На следующее утро я, как всегда, встал очень рано, вышел к пустырю на пробежку. Солнце еще не взошло. На траве лежала роса. В болоте квакали лягушки. Начали просыпаться высотки. Я продолжал тренироваться и мечтал о карьере чемпиона. Не успел я сделать и одного круга вокруг болота, как услышал за спиной шум мотора и увидел едущую на меня машину. Вначале я решил, что это кто-то из наших придурков шутит – иногда мы позволяли себе идиотские подтрунивания друг над другом. Но машина неслась на меня с такой скоростью, что я с трудом успел отпрыгнуть на мусорную горку. В глаза и в рот забился песок, и, пока я отплевывался и протирал лицо, машина быстро развернулась и ослепила меня фарами. Из нее выбежало пять человек. Я не успел подняться на ноги, как один из них ударил меня кастетом по голове, стало очень больно, и я потерял сознание. Пришел в себя я тоже от боли. Кто-то бил меня железным прутом. Я слышал, как трещат мои ребра.
– Очухался! – услышал я грубый голос.
Я с трудом открыл глаза и сплюнул выбитые зубы. На меня смотрел какой-то жуткий тип, небритый, взъерошенный, с кривым перебитым носом. За его спиной стояли еще человек шесть таких же головорезов, двое из них держали в руках железные прутья. Я сразу понял, в чем дело. Голова моя была рассечена в нескольких местах, и в волосах запеклась кровь. Видно, в беспамятстве я провалялся довольно долго и получил уже немало ударов. Тело мое было сплошным комком боли. Горбоносый, которого его дружки называли Зомби, поднес к моему лицу лягушку. Вставил ей в зад соломинку и стал надувать. При этом он не отрываясь смотрел на меня и мерзко улыбался крохотными мутными глазками. Мои руки были связаны, ноги тоже. Пошевелиться я не мог.
– А с этим что будем делать? – спросил кто-то за спиной у Зомби.
– Думаю! – ответил он.
Мне стало так страшно, что я не мог вымолвить ни слова. Дернулся корпусом и упал с металлической коряги, на которой лежал, на землю. Кричать я тоже не мог, потому что рот мой был залеплен скотчем. Зато я увидел в стороне своих приятелей – тех, с кем еще вчера я играл в карты.
Один из них лежал лицом в луже мазута и не шевелился. Голова его была утоплена в мазуте, а из затылка торчала лопата. Штаны были приспущены, и на фоне черной лужи белел его исцарапанный зад. Это было такое нереальное зрелище, что я чуть было снова не потерял сознание. Мне показалось, что все происходит во сне и скоро я должен проснуться. Как это обычно бывает в кошмарах, ты просыпаешься в самый критический и роковой момент, когда ситуация, в которой ты находишься, кажется уже неразрешимой. Но я не просыпался.
Чуть в стороне стоял ржавый автобус. От него остался один только остов, все самое ценное, что можно было отвинтить и унести, наши пацаны давно уже растащили. Не было ни стекол, ни сидений, ни жестяных листов крыши. Внутри искореженного салона ржавчина поросла мхом, а сквозь дыры в полу тянулась трава. Рядом с автобусом я увидел еще одного своего приятеля, вернее, то, что от него осталось. В побагровевшей траве лежало истыканное чем-то острым, изрезанное тело. Ни один математик не смог бы сосчитать, сколько ранений было нанесено парню. Руки и ноги были переломаны и разлетелись так, что напоминали свастику. Штаны на нем тоже были приспущены, но зад был не белым, а тоже был весь расцарапан, залит кровью и калом. Меня чуть не стошнило. И вырвало бы, но на утреннюю пробежку я выходил обычно не позавтракав. Голова жертвы была расколота кубиком и напоминала глиняный кувшин, отрытый из древнего могильника. Только черепу этому в музеях, понятное дело, не выставляться, этой расколотой башке. К трупу подбежала лохматая псина и принялась было слизывать растекшиеся по земле мозги, но кто-то из отморозков бросил в нее камень. Попал псине в туловище. Та взвизгнула и отбежала в сторону, на безопасное расстояние.
Я снова дернулся, но горбоносый ударил меня ногой по лицу, отчего челюсть едва не отлетела от головы, а изо рта хлынула струя крови. Рот был залеплен лентой, и я чуть было не захлебнулся собственной кровью. Каблук у Зомби был подбит острой подковой.
– Лежи! – тихо произнес он и выбросил в сторону надутую лягушку. – Этого тоже! – скомандовал Зомби, и я понял, что судьба моя решена. Все, это конец.
Ко мне подошел кто-то из бандитов и стал на меня мочиться. Большего унижения в жизни своей я не испытывал. Я ничего не мог сделать, только увертывался от пахучей струи, которую этот гнус норовил направить мне прямо в лицо. Все это очень веселило его приятелей-бандитов. Представляю, как я был жалок в эту минуту, когда извивался, как червь, и елозил по земле, издавая мычащие звуки.
– Этого тоже! Кончай! – повторил Зомби, сдерживая приступы смеха.
Весел он не был, чувствовалось, что сердце его точит какой-то червь и полного удовлетворения от своих зверств горбоносый не получает. Глаза его тоже не смеялись, а как-то болезненно искрились. Зомби смотрел на меня холодным взглядом.
В стороне раздались истошные крики, которые, впрочем, быстро затихли после одиночного выстрела. В нашу сторону шел еще один человек из их банды. Он подошел поближе, и я увидел, что в руках он держит окровавленные клещи.
– Этого тоже? – спросил он у Зомби, и тот повторил в третий раз:
– Этого тоже!
Подошедший раскрыл клещи, и прямо перед моим лицом упал на землю окровавленный кусок мяса. Это были оторванные гениталии.
– Запихни ему в рот! – посоветовал кто-то из палачей, и тот, что только что на меня мочился, подняв с земли сочащийся кровью ошметок, ударил им меня по лицу.
– Котик, открой ротик! – пошутил писун и еще раз ударил меня грязным куском по лицу. Не будь мой рот залеплен скотчем, наверное, мне пришлось бы сожрать это кровоточащее мясо. Но писун запихнул мне оторванный член за пазуху. Решил пошутить. – На том свете пригодится, – объяснил он, – будет что сосать!
На этот раз засмеялся даже Зомби, шутка показалась ему очень смешной.
– Прощай! – Подошедший с клещами достал из кармана куртки пистолет, которым он, по всей видимости, пару минут назад прикончил кого-то из моих друзей, чей член лежал сейчас у меня за пазухой, и взвел курок.
– А где пятый? – услышал я тонкий девчачий голос, и этот сиплый голосок напугал меня больше, чем все, что я только что увидел.
Забавно наблюдать за тем, как сходишь с ума. Кто не пробовал, тот многое потерял. Для меня это уже просто что-то вроде дурной привычки, к которой привязываешься с детства. Я взращен безумием и патологией. Хотя почему я называю эту привычку дурной, если мне нравится кататься на аттракционах безумия? Дух захватывает. Если бы не бокс, я не знаю, куда бы я выплескивал всю свою агрессию, всю ярость. Есть еще один способ, но я стараюсь о нем не думать. Мне хочется верить, что это не я, Лейба (Голем) Гервиц, совершаю преступления, а мой двойник, моя тень. Мое «второе я». Мое «альтер эго», если выражаться по-умному. После каждой новой жертвы я на какое-то время прихожу в равновесие, живу, как все нормальные люди, тихой жизнью. Но проходит месяц, другой, и мне словно чего-то начинает недоставать. Зверь во мне пробуждается и просит крови. «Крови! Крови!» – кричит зверь. И если я вовремя его не покормлю мясцом своих жертв, он накинется и разорвет на куски меня самого. Шутить с этой ненасытной тварью я не рискую и выхожу на охоту. Быть среди людей преступником тоже страшно, потому что ты отказываешься от человеческих норм, от морали, по которой пытаются жить люди, ты переступаешь черту, за которой неизбежно ждет расплата. Но страшнее лютость зверя, живущего внутри тебя, – его невозможно ни убить, ни насытить, ни приручить. Тут есть, правда, и свои плюсы. Если ты его вовремя кормишь, зверь становится твоим проводником в мир, раскрывающий темные бездны в тебе самом. Зверь показывает тебе, кто ты есть на самом деле. А ты и есть кровавый Голем, рвущий людей на куски.
– А где пятый? – услышал я голос, показавшийся мне знакомым. Я увидел ту самую малолетку, с которой вчера вечером забавлялись мои друзья. Трое из них были уже мертвы, одного, по всей видимости, бандиты найти так и не смогли, а я, находясь между жизнью и смертью, лежал в грязи с отрезанным членом за пазухой. Девчонка подошла к Зомби, он обнял ее за плечи и поцеловал.
– И пятого найдем, сестренка! Найдем! Клянусь тебе! – сказал Зомби и снова поцеловал сестру в лицо, отекшее от синяков и слез, расцарапанное и бледное. – Этого прикончим и займемся пятым! – Горбоносый кивнул, и жуткий тип с клещами опять направил на меня ствол. Еще мгновение, и мои мозги брызнут по песку, они станут десертом для той облезлой псины, побитой камнями, которая лизала кровь моего приятеля пару минут назад. Еще мгновение – и…
– Он меня не трогал! – сказала, наконец, девчонка, и бандиты удивленно переглянулись. – Он был там, но не трогал меня! – Малолетка вывернулась из объятий брата-убийцы и опять отошла в сторону.
Она села в машину, стоявшую чуть поодаль, и до нас донесся ее негромкий плач. Зомби достал сигарету, закурил.
– Что будем делать? – спросил кто-то из бандитов.
– Ты кто такой? – заинтересовался вдруг писун, по вине которого я пару минут назад захлебывался мочой, да и теперь все еще продолжал барахтаться в пахучей луже.
– Какая, к черту, разница? – маньяку, оторвавшему член, не терпелось спустить курок. Его пистолет все еще мелькал у моего обоссанного лица, и в любую секунду из него грозила вылететь свинцовая пилюля.
– Нет, пусть живет, раз невиновен! – скомандовал Зомби, и участь моя была решена. Сердце мое колотилось в груди пудовыми ударами Джо Фрэйзера, казалось, что еще немного, и ребра грудной клетки от этих ударов треснут и разлетятся по пустырю.
– Его нельзя оставлять в живых, – сказал кто-то из бандитов, чье слово, к счастью, не имело большого веса.
– Он не болтливый! Слова не произнес! А станет болтать, мы ему член не под рубашку засунем, а в пасть! – Зомби на прощанье посмотрел мне в глаза, как бы удостоверяясь в том, что я все правильно понял. Это было лишнее, я все понял правильно.
Зомби бросил мне в лицо окурок и пошел к сестре. Меня оставили связанным лежать на пустыре. Через несколько часов нас нашла полиция.
Голодная псина все-таки успела покромсать моих приятелей, но добраться до меня времени у нее, к счастью, не хватило.
Вот такая история произошла на том глухом пустыре, на котором за прошедшие годы почти ничего не изменилось и где я теперь намеревался провести очередную защиту чемпионского титула.
16. ЧЕЛОВЕК ИЗ ЗЕРКАЛА
Тут произошло что-то очень важное – я впервые увидел себя в зеркале. Мое внимание привлекла в первую очередь шея, которая была как-то неестественно выгнута и походила на изогнутый шланг. Похоже, я странно косился в массивное, барочного вида зеркало, висевшее на стене, и никак не мог отождествить себя с тем чудаковатым человеком, что в нем отражался. Шея незнакомца, смотревшего на меня из зазеркалья, была обвязана бабочкой, которая сбилась куда-то набок и небрежно висела над воротничком смокинга. Мой вид можно было бы назвать элегантным, будь смокинг немного свежее и чище и если бы он не был так сильно засален и измят. Меня как будто только что вынули из-под одеяла, под которым я провел несколько пьяных ночей. Думаю, что пахло от меня соответствующим образом, как после ночлежки, хотя Годжаев никаким образом этого не выказывал и вел себя учтиво. Доктор, однако, не унимался:
– Вы знаете, я с вами совершенно согласен. Культура – некий психологический избыток, который современному человеку больше ни к чему. В нас должно было развиться нечто такое, что позволило бы распрямиться и мутировать из ползающих ящериц в прямоходящих гомо сапиенсов. В прежние века человечеству нужно было выработать нормы социального общежития, чтобы неандертальцы перестали друг друга ням-ням, кушать. Но теперь это психологическое качество, я думаю, для жителей мегаполисов излишне и даже вредно. Культура больше не нужна, мой друг! Вернее, ее у нас вполне достаточно. Ибо куда нам еще распрямляться и мутировать, не ангелами же, в самом деле, мы собираемся стать. До чего договорились уже: «Человек – это нечто, что нужно преодолеть!» Помните чудака Ницше? Хо-хо! Это смешно!
Никогда прежде я не встречал такого антипатичного собеседника. Едва отдышавшись, Годжаев продолжил:
– Глупое время. Люди поглупели, как говорил классик, прямо на глазах. Думать стало как-то даже неприлично. И при этом все высказываются, резонерствуют. Демонстрируют себя, нисколечко ни в чем не сомневаясь и ничего не стесняясь. На этом фоне хочется замолчать раз и навсегда. Так, наверное, происходит со многими незаурядными умами, подобными вашему. Но тут есть еще и другая проблема. Говорить хочется, а сказать-то нечего. И не к кому обратиться с разумной речью. Что бы ты ни сказал, все окажется либо пошлостью, либо банальностью, что, по сути, одно и то же. И собеседник не впустит в себя твою речь, а вспомнит, что слышал нечто подобное раньше, и даже не постесняется тебе об этом сказать. Людей между людьми не осталось. Их раньше было мало, но теперь, кажется, они и вовсе перевелись. Просто поразительно, как вы, маэстро, в наш банальный век все еще находите темы для романов и слова, чтобы их выписать. Вы – гений!
Беседа наша, казалось, никогда не закончится. Да, собственно, беседы никакой и не было, говорил один доктор Годжаев, причем не умолкая. Его рот не закрывался, противный голос не затихал. Мне же оставалось лишь многозначительно покачивать головой и время от времени с умным видом поддакивать, хотя я давно перестал слушать и был погружен в пьяные грезы. Меня занимал мой двойник в зеркале, с которым, как это ни было противно, приходилось отождествлять себя самого.
17. САКРАЛЬНЫЙ СТРАХ
Несколько дней я провалялся дома, залечивая раны, но вскоре снова вышел в спортзал и стал колотить своих соперников. Много переносиц я раскрошил на ринге и за его пределами, представляя себе Зомби и тех членов его банды, которых смог разглядеть в то кровавое утро. Пожалуй, единственный позитивный опыт, который я вынес из того случая на пустыре, – это то, что я стал лучше понимать свои инстинкты и больше к ним прислушиваться. Спасло меня (как я понял из слов бандитов) то, что я не болтал лишнего, не скулил, не молил о пощаде, не пытался оправдываться. Мне грозила смерть, и я готов был ее встретить. Люди уважают тех, кто не теряет достоинства перед лицом смерти. Не знаю, как бы я себя повел, займись эти садисты мною всерьез. Против клещей и арматуры особенно не попрешь. Но мне, по счастью, не пришлось никому доказывать свою нечувствительность к боли. Боль – мой наркотик. Мне становится скорее любопытно, чем страшно, когда что-то или кто-то причиняет мне боль. Сталкиваясь с новым ощущением, я пытаюсь разобраться во всех его нюансах. Особенно если это такое резкое чувство, как боль, особенно если это боль чужая, – тогда меня одолевает любопытство, и не терпится узнать, как далеко я могу зайти в своих темных переживаниях. Садизм? Да, разумеется, садизм. Но не только он один.
Шайка-лейка наша распалась. В живых из подростковой бригады остался я один, и мне больше не хотелось заниматься теми мутными делишками, которыми мы промышляли с пацанами. Вливаться в более взрослые и более «профессиональные» артели я не собирался. С тех пор я ни с кем больше не сближался и новых друзей не заводил. Во мне укрепилась мысль стать чемпионом в профессиональном боксе, и я, как бык на красную тряпку, попер к ней со всей одержимостью. Это странно, но именно садисты Зомби разбудили во мне зверя. Не прошло и пяти лет, как я дошел до цели, оставив за спиной гору поверженных соперников. Никому я не проигрывал с тех пор, да и по сей день еще не знаю, что такое нокаут. Инстинкт зверя. Ярость хищника. Готовность умереть на ринге.
Те парни на пустыре были настоящими хищниками, в этом нет никаких сомнений. Зомби и его головорезы или членорезы (в зависимости от необходимости) – эти ребята любили доминировать. Любили кровь. Такой оголенной жестокости и безразличия к чужому страданию я никогда прежде не встречал. И не встретил. Тут было что-то от инициации, с человеческими жертвоприношениями, вкусом крови и близостью смерти. Сакральный страх, переплавляющий подростка в воина. Там, на пустыре, я стал воином, там я стал мужчиной. Наверное, с того дня я стал любить неотвратимость смерти, стал ценить ее, искать, наслаждаться ее дыханием, таким пьянящим и возбуждающим. Смерть как объект вожделения стала моим идолом. Смерть как образ подлинной любви.