На Западе в порнографических гравюрах, начиная с XVII века, художники преувеличивали длину возбужденного члена, поднимали его до небес. Шло удлинение не только члена, но и взгляда. Европейский фантазм основан на эротическом грабеже женской стыдливости. Но, когда после оргазма глаз устает вместе с телом, ограбленное тело девальвируется. Голая женщина, стоящая раком, в европейской голове отличается от невесты. В восточных средневековых миниатюрах отсутствует знакомая система координат. На смену ей приходит всего лишь выбор любовного партнера: запреты рушатся в момент обнажения. Дальше – наслаждение и умиление. Вот почему восточный член на эротической картинке куда более правдоподобен, нежели западный. Его примут таким, каков он есть.
Если в кровати христианский фантазм сталкивается с восточной безгреховностью, наступает либо облом, либо – полет. Сидя на моем лице своей открытой промежностью, Джен Лан снаряжала меня в полет. Неожиданно она потянулась к тумбочке, выдвинула ящик, пошарила в другой тумбочке – не нашла. Догадаться, что она ищет, было нетрудно. Тогда она вызвала по телефону коридорного. Тот, войдя в номер, с преувеличенной вежливостью кивнул мне, а в ответ на ее слова покачал головой. Когда он вышел, она присела на край кровати, смерила меня последним оценивающим взглядом и, отбросив полотенце, бросилась в объятия.
В конце концов постель была залита кровью. Мы молча смотрели друг на друга. В тишине раздался телефонный звонок – звонил вчерашний корабельный кок. Он сказал, чтобы я передал ей трубку. По-моему, их разговор был неприятным. Она повернулась ко мне чужой… Через кока я уже не мог с ней договориться. Завтра в массажном отделении ее не найти. Жестами пригласить снова прийти ко мне? Но даже жесты в китайском и русском мирах имеют разные значения. Была глубокая ночь – однако другого выхода не было: я позвонил своей официальной переводчице, которая сопровождала меня в поездке. Как и у всех китайцев, работающих с русскими, у нее был русский псевдоним, Вероника. Она была замужем за русским, жила в России, ее не касалось китайское безвременье, о котором она мне переводила на чайной церемонии. Я разбудил ее. Она была красивой взрослой женщиной. Она, наверное, решила, что я ее хочу. Вероника пришла в халате. Явление юной китайской особы в моем номере ввело ее в ступор. Путаясь в словах, я пытался объяснить:
– Переведи ей, пожалуйста, что завтра…
– Завтра у нас даоский монастырь, – перебила меня Вероника.
– Черт! Я не еду в монастырь!
– А что, собственно, случилось?
Она увидела кровь. Джен Лан что-то сказала ей.
– Ей надо идти.
– Две минуты. – Для вящей убедительности я показал Лан два пальца. Лан кивнула. Я подбежал к столу, сунул Веронике в руки записку. Она пробежала ее глазами:
– Странная записка.
– Переведи!
– Ну, в общем, она пишет, что влюбилась в тебя. – Вероника заговорила с гораздо более сильным китайским акцентом, чем обычно.
– Это я понял, – глупо улыбнулся я.
– Но она не знает, как ей быть. Ты женат, у тебя двое детей.
– Откуда она знает?
– Этого она не пишет… Она не хотела прийти, но ей стало жалко тебя…
– Жалко? Почему?
– Ты бы мог гораздо больше сделать, но ты унижаешь свой дар.
Я с ужасом посмотрел на эту замухрышку в бежевом гостиничном полотенце.
– Кстати, сколько ей лет?
– Девятнадцать, – перевела Вероника. – А еще она пишет, что у тебя есть книга по-китайски и спрашивает, где ее купить.
– Она знает про книжку? Она, что, агент китайской разведки? Спроси эту орхидею, почему она до девятнадцати лет была девственницей? Работала массажисткой, 480 юаней на чай…
Джен Лан хотела что-то сказать, взмахнула рукой – с нее съехало полотенце. Не подбирая полотенца, Лан убежала в ванную. Щелкнул замок.
– Лучше бы она молчала, – сказал я. – Скажи ей, что я завтра хочу с ней поужинать.
Когда Джен появилась в комнате в зеленой блузке с голубой бабочкой, Вероника перевела ей мою просьбу. Джен кивнула.
– Она предлагает внизу, в ресторане.
– На глазах у всех? Ладно.
Они вышли вместе.
Наутро мы с Вероникой поехали к даосам. Ехать до них было дольше, чем до Мао. Вокруг зеленые маленькие горы. Я не выспался. Такие же маленькие и крепкие… – дремал я на заднем сиденье. Машина остановилась, началась пытка. Вместе с нами в гору карабкались сотни людей. Мужчины в джинсах несли на руках детей. Месиво из паломников и туристов. Зазывалы звали перекусить в чайных под тентами. Вероника кокетничала и подсюсюкивала. Я взмок. Больше плавать, меньше курить, – в сотый раз сказал я себе. Доползли до вершины. Развевались знамена. Воздушные шары с драконами. Возле храма люди бросали в печь деревяшки. Деревяшки ухали и стреляли. Люди, упав на колени, прижав лоб к земле, замирали в молитве, потом вскакивали, исчезали в дыму. Мы прошли в темный храм с нестерпимо сладкими запахами. Нам в глаза равнодушно смотрели золотые небожители с отвислыми животами. С поклонами нас провели в заднюю комнату. На ковре сидели два больших мешка под глазами – худой настоятель в синей шапочке. По бокам – двое молодых послушников.
– Как дошли до нас в горку? – усмехнулся настоятель.
– Легко, – сказал я. – Посидим в забытьи?
Настоятель с пониманием поднял брови. Это было начало чистой беседы. Слуга принес чай.
– Как по-русски чай? – спросил настоятель.
Возможно, он знал ответ.
– У вас в сувенирных лавках вокруг храма продают медали и красные звезды с Мао. Он – друг даосов?
– Великий вождь Мао Дзэдун не только наш друг, но и учитель. Он сделал Китай великой страной.
– Я рад за Китай.
– Отдельные люди не имеют значения.
– Волос в моей ноздре значит больше, чем спасение мира. Даосское изречение.
– Человек в любом случае жертва позора или славы.
– Ну, вы – как киники. Начали с отшельников, кончили гедонизмом. Разреши твоему телу делать то, что оно хочет! Я люблю ваши противоречия. Если хочешь стать сильным, объяви себя слабым.
– Краткий курс китайской философии для американских вузов, – догадливо кивнул мальчик-послушник, сидевший слева от учителя.
– А кто – разве не даосы? – проповедуют красоту незнания? – покосился я на него. – Так что, простите, важнее нас? – спросил я настоятеля.
– Например, гора, на которой мы с вами сидим. Ведь что мы сжигаем у храма? Свою гордыню.
– Да вы – даосский фундаменталист! – воскликнул я с недоверчивым смехом. – Из-за таких теорий мир превратился в ад.
– Я не буду это переводить, – сказала Вероника. – Это невежливо, хотя я с тобой согласна.
– Вы пишите книги, – сказал настоятель. – Если вы вкладываете в них свое сердце, они тоже важнее вас.
– Это верно, – согласился я.
– Мы все непоследовательны. Бредем, как ежики в тумане.
– Так и сказал? – переспросил я Веронику.
– Я всегда пользуюсь вольным переводом.
– Про Мао тоже был вольный перевод?
– С китайского невозможно переводить дословно. Иногда приходится переводить прямо наоборот.
– Значит, то, что он сказал, он вообще не говорил? – спросил я, допивая чай.
– В каком-то смысле да.
– Мы здесь теряем время.
– Говорят, в Москве всегда холодно, – задумчиво сказал настоятель. – У вас там не мерзнут ноги?
– Но ведь ноги отдельного человека не имеют особого значения.
Настоятель неожиданно расхохотался.
– Я верю, что вы – писатель. Но вам надо сделать еще несколько шагов, чтобы быть наверху горы.
– Думаете, получится?
– Хрен его знает.
Мы церемонно распрощались.
По дороге вниз мы с Вероникой зашли в забегаловку съесть пельменей.
– За хрен особое спасибо, – поморщился я от вони из открытой двери кухни.
– Если у тебя мерзнут ноги, мы можем успеть до ужина сходить в сауну… Это всегда так, – сказала Вероника, когда мы в белых халатах шли по коридору в сауну. – Чем больше человек верит в Бога, тем больше глупостей он говорит. По-моему, настоятель – полный мудак.
Я промолчал.
– Ты был не лучше.
Она скинула халат и вошла в сауну. Я курил и видел через стеклянную дверь, как розовеет ее тело с полными бедрами. Она легла на деревянную скамью и, подняв ноги, уперлась пятками в стену. Я увидел ее лобок со стародавним веером волос и не спеша затушил сигарету.
– Не обиделся? – Вероника поджала ноги, пропуская меня. – Ты до сих пор надеешься, что тебе откроется истина.
– Атеистка.
– Если бы восточная мудрость знала истину, в Китае не было бы «культурной революции». Моя семья тоже пострадала. Мой папа был профессором.
– Зверства могут быть частью истины.
– На фига мне такая истина? Бог запретил людям знать истину, – тыкала она мне в лицо своей китайской ладошкой, – забил все щели, чтобы мы не подсматривали.
– На фига мне такая клаустрофобия?
– Плесни воды на камни! – неожиданным материнским тоном приказала она.
Она превратилась и в мать, и в девочку. Она то вставала, то садилась, то ложилась, то наклонялась, то распрямлялась – ее тело юлой вращалось в тесной клетке. Она не успокоилась до тех пор, пока не присела на корточки и не стала меня сосать. Мы едва не опоздали на ужин.
Я помчался в лобби встречать Джен Лан. Она пришла в той же самой зеленой кофточке с голубой бабочкой. На этот раз у нее были накрашенные глаза и ярко-розовые губы. В ресторане – суматоха. Мы с трудом нашли свободный столик – официант вручил нам по листу линованный бумаги: у стеклянных витрин, где была выложена еда, записывались желания. Вся мощь Китая в этот вечер собралась в витринах: такого изобилия жратвы я не видел нигде. Я выбрал жареную черепаху. Я никогда до этого не ел черепах. Можно будет загадать желание.
Пока мы с Джен Лан тыкали пальцами в витрины, все было хорошо, но как только сели за стол, возник влюбленный призрак чистой беседы. Мы поулыбались друг другу минут пять, потом снова принялись улыбаться. Лан вела себя непринужденно, несмотря на то, что официанты и повара за витринами глазели на нее. Я ждал Веронику, которую попросил быть на нашем ужине переводчицей, но она не шла. Официант избавил нас от улыбок, набросав на стол кучу разной закуски. Я попросил у официанта китайской водки – он принес ее в синем флаконе с красной пробкой. Я разлил водку по рюмкам – Джен сказала мне что-то. Я подозвал официанта, но тот по-английски знал только названия рыб. Джен крутила в руке рюмку с водкой, как будто не зная, что с ней делать. Напрасно агенты безопасности международной гостиницы навели на нас дистанционные микрофоны: микрофоны молчали. Молчание – стимулятор паясничанья. Я стал показывать Джен, как русские чокаются и выпивают – она кивала, ничего не понимая. Когда я отчаялся объяснять, в стеклянные двери вошла Вероника, как спасательный круг. Она была тоже в зеленой блузке – они обе были зеленые.
– Слушай, – на подходе к столу озабоченно спросила Вероника, растягивая «у», – кто написал «Тихий Дон»?
Мне показалась, что она хочет покрасоваться перед Джен нашим интимным сообщничеством, толкая меня к научной дискуссии.
– Не знаю.
– Как ты не знаешь?
Она раскрыла вызывающе красный рот. Сев за стол, она стала звонить по мобильному телефону.
– Шолохов! – сказала она тоном победительницы.
– Ладно, – примирительно сказал я. – Почему Джен Лан не пьет?
– Я никогда в жизни не пила водку, – ответила Лан. – Но сегодня я выпью.
– Я тоже выпью, – сказала Вероника.
Мы стали есть и пить водку. Что можно сказать о черепахе? Она – студенистая. Даже в жареном виде. Наверное, лучше ограничиться черепашьим супом. Однако желание я загадал.
– После ужина я хочу подняться к тебе в комнату, – сказала Джен. – Но сегодня мне нужна Вероника.
– Я не против, – сказала Вероника.
Съев десерт, мы уехали на восемнадцатый этаж. Агенты в стальных костюмах, увидев нас втроем, переглянулись. Как только мы вошли в комнату, Джен подошла к столу и взялась за карандаш.
– Я хочу, чтобы он все понял, – сказала она.
Иногда она задумывалась, рисуя на полях лилии, которые в вазе стояли у меня на столе. Вероника сидела молча, сложив ладони между колен. Джен вручила ей исписанную бумажку.
– Ну, в общем, так, – сказала Вероника, пробегая глазами текст.
– Только без вольностей.
– Да… м-м-м… да… – Вероника посмотрела на меня. – По-моему, она сумасшедшая.
– Читай! – сказал я, закуривая.
Джен тоже потянулась к сигарете.
– Ты куришь? – удивился я.
– Хочу попробовать.
– Короче, – сказала Вероника, – она начинает с того, что родилась в бедной семье в деревне. Детство было тяжелое. Она не любила отца. Он был слабый и грубый. Когда она кончила школу, уехала в город. Хотела учиться дальше – не получилось. Она стала учиться на массажистку. Тело может о многом рассказать. Это всем ясно. Но так случилось, что она стала читать о человеке то, что она не хотела знать. Люди, которые прошли через нее, сотни людей, – они, – как она здесь пишет, – пустые лесные орехи. Одна скорлупа. Она не хотела спать со скорлупой. Когда она делала тебе массаж спины через халат, она очень разволновалась. Когда она прикоснулась к твоей груди, она чуть не лишилась чувств. Ты – живой среди мертвецов.
На этом месте Джен подавилась табачным дымом и долго откашливалась с выпученными глазами.
– Да ну! – усмехнулся я, наливая Джен минеральной воды из мини-бара. Я нашел там еще китайской водки, в том же синем флаконе. Мы втроем выпили.
– Дальше она пишет, что ты замерз среди мертвецов. Тебя, конечно, согревают твои дети и, наверное, жена, которую она называет царевной-лягушкой.
– Царевной-лягушкой? Ну, это же хорошо!
– Кто спорит! – откликнулась Вероника. – Но она пишет, что тебе не хватает тепла. Ты не можешь себя раскрыть. Ты занимаешься глупостями. У тебя крепкий хуй и трусливые яйца. Какая ерунда! – возмутилась переводчица. – Она пишет, что знает, как тебе помочь.
– Трусливые яйца! – пробормотал я. – Как она может мне помочь?
– Если бы ты не был женат, она бы вышла за тебя замуж.
– Она, что, тоже живая? – спросил я.
– Да, – сказала Джен.
– А я? – спросила с вызовом Вероника.
– Я тебе еще не делала массаж.
– Обойдусь!
– Но ты, – повернулась ко мне Джен, – пустил мертвецов к себе в сердце.
– Она, – перевела Вероника, – хочет их оттуда выгнать.
– Как?
– Ты уезжаешь из Чанши завтра утром?
– Да.
– Я тебе сделаю прощальный массаж.
– Ну, я пошла! – вскочила Вероника. – Осторожно! По-моему, она – провокатор.
– Ты останешься с нами, – сказала Джен. – Сядь на кровать. Ты же была с ним перед ужином в сауне. Чего ты стесняешься?
– Она уже знает про сауну, – огорчилась Вероника. – Ну, хорошо, я останусь. Тебе нужен ее прощальный массаж?
– У меня, возможно, трусливые яйца, но не до такой же степени!
Я разделся и покорно лег на живот.
– Перевернись на спину.
К моему изумлению, Джен тоже разделась догола и села мне на колени.
– Посмотри на свой живот, – сказала она. – Разъелся! Это – дань мертвецам. Твой пупок вылез из живота, как глаз из орбиты. Это предупреждение.
Джен принялась массировать мой хуй.
– Что ты ждешь? – обратилась она к Веронике. – Раздевайся! Он мне сегодня нужен возбужденный. Он любит лесбийские игры! Ну, чего застыла? Ты же хочешь быть живой!
Вероника, путаясь в шмотках, безропотно разделась. Джен нежно поласкала ее жидковатые груди и решительно раздвинула ей ноги с толстыми ляжками.
– Возьмемся за него с двух сторон! – приказала Джен.
Когда все было готово, она села на мой хуй до упора и, медленно двигаясь, стала дотрагиваться ладонями мне до груди. Вероника по-матерински гладила меня по голове.
– Ну, скажи, Лан, что я живая! – жалобным тоном попросила она.
По-моему, она хотела обратить все в шутку.
– Не мешай! – Джен закрыла глаза и продолжала двигаться, руками прислушиваясь к моей груди.
– Я тоже хочу кончить, – капризничала Вероника.