Мальчика звали Янкале. Я тогда его хорошо запомнила.
И теперь сразу узнала.
Хотя он теперь был без костюмчика и без банта.
И даже без черного чемоданчика.
И сидел на краю подводы, свесив вниз ножки, и рядом с ним сидела его старенькая бабушка.
Я думаю, он тоже меня узнал.
Мне даже показалось, что он немножко придвинулся к бабушке, чтобы дать мне место на подводе.
Я уже совсем собралась спросить его, почему он сегодня без банта и без чемоданчика, как вдруг Тася больно дернула меня за руку и оттащила от подводы.
Это она всегда так делает – на самом интересном месте!
Оказывается, что она уже передумала «уходить и спасать ребенка» и нам нужно быстро-быстро бежать обратно на Софиевскую к папе.
И мы побежали. И я так ничего не успела узнать про чемоданчик.
А подвода, наверное, уехала.
И вместе с ней Янкале со своей бабушкой.
И бабушка, наверное, снова сердится на него и говорит ему: «Янкале, осторожно! Янкале, не крутись!»
От Янкале: «Ваш паспорт поддельный!»
Утром, оставив меня с бабушкой в общинном доме, мама пошла в примарию.
Вернулась она довольно быстро. На ней не было лица.
Мама сказала, что здесь, в Кляйн-Либенталь, никакой работы нет и мы должны срочно уезжать.
Как я узнал впоследствии, нам грозила большая опасность.
Взяв в руки паспорт и внимательно рассмотрев его, примарь сказал: «Ваш паспорт поддельный. Если хотите остаться в живых, немедленно уезжайте. Я ничего не видел и ничего не знаю».
Удивительно, но немец нас спас!
И мы снова бежим.
Из Кляйн-Либенталь, обратно… в Одессу.
В Одессу, из которой мы бежали только вчера.
В Одессу, где нам негде переночевать, негде спрятаться.
Мы едем обратно в Одессу.
И снова на какой-то подводе.
Мороз как будто стал еще злее. Слезятся глаза.
Я дышу через поднятый воротник. На воротнике появляются сосульки. Счищаю их рукавичкой.
У лошади, из раскрытых ноздрей, вырывается пар, как из трубы паровоза.
Едем долго. Хочется спать.
Въезжаем в город. Хозяин подводы поворачивает к Привозу. Здесь, неподалеку, на Чижикова, есть постоялый двор, в котором он собирается остановиться.
Мама решает тоже устроиться в этом постоялом дворе.
Хозяин поселил нас в маленькой комнатке на втором этаже и сказал: «Вам нужно зарегистрировать паспорт в полиции. Есть приказ об обязательной регистрации всех приезжих».
Зарегистрировать паспорт в полиции?
Это значит снова предъявлять поддельный паспорт!
Снова рисковать, как это было в Кляйн-Либенталь?..
От Фанички: «Землячка»
Прошло два дня, прежде чем я решилась пойти на Торговую, в ближайшее отделение полиции, чтобы, как требовал хозяин постоялого двора, зарегистрировать паспорт.
Там была очередь. Люди сидели в коридоре на деревянных стульях. Спросив, как водится, кто крайний, я тоже села на освободившийся стул. Рядом разговорчивая соседка. Она тараторит и тараторит – рассказывает о себе, о муже, о родственниках. Но мне не до нее и, тем более, не до ее мужа и родственников.
«Давно я не видела сестренку, – слышу вполуха. – Живет она недалеко, но я никак не выберусь к ней. Вы бывали в Тирасполе?».
«Нет, не бывала», – отвечаю.
И тут меня вдруг осенило: это спасение!
Я поворачиваюсь к ней и говорю совсем не то, что хотела: «Нет, не бывала. Но я как раз собираюсь в те края. Мой муж попал в плен, я еду его искать».
«Ой, как хорошо! – волнуется соседка. – Если будете там, так, может, зайдете к моей сестре? Передадите привет от Люси. Люся это я, а сестру зовут Нина. Знаете, как она обрадуется? Нина с семьей живет на Колкотовой Балке, недалеко от Тирасполя, километров пять будет. Спросите Шесточенков – Нину или Мишу. Их все кругом знают».
Так, совершенно случайно, я узнала адрес семьи Шесточенко.
Подошла моя очередь. Я вошла в кабинет.
Девушка-регистратор взяла в руки паспорт и…
«Мне знакома ваша фамилия, – говорит. – Мне даже кажется, что я вас где-то встречала. Вы жили в Кишиневе на…»
«…на Красноказарменной», – поторопилась я подсказать.
«Так вы же Елизавета Федосеевна, моя землячка и соседка! Я жила на этой же улице рядом с кинотеатром!»
Я обомлела, сейчас регистраторша спросит название кинотеатра, а я его, конечно, не знаю.
А может никакого кинотеатра там не было?
И это просто проверка?
Но девушка, кажется правда, обрадована встрече и продолжает разговор, приобретающий опасный характер.
Я постаралась пресечь его и обратилась к «землячке»: «Моя дорогая, я очень спешу – меня ждет дома больная матушка и ребенок. Их нужно покормить».
«Елизавета Федосеевна! Ну что ж вы раньше-то не сказали? Все в порядке, только заплатите пять марок за регистрацию, и вы свободны. Всего вам хорошего!»
И с шумом дохнув на печать, «землячка» шлепнула ею по поддельному паспорту.
Выйдя из полиции, я вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть.
Но времени на «успокоение» не было. Нужно было как можно быстрее вернуться на постоялый двор и предъявить паспорт хозяину.
Все остальное потом.
Потом можно будет думать о том, что делать дальше.
От Янкале: «Она жидовка!»
Уходя утром в полицию, мама строго-настрого приказала нам сидеть тихо и никому не открывать дверь. Ни при каких обстоятельствах.
Мы с бабушкой старались не шуметь, и каждый из нас, в меру своего воображения, рисовал себе всевозможные несчастья, которые могли произойти с мамой.
Время приближалось к полудню.
Ожидание было нестерпимо.
Но вот на лестнице послышался шум – голоса, топот ног. Раздался условный стук в дверь. Это была мама.
Но что это? Она была не одна. За ней стоял полицейский и еще один незнакомый мужчина в штатском.
Наша маленькая комнатка не могла вместить всех пришедших.
Полицейский вошел вслед за мамой. А мужчина остался стоять в дверях. Выглядел он рассерженным. Он размахивал руками, тыкал огромным пальцем в маму и кричал визгливым голосом по-русски: «Она жидовка! Жидовка! Я ее знаю! Она работала в больнице!»
Румын кивнул головой и со словами: «бинэ-бинэ» – «хорошо-хорошо» вытолкнул мужчину в коридор и закрыл за ним дверь. В это время мама, делая вид, что достает паспорт, порылась в сумочке и сунула «что-то» румыну в руку.
Немного подумав, полицейский спрятал это «что-то» в карман и, не говоря ни слова, повернулся и вышел из комнаты.
Мама перевела дух: «Этот в штатском – шофер из нашей больницы. Он встретил меня на улице и узнал. Позвал полицейского. У меня не было выхода, пришлось привести их сюда. Я сказала, что покажу им здесь паспорт».
Мама начала собирать вещи: «Теперь нельзя терять ни минуты. Шофер может вернуться. Янкале, бежим скорее! Мама, догоняй нас. Мы будем ждать тебя у входа на Привоз».
Мы бросились бежать. Спустились по лестнице, прошли через двор, и вот мы уже на улице. Еще немного и мы у входа на Привоз. Ждем бабушку.
Главное не встретить шофера.
Но бабушка… Ее что-то долго нет.
А если ее уже схватили?
Уйти без бабушки мы не можем. Но и вернуться на постоялый двор, чтобы узнать, что с ней, нельзя.
Что делать?
Но вот показалась бабушка! Спешит, вязнет в снегу.
Она одна. Никто ее не преследует.
Скорее, скорее бежать. Но куда?
Мама решается вновь попытаться уехать из города.
На этот раз в какую-то Колкотовую Балку…
От Янкале: «Фриг, бабушка?»
Уже совсем стемнело. С хмурого неба сыплет мелкий снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спираль и гонит по обледеневшей земле.
На краю дороги, по которой идут румынские грузовики, стоят три замерзшие фигуры – мама, бабушка и я. Мы стоим и надеемся, что какой-нибудь грузовик довезет нас до Колкотовой Балки, о которой мама сегодня утром случайно узнала от какой-то Люси. Эта Колкотовая Балка теперь наша последняя надежда.
Тускло светятся фары проезжающих мимо грузовиков. Мама поднимает руку, но никто не останавливается.
Мы начинаем терять надежду уехать, а возвращаться нам некуда. Остается только развалка. Правда, ночевать в развалках опасно, могут обнаружить жандармы, да и замерзнуть можно.
Но вот возле нас останавливается румынский военный грузовик.
Водитель опускает стекло
«Ундэ? – Куда?» — кричит он.
«Тирасполь! Тирасполь! Колкотова Балка», – кричит ему в ответ мама.
«Бани естэ? – Деньги есть?» – «Естэ, естэ!»
«Бинэ, фортэ бинэ! – Хорошо. Очень хорошо».
Водитель выбирается из кабины, открывает задний борт грузовика, и мы с его помощью забираемся в кузов.
К нашему ужасу, кузов полон румынских солдат.
Правда, кажется, они настроены дружелюбно – в темноте, наверное, нас не разглядели.
Усаживаемся на дно у заднего борта.
«Дэй друмул! – Поехали!» — кричат солдаты водителю и стучат по крыше кабины. Грузовик трогается с места.
Солдаты дают нам кусок задубелого от мороза брезента, чтобы укрыться.
«Фриг, баб-у-шка? – Холодно, бабушка?» — спрашивает один из них.
И сам отвечает: «Фортэ рэсэ. – Очень холодно…»
Едем. Холодный ветер морозит щеки, вырывает из рук брезент. Кончики пальцев деревенеют.
Где-то в степи грузовик вдруг останавливается.
Навстречу нам движется колонна немецких машин и тоже вдруг останавливается. Что-то произошло. Образовался затор. Крики, ругань. Ревут моторы. Слепят мощные фары.
Вокруг немцы, а мы посреди степи на румынском военном грузовике?!
Сжались под брезентом, не шевелимся, не дышим.
Но вот немецкая колонна прошла, и мы снова едем.
Наконец где-то вдали появились мигающие огоньки.
На спуске, у моста, водитель останавливает грузовик и вылезает из кабины.
Через несколько минут сообщает нам: «Аичи! – Здесь!»
Приехали. Водитель открывает борт. Мы с мамой спрыгиваем на снег. Солдаты помогают бабушке выбраться из кузова. Мама сует водителю плату за проезд.
«Спаси Христос!» – на всякий случай говорит на прощанье бабушка.
«Санататэ. – Здоровья», – отвечает водитель.
По глубокому снегу пробираемся на свет из окошка ближайшей избы.
Стучимся.
«Чего надо?» — спрашивает сиплый мужской голос.
«Не знаете, где тут Шесточенки живут? Мы приехали к ним!»
Слышно, как падает тяжелый крюк запора.
Дверь открывается.
«Как не знать Шесточенков? Мы всех тут знаем, кто живет. Только далеко это, ночью не найдете. Заходите, переночуете у нас, а завтра утром, Бог даст, я отвезу вас к ним».
Входим в тепло натопленную хату. В углу перед иконой, покрытой рушником, мерцает лампадка. Вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом.
«Попейте чайку, согреетесь. Замерзли, небось, – говорит пожилая хозяйка. – Откуда так поздно?»
«Мы с Одессы. – отвечает ей мама. – Машина поломалась, думали не доедем». И снова рассказывает историю про мужа, попавшего в плен где-то в районе Тирасполя.
Хозяйка вздыхает. Сочувствует.
Попили чаю. Устраиваемся на ночлег.
Утром хозяин отвезет нас к Шесточенкам…
«Отче наш»
В 1944-м, после освобождения Одессы, Тася прилагала огромные усилия, чтобы узнать что-либо о судьбе Норы и Эрика. Особенно настойчиво она искала ребенка, считая, что смышленый малыш мог каким-то образом выжить.
В поисках Эрика она объезжала детские дома, где содержались еврейские сироты, и добралась даже до Березовки. В этом детском доме, по слухам, был мальчик, утверждавший, что его фамилия «Эриксен».
Именно эта фамилия и обрадовала Тасю – она надеялась, что Эрик, все еще плохо выговаривающий слова, мог на вопрос о фамилии ответить: «Эрик Шер».
А прозвучало это, как «Эриксен».
Однако поездка оказалась напрасной. Белоголовый кареглазый Эриксен ничем не напоминал черноволосого кудрявого Эрика.
Значит, опять тупик…
Нора с ребенком и бабушка Ида как в воду канули – никто их не видел и о судьбе их не знал.
И вдруг, неожиданно, одна из многочисленных знакомых рассказала Тасе, что Нору, оказывается, все-таки видели!
Но не в гетто на Слободке, как можно было предполагать, а неподалеку от ее дома, в скверике на Преображенской, в том самом месте, где на пути к Пересыпи 12-й номер трамвая, скрипя, делает крутой поворот с Преображенской на Софиевскую.
Нора сидела в скверике на скамейке, прижимая к себе ребенка, и оба они были густо засыпаны снегом. Но шедшие в гетто евреи узнали ее по огромной светло-коричневой шубе из меха обезьяны. Ошибки быть не могло – эту шубу, по словам знакомой, знала «вся Одесса». Такие шубы были в Одессе только «у двух барышень Тырмос» – Норы и Таси. Как вы, наверное, помните, доктор Тырмос привез их из Парижа.
Да вот еще, спохватилась знакомая, в принципе эту «историю про Нору» описал даже один наш одессит Валентин Катаев – он приезжал сюда в 44-м после освобождения, встречался с выжившими евреями и много таких историй насобирал.
Рассказ Катаева «про Нору» назывался «Отче наш». Имя женщины в нем не называлось, но, как утверждала знакомая, Нора там «вполне узнаваема».
И снова начались поиски. Теперь Тася искала рассказ Катаева под названием «Отче наш». И каково же было ее удивление, когда она поняла, что найти его практически невозможно – изданный вскоре после войны в каком-то сборнике, он в дальнейшем не переиздавался, а для ознакомления с ним в читальном зале Одесской научной библиотеки им. Горького требовалось специальное разрешение. Запрещен он был, что ли?
Прошли годы. Наступили другие времена.
В 2005-м мы часто бывали в Москве. В издательстве «ОЛМА-ПРЕСС» вышла наша книга «Сталин. Тайный сценарий войны», и мы презентовали ее на различных форумах, а в свободное время торчали в «Ленинке», собирая материал.
И вот однажды, как-то даже нечаянно, в наших руках оказался потрепанный томик рассказов Катаева, выпущенный издательством «Художественная литература» в 1946-м. И там, в этом сборнике, на 573-й странице… вы не поверите!.. рассказ под названием «Отче наш».
Был ли этот рассказ «историей Норы»? Трудно сказать…
Да, речь шла о женщине-еврейке с 4-летним мальчиком, которая должна была в этот проклятый день, 11 января 1942 года, как все евреи Одессы, идти на Слободку, в гетто, но не пошла.
Да, одета была эта женщина в шубу из меха обезьяны. Катаев пишет: «из искусственной обезьяны», не предполагая, как видно, что эта шуба могла быть из дорогого натурального меха.
Да, сидела она, эта женщина в шубе из меха обезьяны, на скамейке в парке, прижимая к себе ребенка, и была вся запорошена снегом.
Все это очень похоже на историю Норы.
Нора, видимо, тоже не пошла в гетто, и именно потому ни ее, ни Эрика никто не встречал на Слободке.
Когда жандармы вытолкнули ее с ребенком за ворота дома, она, наверное, просто пошла по улице, не очень-то понимая куда. Идти было трудно. Шуба была тяжелая. Снег глубокий. Нестерпимо болела поясница. Ребенок плакал. И когда она наконец увидела знакомый сквер на Преображенской, он показался ей спасением. Даже не счистив снег со скамейки, она села и, наверное, вопреки всему, успокоилась, перестала плакать, усадила рядом с собою Эрика, прижала его к себе и… заснула.