. Когда я зашёл в большую палату на первом этаже, там были люди. Недалеко от меня разговаривали двое. Молодой парень показал на своего более старшего собеседника и сказал: «Это Карл Маркс. Только без бороды». А я в это время считал, что я в другом мире. И принял его слова за правду. Помещение было огромным, высотой в 2 этажа. И в его задней части к потолку было закреплено с десяток больших цветных телевизоров. И все они что-то показывали. Молодого парня я почему-то принял за молодого Ландау. Сам я был физик по образованию и думал, может, мне придётся делать какие-нибудь эксперименты. Но для этого надо иметь приборы. Хотя бы время чем-то измерять. Мои часы забрали вместе с документами. И я спросил «Ландау», какие интервалы времени он в состоянии различать. Он ответил: часы, минуты, секунды, миллисекунды, микросекунды. Он воспринял мой вопрос как проверку его знаний о том, какие времена существуют, а я его ответ – как его способности.
Далее мне указали свободную койку в этом же помещении. На ней сверху лежали какие-то тряпки, похожие на узкие тонкие полотенца. Я спросил, зачем они. Не помню, что он ответил мне, но я понял так, что они очень крепкие. Я сказал: «Но ведь железо ещё крепче» и для верности постучал ножкой железной кровати об пол. А тряпки же можно порвать. «Ландау» сказал: «Попробуй». Я рассуждал теоретически, а он ответил мне практически.
Вскоре пришла медсестра со шприцем и поставила мне какой-то укол. К уколам я привычный – от пневмонии несколько раз лечился. Только здесь мне сказали лечь на спину и этими тряпками привязали мои руки и ноги к койке. «Ландау» сказал: «Ну, пробуй – рви эти тряпки». А они так привязаны, что и руку не высвободишь, но и сосуды не пережимают. «Ландау» ушёл.
Прошло сколько-то времени, и какая-то сила стала давить на мои мысли, путать их, пытаться уничтожить меня. Я сопротивлялся изо всех сил. Наша борьба длилась примерно полчаса. И я был побеждён – моё сознание померкло.
Утром сознание вернулось ко мне. Как потом мне объяснили, мне поставили укол аминазина. А этот препарат грубый, устаревший, но ещё применяется в практике.
Почему меня перевели в Овсянку
После 2-го курса универа я слетал в Алма-Ату для совершения восхождений на норму значка альпиниста. Это был 1978 год, август. Получил плохую характеристику и надо снова идти в значки. Получить хорошую характеристику я смог лишь в 1981 году – в конце 5-го курса на альпиниаде. Но при этом пострадала учёба: у меня появились долги по последнему предмету – ФЭЧ (физике элементарных частиц), и из-за этого меня не допустили до защиты диплома (а диплом у меня был сделан). Меня вызывали в деканат объявлениями, но я не шёл туда. Но на распределение я пришёл. Одна заявка на меня пришла из ИЯФа (где я делал диплом), а вторую я сам привёз из Красноярского института физики имени Киренского.
На военной кафедре у меня всё было сдано, и, ещё в апреле 1981, присвоено звание лейтенанта. Но я этого не знал. И мне этого не сказали, а сказали в окошечко, чтоб я взял своё приписное свидетельство и встал на военный учёт по месту работы. Там меня заберут в армию служить рядовым. Их аргумент был – недопуск меня до защиты диплома. А меня обида взяла – стимулировать учиться надо, но не такими же методами. Вот поэтому я и не встал в Красноярске на военный учёт. А без этого меня и не прописали.
Моя вторая больница – Овсянка
Вскоре выяснилось, что в моих документах нет городской прописки. И тогда меня посадили в машину «скорой помощи» и куда-то повезли. По пути в машину загрузили какую-то старуху. Уложили её на пол (сидеть она не могла), и мы поехали дальше. Выехали из города. Сопровождающий спросил меня: «Ты с Марса?». Я ответил: «Нет, там ведь жизни нет». Ещё о чём-то поговорили… «Чтобы попасть в ваш мир, мне пришлось стать тахионом». Он подхватил новое слово: «Так мы тебя к тахионам и везём». Мне стало очень интересно. А вокруг уже ночь опустилась. Приехали.
Все пациенты уже лежали в койках. Две медсестры готовили наборы таблеток для них на следующий день. Мне показали койку, куда ложиться.
Утром (или вечером ли) раздали таблетки, а меня ещё позвали в процедурный кабинет на укол. Я тут же вспомнил укол в городской больнице, ушёл и сел на свою койку. Процедурная медсестра позвала санитаров, чтоб привели меня в процедурную. В палату зашли двое в белых халатах и ко мне. Схватили и потащили меня на выход из палаты. А мне не хотелось снова «умирать». Я огляделся – чем бы защититься – и увидел перед собой спинку койки. У всех коек в Союзе спинки крепились к раме с сеткой одинаково. Я раньше и сам собирал и разбирал такие койки. И тотчас представил в уме, как надо схватить, а потом как дёрнуть спинку койки, чтобы спинка койки отсоединилась от рамы с сеткой. И вот у меня в руках оружие – спинка койки. Все отскочили от меня. Один из санитаров пошёл по узкому проходу ко мне. Я ударил его спинкой по голове. Сзади подскочил второй санитар. Я отбивался как мог. В конце концов они уложили меня на мою койку и держали, чтоб сестра могла поставить мне укол. Потом меня отпустили. Санитары ушли, ушла и медсестра. Я стал ждать, когда укол подействует и я начну «умирать». Но так и не дождался. Видимо, это был другой укол – «не смертельный». После этого раза медсестра приходила ставить мне укол на моей койке и без санитаров.
Да, ещё, когда меня привезли, то показали туалет, но сказали, что сейчас воды нет. Я сходил по-малому, и в кране было немного воды. Я обмыл руки, а тут санитар соседнюю с туалетом дверь открывает. Я ему говорю: «Есть вода». Он – «Проверим». И заходит туда. Я за ним. Вдоль стены между этой комнатой и туалетом много кранов. А над ними слова: «ХХ лет Космической Эры». И я решил, что попал в будущее. И спросил санитара: «Когда началась Космическая Эра?» Он: «В 1961 году – когда Гагарин в космос слетал». А сейчас 1981 год – всё верно, да и календарь на весь 1981 год под надписью виден.
Весь пол в этой большой палате был заставлен койками. Причём вдоль стен – в два яруса, а в середине так, чтоб больше коек уместилось, но и чтоб был проход к каждой койке. Среди пациентов было несколько призывников. Один из них спросил меня: «Ты призывник?». Я вспомнил, что мне говорили в окошечко на военной кафедре, и ответил: «Да». Он спросил, из какой я команды. Я ответил первое, что пришло мне в голову – «Из 37-й» (1937 – год рождения моей матери). Он покачал головой – «Не слышал о такой команде». Потом он спросил: «А кто ты?». Он о моей профессии спрашивает, наверно? – «Я физик». После этого меня все Физиком называли. А один пожилой пациент успокаивал меня: «Ты на них не обижайся, что они так тебя дразнят, худого они тебе не хотят». А мне и в голову не приходило, что меня дразнят. Раз я на самом деле физик, пусть говорят.