А из-за вершин гор выныривают и плывут облака, иногда клочками, иногда причудливыми фигурами. В детстве любил Абдуллошах смотреть на их разнообразные формы, пытаясь представить страны, откуда они появляются.
Абдуллошах пошевелился. Израненное тело вздрогнуло от боли. За три дня пыток на теле не осталось места, которое бы не подвергалось истязаниям. Зубы были выбиты. Дёсны кровоточили и вызывали боль, даже когда выплёвывал кровавые сгустки слюны. Ныло прострелянное плечо. Из-за него всё и получилось. Шифровка из Душанбе предписывала прибыть в Куляб. А на окраине Куляба его задержали, сначала прострелив плечо. Вроде только на минуту потерял контроль, толчок и всё, а очнулся – уже связан.
Пытали двое: один – верзила с короткой густой бородой, другой – хилый и пронырливый тип с жидкой клочковатой бородёнкой. Первый бил от души, с размахом. Взмах рукой и у передних зубов верхней челюсти остались только корни. Второй замах, и нет справа коренного зуба. Ещё взмах – перебит нос. Теперь, из-за кровавого сгустка в носу, через него невозможно дышать. А во рту только пошевелишь языком, от оголённых нервов и осколков зубов бьет боль в голову, прямо в черепную коробку.
Если бы кто раньше сказал, что так может случиться на родной земле, то никогда бы не поверил. Не поверил бы, что на земле Таджикистана будет такая кровавая гражданская война после развала СССР. А теперь она идет, и измываются враги. Особенно изощрённо этот хилый старается. Хилые, они всегда более злобные. То по ушам врежет – перепонка лопнула, то сигаретой руки прижжёт. Но страшнее всего «змейка»… За трое суток чего только не прошёл.
– Шакал и сын шакала! – орет громила, – Ты будешь говорить?
– Давай, кафир, говори, – вторит хилый.
– Если уж кто и принадлежит к кафирам-неверным, так это вы, неверные, сыновья собаки, дети свиней! – билось в мозгу у Абдуллошаха, – Нельзя предавать друзей! Нельзя… Но какая жуткая боль… И эта «змейка»…
Когда-то в Афганистане Абдуллошах был переводчиком на разведточке. Однажды вместе со своим начальником, разведчиком Степаном, зашли в афганскую контрразведку. А там шёл допрос задержанного душмана. Допрос – это мягко сказано. Моджахеда пытали. К языку и половым органам были присоединены «контакты», сам он привязан к стулу. Один контрразведчик задавал вопросы, а второй, если не нравились ответы, тут же крутил ручку полевого телефона, вырабатывающего ток. Душман в это время извивался змейкой, отсюда и пошло название этой пытки – «змейка».
– Прекратите! Сейчас же прекратите! – возмутился тогда Степан и устроил контрразведчикам разнос. По должности, возглавляя советскую разведточку, он ещё выполнял здесь функцию советника всех местных органов безопасности на границе с Пакистаном, на стыке малозаселённых провинций Заболь и Пактика.
Кроме разведточки из пяти советских разведчиков, проживавших в афганской погранбригаде, больше в этих местах шурави, то есть советских, не было. А афганских спецорганов было несколько, и у всех был советником Степан. Афганские гэбэшники его уважали и побаивались. Тогда без большой охоты пленника развязали. Через полчаса Абдуллошах снова зашёл в контрразведку: пленника также пытали, как и раньше, «змейкой».
Кто мог в то время предугадать, что такая же участь выпадет в родном Таджикистане и самому Абдуллошаху? Пытку эту придумали душманы или их американские покровители, переняли потом и афганские спецорганы, а теперь вот и оппозиция в Таджикистане. Таджик убивает таджика – в страшном сне никто не мог тогда этого представить.
В войсковых формированиях оппозиции много наёмников изо всех стран арабского мира, но эти двое, судя по повадкам, профессиональные палачи – живодёры прошли, вероятно, и Афганистан, и другие страны.
Абдуллошах неловко повернулся на бок и сразу же боль сковала всё тело. «Где же ты теперь, русский друг Степан? Уехал в Москву, исчез из бывшей жизни, как будто и не было тебя. Но такая уж судьба разведчика…»
При воспоминании о Степане потеплело на душе.
После Афганистана Степан ещё оставался в Средней Азии. Взял к себе в группу и Абдуллошаха. Сколько операций провели! Изъездили немало республик, узнали немало красивых названий: В туркменских песках чего только стоят – «Тахтабазар и Кара-Кала, Бахарден»! А Кара – Кала с цветущими в феврале гранатовыми рощами, и через месяц с изнуряющими песчаными бурями. В Узбекистане на реке Пяндж пограничный город Термез, вечно находящийся в боевой готовности и не раз обстрелянный боевиками с территории Афганистана, да и родной Таджикистан отмечен не только садами Душанбе.
У Абдуллошаха ещё со времён службы в Афганистане накопилась куча отпусков. И, однажды, он поведал своему другу и начальнику Степану свою давнюю мечту – увидеть море.
– А в чём вопрос? – изумился Степан, – Бери отпуск, у тебя отпусков море, и вперёд к морю! – скаламбурил он.
Степан до Афганистана и Средней Азии служил в органах КГБ Приморья и его жена жила с детьми во Владивостоке. Он тут же позвонил жене: «Принимай гостей из Таджикистана, покажи Владивосток и обязательно – море».
Через неделю Абдуллошах с женой уже сходил с трапа самолёта в аэропорту Владивостока. Всех пятерых детей он увёз на время поездки к родителям в горный Куляб. Степан всегда подшучивал над многодетностью Абдуллошаха, которому при наличии пятерых детей едва перевалило за тридцатник.
– У нас мусульман такой порядок, что нельзя женщинам делать аборты и семья должна быть большая, – оправдывался тот и с гордостью демонстрировал фотографии своих четырёх мальчиков и одной дочери.
– И когда ты всё успеваешь? – продолжал подтрунивать Степан, – Всё время врозь, а дети появляются. Ведь у вас, знаю, по обычаю можно спать с женой только в ночь на вашу пятницу – джуму.
– Да, действительно, так заведено у нас мусульман, что ночь на джуму считается священной, на неё варят плов и идут спать к жене, – подтвердил Абдуллошах.
– То-то выходной у вас джума, даже вертолеты в этот день не летают.
Степан в Афганистане сочинил песню, исполнял её под гитару. Сейчас Абдуллошах стал вспоминать слова, которые когда-то подпевал Степану.
При воспоминании о Владивостоке даже боль немного отступила.
Жена Степана, Василиса, оказалась на редкость приветливой и радушной женщиной. «Вот ведь, тоже сколько живёт одна, ждёт мужа, пока он выполняет спецзадания правительства», – подумал тогда Абдуллошах, глядя на её красивое лицо и ловкие руки, быстро накрывающие на стол.
Счастливый ходил по Владивостоку Абдуллошах, вглядывался в улицы, в улыбающиеся лица людей. «Судя по улыбкам и звонкому смеху живут здесь люди хорошо», – размышлял он, – «в Таджикистане всё же лица построже и более уставшие, пока ещё жизнь на моей родине потяжелей».
Его жена Зебо была в восхищении от поездки на прогулочном катере по Амурскому заливу. Таджикские женщины, согласно обычаям, на людях должны быть сдержанны, но она не удержалась: «Какие красивые волны!». На следующий день поехали на остров Русский. Они по колени заходили в море и радовались как дети. Плавать они были не обучены. «Помочили ноги в Тихом океане», с гордостью рассказывал Абдуллошах Степану после возвращения из Владивостока. А тот только посмеивался, слушая восторги друга и сам скрывал то – как же он соскучился за долгую разлуку с семьёй и любимым городом.
Абдуллошах умолчал только об одном случае. Василиса жила с двумя сыновьями. В субботу у младшего день рождения. В пятницу накупили продуктов, чтобы с утра в субботу накрыть праздничный стол. Утром встали, а уже всё готово. Это постаралась Зебо. Приготовила и скромненько сидит на стульчике у окошка, как – будто это её и не касается.
– Да что же это, ты ведь гостья, отдыхать должна, – всплеснула руками Василиса. Зебо только глаза потупила, со старшими таджички разговаривают с их разрешения.
Стали садиться за стол, пригласили Зебо. А она не идёт, нельзя таджикской женщине сидеть за одним столом с мужчинами, даже если мужчины и сами ещё не велики – дети. Но тут взялась за неё Василиса: «А ну-ка, за стол!». И – к Абдуллошаху: «По вашим правилам будете жить в Таджикистане, а у меня дома – по русским правилам! Скажи ей, чтобы сейчас же за стол садилась!».
Абдуллошах такое разрешение дал жене, в душе и сам был с этим согласен и даже доволен таким поворотом дела, но для вида всё же поворчал – приходиться нарушать обычаи отцов.
«Что же ты сейчас делаешь моя Зебо и мои маленькие пацанята с маленькой Зигуль? Чувствуешь ли, как трудно мне сейчас? И друг Степан тоже не знает, в какую переделку я попал. Вместе сражались в Афганистане за одно государство – СССР, на одной мине подорвались в БТРе, одной миной были контужены. И вот нет СССР. Живёт в Москве в другом государстве Степан, а здесь братоубийственная война, льётся кровь…»
Размышления прервал скрежет дверей камеры. Вошёл громила и хиляк, с ними ещё двое. Все вооружены.
– Видно, конец, – определил Абдуллошах.
– Выходи, – грубо прорычал громила.
Вывели, завернули за угол.
– Ну что, КГБ, будешь говорить, сын свиньи и шакала, – бесновался гнилозубый хиляк.
Один из конвоиров подошёл, плеснул в рот кипятком из чайника. Сначала – острая боль, потом всё занемело. Больнее чем было, уже не могло быть. Сопровождающие вскинули автоматы, рассыпалась очередь. Больно толкнуло в грудь. Завертелось, перевернулось небо. В сознании промелькнули лица жены и детей, а вот и отец протягивает натруженные, заскорузлые от тяжёлого труда дехканина руки… И вдруг Абдуллошах увидел волны, голубовато- зелёные чистые волны моря у Владивостока.
– Я видел море! – вспыхнуло в потухающем сознании.
Заложник
Сегодня китаец Ли проснулся в хорошем настроении. Такого не было вот уже много лет. Во сне он увидел мать, которая ласкала его ещё маленького и прижимала к груди. Её облик он видел расплывчато, да и помнил его плохо: мать умерла, когда Ли был ещё совсем маленьким. Но он твердо знал, что это она – мама. Проснулся от материнских ласк: оказалось прижимался к подушке. Настроение не испортилось, наоборот, было неосознанное предчувствие чего-то хорошего, которое должно было неминуемо с ним случиться.
И вот теперь в мажорном настроении Ли шагал по городу Суйфэньхе, с удовольствием поглядывая на прохожих, на витрины магазинов и огромные тонированные стёкла банков и гостиниц. Место работы, куда он шёл, только с большой натяжкой можно было назвать работой. Ли был добровольным зазывалой в кафе «у Лены», которое так любят российские туристы. Когда Ли удавалось привести много посетителей, владелица кафе, ещё не старая китаянка Люй, для иностранных туристов «русская Лена», кормила его чем-нибудь из оставшейся на столах пищи. Иногда даже угощала так любимыми Ли китайскими пельменями. В китайских пельменях всегда к мясу добавляют различные травы, а тесто делается из рисовой муки. Поэтому, по мнению Ли, вкус китайских пельменей необыкновенный.
Под хорошим впечатлением Ли едва не столкнулся в толпе с китайским полицейским Шурой – настоящее имя Та Шаньчжэнь, по-русски «Человек гора». Все русские звали Та Шаньчженя Шурой, и тому это очень нравилось. Шура занимался вопросами миграции и неоднократно задерживал Ли, как человека без гражданства. В полицейском участке его обычно избивали, потому Ли и стремился не попадаться на глаза Шуре – чаще всего нырял в ближайшую подворотню. Но на этот раз Шура не обратил на Ли никакого внимания, отчего настроение Ли стало ещё лучше.
Не доходя до кафе он увидел солидного русского. Сразу было видно, что этот русский не турист, а настоящий чжан – начальник. Тот подходил к кафе с явным намерением в него войти. Ли сделал рывок и предупредительно открыл дверь. Русский сконфуженно замахал руками, видимо, не привык к такой предупредительности. Но Ли, не дав ему опомниться, чётко по-русски сказал: «Скажи, что я тебя привел!» Увидев недоумённый вопрос в глазах русского, коротко пояснил: «Это моя работа.» Русский кивнул и вошёл в кафе. Навстречу ему уже неслась хозяйка заведения: нюх на важных гостей у неё был развит. Такого гостя наверняка будут приглашать за столики и угощать, а это дополнительный доход.
Русского действительно российские посетители знали: за некоторыми столиками притихли громкие разговоры, многие ожидающе на него посматривали, из-за двух столиков руководители двух тургрупп поспешили на встречу, стали приглашать на угощение. Но русский вежливо отказался, прошел в угол и жестом поманил Ли.
– Это он меня привел, – пояснил русский недоумевающей Люй-Лене. – Нам две полные порции пельменей и по кружке пива.
Ли робко сел на краешек скамьи. Пиво он не пил давно, даже забыл, было ли такое событие у него в обозримом времени. Да и вообще пиво с пельменями были его несбыточной мечтой. Незнакомец молча за ним наблюдал.
– Пей пиво, пей! – подбодрил он Ли, увидев нерешительность на его лице. И тут же повторил это на китайском: «Пи, цзю!» – И сразу же пригласил официантку, заказал ещё кружку пива.
Ли стало совсем хорошо. «Видимо, не зря, проснувшись сегодня, чувствовал, что произойдет что-то светлое», – подумал он, с удовольствием уплетая пельмени. Порции пельменей в Китае всегда большие.
Ли давно ни с кем не разговаривал: ни с русскими, ни с китайцами. Ему стало после выпитого пива как-то грустно, и захотелось поведать о своей жизни. Незнакомец к этому явно располагал.
– А я ведь русский разведчик, – неожиданно произнес он.
Незнакомец поглядел на него, усмехнулся. Перед ним сидел сгорбленный человек непонятной национальности, по внешнему виду вроде здешний, из-за глубоких морщин и пробивавшейся повсюду седины возраст определить было трудно, но явно далеко не молодой. Одет в потрёпанную заношенную одежду, на ногах обрезки от неизвестно откуда взятых кирзовых сапог.
– Не верите?
И начал свой рассказ.
– Мой дед был известным в Китае революционером. После оккупации Японией Китайской Маньчжурии он находился в партизанском отряде известного китайского генерала. Однажды японцам удалось выдавить партизанский отряд, где находился дед и бабушка, на советскую территорию. Здесь в России на станции Гродеково и родилась моя мама. В августе 1945 года Советский Союз начал войну с Японией. Вместе с советскими частями ушли воевать и родители. Мою маму взяла соседка, тоже китаянка. Родители погибли, выполняя разведзадание. Мама вышла замуж за советского солдата. Хотя между Китаем и Советским Союзом была дружба, брак с китаянкой не поощрялся. Вскоре отца репрессировали, а может, совершил какой-либо проступок, и отправили в Сибирь в лагеря.
У отца фамилия Романов. Так что я Николай Романов, как последний русский царь, по национальности русский. Мама умерла от ангины, когда мне было пять лет. Меня отдали в детдом в Уссурийске, потом перевели в детдом в Благовещенске. От отца я получил отличное здоровье и силу, а от мамы лицо китайца. Мама научила меня китайскому языку. А в интернате детдома я изучил русский. Учился хорошо. Из всей моей жизни годы в детдоме самое светлое пятно. Все говорили, что я очень красивый мальчик. Так ведь часто бывает с полукровками. Я женился на девочке из нашего детдома. Мы вместе учились в школе. Но тут в результате политических разногласий между Китаем и СССР произошёл вооружённый конфликт в Приморье на острове Даманском. Тогда я и подумать не мог, что это событие перевернёт всю мою судьбу. У меня только что родилась дочка. Вдруг на работе вызывают в отдел кадров. Там находился незнакомый мне человек. «Андрей Борисович!» – представился он. Оказался представителем одного из органов разведки. Он долго рассказывал мне о дружбе китайцев и русских, вине Мао Цзедуна в разногласиях двух государств. Потом сказал, что надо выполнить секретное задание. Я сначала не соглашался, но он настаивал, говорил, что это нужно мне и моей семье. Потом была подготовка, и весной меня переправили на лодке через Амур. Я должен был пройти китайскую погранзону, выехать в провинцию Шаньдун к родственникам моей мамы и обжиться там. Адрес родственников дал Андрей Борисович.