Меньшая Тсаргова дочь поет песенку:
Шутит веселая, живая девушка. То козой прыгнет, то загадку загадает, то Одинца невзначай толкнет или дернет за волосы:
— Надевай на голову горшок, я тебе волосы подровняю! — Играет, как котенок.
Что же тут худого, молодое к молодому тянется. Девушка и братьям не дает спуска, а парень уже прижился в семье. Но ему видится другое личико и слышится другой голос.
Девка его за ухо, больно.
— Брось!
А она ему уж за ворот запускает колкую соломинку.
Одинцу не любы девичьи шутки, будто он не молодой парень, а зрелый мужик, у которого на уме хозяйские труды-заботы, а не игры-забавы.
В крепких, как сосновые корни, пальцах мерянин Тсарг плетет гужи из сыромятных ремней, а в лохматой голове думается об Одинце незряшная отцовская думка.
Дождь утомился. С сивера веет холодом. Тучное, сизо-черно-серое небо плывет, томится, тужится тяжким бременем. Вот рваться оно начало, лопнуло, и посыпались белые хлопья. Поземный ветерок, играя, потянул небесный пух. Падают снежинки, падают. Нет им ни счета, ни конца…
Постылая грязь, которую размесили люди и скотина, сохнет и твердеет. Почерневшие от непогоды соломенные кровли накрылись чистыми, мягкими шапками, оделись белыми рубашками стожки сена и соломы.
И любо же наследить дорожку по первому снегу! Ребятишки скачут и оглядываются. Им радостно видеть, как ноги печатают.
Морозец чуть щиплет. Проясняется разродившееся снегом небо. Славный денек! Из-за лесу, гляди-ка, встало Солнышко! Зимой оно не греет Землю, зато радует человеческое сердце.
И Тсарг радуется. Он притопывает крепкими ногами, потягивается, распрямляет согнутую долгим избяным сидением спину, щурит глаза от снежного блеска, выпячивает богатырскую грудь:
— Ой, ладно!
Лайки как взбесились, прыгают на хозяина. Старая сука, словчившись лизнуть Тсарга в бороду, взвизгивает, по-своему говорит: «А ну, охотничек! Чего же ты? А ну!»
Эдак недельки через две болота уже поднимут и коней и сани. Тсарг велел старшим сыновьям идти в овин, намолотить из сухих кладей ржи и овса на продажу.
С собой в лес Тсарг взял Одинца и самого младшего сына. За воротами собаки поверили, что люди вправду идут на охоту, и с них горячка соскочила. Затрусили, часто оглядываясь, куда пойдет хозяин.
В сухих, плотного плетения лычницах цепко ступает нога охотника.
В лесу тихо, людских шагов по пороше не слышно, и нет никакого голоса, кроме синиц.
Глупая птица. Все остальные лесные пичуги и пташки на зиму улетают в Солнцеву страну, на полудень. А синица забыла дорогу. У других же птиц не спрашивает, гордится. За это она и мерзнет зимой без крова. Не-ет, если у тебя в чем-либо не хватает своего ума, ты не стыдись у соседа занять. Так-то!
Тсарг сынишке на ходу рассказал о синице. Сказка хоть складка, а и в ней есть наука для малых.
На свежем снегу много следов. Ворона звездочек напечатала. Глухарь пробил мохнатыми лапами рыхлый снежок до земли. А где махнул крыльями, чтобы взлететь, там как вениками провел. Видно, куда полетел. А здесь следок ниткой, частый, видны коготки.
— Кто шел? — допрашивает Тсарг сына.
След — великое дело. Колдуны-арбуи вынимают человеческий след, чтобы наводить порчу. А доброму человеку птичьи и звериные следы служат для честной добычи.
Еще следок, парный. За ним снег чем-то, не пушистым ли хвостом, поразметан. След привел к кряжистой сосне.
Парнишка отступил, наложил на тетиву стрелу с вырезанным наконечником и нацелился на сосну. У самого сердце екает, а глаза выпучил так, будто ими, а не стрелой хочет пустить из лука.
Тсарг достал из-за пояса кнут на короткой держалке с длинным ремнем и сильно щелкнул. Испуганная белка дрогнула, сунулась, не зная куда, и открыла себя. Парнишка ударил метко. Белка перевернулась и повисла на низком суку.
На землю ее спустила вторая стрела.
Отец погладил сына по шапчонке. Парнишка опустил глаза, будто стыдился. Сам же счастлив. Первая добыча взята им.
Первая добыча взята им.
Тсарг вел сыновей заботливо и строго. Мерянин считал, что хуже нет праздной болтовни, и не любил, чтобы сыновья много говорили. Был он скуп на ласку, щедр на науку. Сейчас он был доволен. Недаром он заставлял сыновей стрелять в метки и попадать в подброшенную шапку. И недаром требует, чтобы они учились левой рукой держать перед собой подолгу палку. В руке охотника лук должен сидеть, как топор на топорище.
Дорога первая стрела, нет хуже приметы, как первый промах.
Что-то не слышно и не видно собак. Далеко ушли. Нет, тявкают… Охотники крались на голос и прислушивались. У лайки есть свой голос для каждой птицы и зверя. Тсарг шел передним, за ним след в след ступал сын, повторяя движения отца. Одинец отстал, чтобы не мешать.
Тсарг прятался, переходил от дерева к дереву, пока не подошел поближе. На суку топорщился тетерев-косач. Собаки прыгали на ствол, а птица дразнилась. Тетерев знал, что собакам его не достать, поднимал крылья, кивал клювом и ходил по суку. Идите-ка, мол, сюда. Не можете?
Вдруг тетерев насторожился, но не успел вспорхнуть — стрела опередила. Собаки бросились к упавшей птице. Старая сука встала ногами на крылья, но пастью не схватила — умница.
Охотники пошли дальше. Вскоре собаки вернулись, чуть повизгивают, оглядываются на лес: хотят рассказать, что нашлась настоящая охота, для которой хозяин вышел в лес.
Собаки привели людей в глухомань. Здесь проходил круговой вихрь, выворачивал и щепил на корню деревья.
Упавшая ель вывернула пласт земли высотой в три человеческих роста. Перед ним собаки уперлись. Припорошенный снегом и скрепленный корнями пласт навис как крыша, прикрывая черный лаз.
Собаки ворчали чуть слышно, но злобно. С поставленной дыбом шерстью и с ощеренными зубами они рыли землю передними ногами, но вперед не шли, как привязанные.
Здесь он, бурый лесной зверь. За лето и осень он нагулялся, натешил несытое брюхо и набрал под кожу жира, как откормленный боров. Нализался корня сон-травы и залег до весны. Видит хорошие сны. Ему мнится непролазный для всех, кроме него, малинник с алыми сочными ягодами; снятся соты в разломанных могучими лапами дуплах. Злы черные пчелы, зато мед сладок. Вспоминаются и драка с соперником за медведицу, и сочное мясо невзначай задранной Тсарговой коровы.
Медведь крепко спит. А наверху хлопочет бессонный Тсарг. В начале зимы самое лучшее время брать на берлогах медведей, пока они не вытерли лежкой мех и не отощали от спячки.
Тсарг отогнал собак и приказал им молчать. Сынишку он подсадил на дерево, откуда видна дыра. Сын должен крикнуть, как только медведь сунется на свет из темени. Одинец обошел место кругом — бывают берлоги с двумя ходами. Собаки с ним не бегали. Человек не понимает, что они уже все обнюхали и не нашли второго лаза.
Охотники срубили молодую елку, заострили вершинку и, примеряясь к берлоге, укоротили сучья. Перед берлогой место шагов на пятнадцать в длину и на десять в ширину свободно от деревьев и кустов. По сторонам бурелом. Медведю будет одна дорога — в лоб на людей. Но людям почти что некуда ступить.
Тсарг уступил первое место Одинцу. Ему начинать бой. Охотники вдвоем подняли заготовленную елочку, с размаху воткнули в лаз и отскочили.
Одной рукой Одинец подхватил рогатину, а другой проверил, легко ли топор выхватить из-за пояса. А в земле уже взревело. Только миг торчал из лаза комель елки, и его сдернуло вглубь. Заорал Тсаргов парнишка: «Держи!» — а медведь уж вот он, тут! Первый медвежий сон легок.
Лесной хозяин не встал на дыбы, а пошел кабаном, на четырех лапах. Одинец не потерялся, хотя хуже нет, когда медведь так идет, кабаном. Тсарг не успел мигнуть, как парень обеими руками всадил в зверя рогатину. И вот она торчит из медвежьего бока — ушла до самой перекладины.
Крепкий медведь взметнулся на дыбы, и хрустнуло полуторачетвертное древко. Одинец успел выпустить рогатину, удержался на ногах и встал перед медведем с топором. Парень на что уж был высок ростом, но медведь пришелся почти на голову выше. Зверь махнул когтистыми лапами, чтоб снять с человека вместе с шапкой череп, но топор Одинца уже засел по самый обух в медвежьей башке.
И уснул сильно-могучий лесной богатырь. Согнулся, сел перед человеком и ничком лег на матушку землю. Но не видеть ему снов.
Только сейчас услышали и Тсарг и Одинец звонкий голос парнишки. Он визжал без перерыва и из всех троих один все видел: как отец метил рогатиной, чтобы подать Одинцу помощь, как псы старались медведя осадить на задние ноги и как парень размахнулся.
А Одинец стоял с обломком топорища и говорил Тсаргу:
— Слабовато топорище-то. Без ума выбирали дерево. Я тебе лучше сделаю.
Тсарг ударил себя по бедрам и толкнул Одинца в грудь кулаком:
— Ты бьешь, парень, без ума. По-моему!
Одинец и парнишка остались на месте ободрать и освежевать медведя, пока туша не остыла, Тсарг пошел ко двору за лошадьми и волокушами. Он пробирался по лесу, запоминал дорогу, где удобнее вытащить добычу, и думал, как дальше повести дело с Одинцом. Мил ему Одинец. Хорошо бы доброго парня навек осадить во дворе. И для этого найдется верное средство. Дадут ему зять и дочка славных внучат. Эх, не висела бы над парнем напрасная смерть нурманнского гостя!.. Скорее бы съездить в Город, разузнать все самому и решить наверняка, как и чего держаться.
В Тсарговой избе лакомились свеженькой сочной медвежатиной, нежным мозгом, сладкой печенью, жирными почками. А медвежье сердце хозяйка на деревянном кружке-тарелке с особым поклоном поднесла Одинцу и вымолвила обычное присловье:
— Будешь сильный, будешь смелый, будешь, как он, разумный.
В медвежьем сердце лежит большая сила. Сам медведь и умен и хитер. Он, как человек, все мог бы сделать, только он ленив и не хочет работать.
Часть вторая
ПОВОЛЬНИКИ
Новгородцы считают злым делом разорять лесные муравейники. В муравьиных городах каждый трудится, себя не щадя. Там уж, верно, не любят лентяев. В лесу первый работник муравей, потому-то он никому не желает зла. В муравейник можно засунуть ноги. Потревоженные хозяева больно жалят, но помогают от ломоты в костях.
Муравьи замирают на зиму, а новгородцам зимой дела не меньше, чем летом. Из иноземных гостей для зимних торгов остаются немногие, а свои купцы и ремесленники начинают новые торга с теми, кто живет вдали от речек и рек, удобных для судоходства.
Вместо легких водных путей открываются санные. Не по корням волочить волокуши, не ломать в лесах покорные лошадиные спины — по первопутку в Город бегут груженые сани. Дальние жители собираются обозами, а ближние ездят в одиночку.
Мерянин Тсарг проехал через городские ворота на четырех санях. Легкая поземка заснежила и сани и седоков. Однако же мороз был не силен, и поезжане одеты тепло, поэтому Тсарг не свернул на заезжий двор, который содержал родной по жене хозяин. Тсарг ехал прямо в Детинец, желая поскорее разделаться с податями. В прошлом году он задержался, и его навестили городские сборщики. Беды в этом нет, но Тсарг беспокоился об Одинце.
В широких и глубоких клетях Детинца собиралась подать со всех новгородских людей. В подати шла десятая часть всех доходов — хлеба, меда, льняной пряжи и кудели, рыбы соленой и сушеной, шкур, птичьего пуха, шерсти, драгоценной мягкой пушнины, изделий из железа, полотна, дерева, кости и всех прочих. Город брал подати всем, чем давали. И серебром, и золотом, и самыми достатками. У Тсарга, как и у большинства людей, не бывало ни монет, ни слитков. Он привозил добычу своих рук.
Сбором податей ведали по очереди все старшины. Тсарг угодил в дни боярина Ставра, приказчики которого работали под надзором самого концовского старшины. Они взвесили на безменах привезенные огнищанином зерно, мед, воск, сосчитали ложки, миски, топорища, перемеряли горстями шерсть и деревянными ведрами птичий пух. Всему велся свой счет. Приказчики отметили подать на бирках, а Тсаргу выдали кожаный ярлык — свидетельство того, что он от подати чист.
Сани сильно облегчились, и утомленные лошадки легко побежали из Детинца. Но Тсарг не жалел о подати. Кто скажет: конечно, лучше было бы никому не платить и оставлять все себе, да у кого же тогда найдешь защиту? По Новгородской Правде за Тсаргом и его родом навечно закреплены расчищенные трудом огнища с усадьбой. Никто не может захватить огнище и выгнать хозяина со двора. А если мало нынешних полей, можно чистить новые. Они будут твои, только плати подати. Город всех оберегает, содержит бойцов-ротников. Не будь того, нашлись бы сильные люди и обидели бы. Новгородская Правда хороша, по ней жить хорошо. Поэтому и прибавляется людство на Новгородских землях.
На заезжем дворе Тсарг передал родне-хозяину привезенные гостинцы. Приезжие попали ко столу и поели горячего. Без долгих споров Тсарг выменял у дворника соли, сушеной рыбы, железных изделий и сладких иноземных черных рожков. Для баб взял крашеного полотна тонкого ткачества и ярких лент-косоплеток.
У огнищанина остались медвежья шкура и бочонок дорого целебного медвежьего жира. Дворник сулил за них три хороших ножа, железный котел и обещал дать еще рожков. Тсарг не согласился. Это, мол, заказное. А ножи, котел и лакомые рожки он еще возьмет, в усадьбе найдется довольно товара.
Дворник предлагал забирать в долг все, что захочется. Но крепкий мерянин отказался. Кто должен, тот лишен свободы. Начнешь отдавать, а дворник уценит и усчитает. Хоть он и родня, а охулки на руку не положит. Тсарг понял из разговоров дворника, что этой зимой будет хорошая мена. Только не зевай и не дешеви. Мерянин оставил на заезжем дворе сани и пешком пошел к Изяславу-кузнецу.
На торговище и на городских улицах тесно от многолюдства. Между возов бродят люди. Одни прицениваются, другие спорят, а иные просто ведут беседы, чтобы узнать, что и где делается и о чем идут в народе слухи.
Вот стоит кривич, заросший до самых глаз кудрявой рыжеватой бородой. Он выбрался из непроходимых в летнее время пущ, что лежат на закат и на полдень за Ильменем, и беседует с киевлянином. К их речам внимательно прислушиваются несколько беловолосых, рослых чудинов.
У киевлянина подбородок гол, как колено, зато под орлиным носом отращены длиннейшие усы, которые, как две косы, падают на грудь. Полушубок крыт синим сукном, шапка бобровая, перевязь и опояска с серебряным набором, меч в изукрашенных серебром же ножнах: видно сразу, что не простой людин. Стоит киевлянин, гордо подбоченившись, а речь ведет приветливую, искательную.
Он из старших дружинников киевского князя и с одним-двумя товарищами проживет в Новгороде зиму. Будет толкаться по торговищу, ходить по дворам, знакомиться с людом, рассказывать о славных делах киевлян, о битвах-набегах на степных кочевников: необходимых, но прибыльных возмездиях за нападения беспокойных соседей. Будет хвалиться конями, оружием, щедростью Киева к ротникам. И глядишь, по весне с первой водной дорогой он тронется к дому, к Киеву, с полусотней добрых молодцев.
Нищие пели жалобные песни. Убогим не отказывали, и они грузили щедрое подаяние на ручные санки.