К слову об общем, основную часть группы, в которую меня распределили, умудрились сколотить по большей части из отщепенцев всех мастей, уже заимевших славу неблагонадежных и своенравных, каждый в своем роде. Мне лично наша группа напоминала пиратскую шайку, которую собрала судьба под парусом учебного заведения, плывущего в точно таком же неопределенном направлении, как и вся остальная страна. Романтические штрихи в этот этюд добавляли такие яркие индивидуальности как Денис или Дэн, который имел довольно внушительный список правонарушений и стоял на учете в милиции, Витя Миров – под творческим псевдонимом Мир, этот чуть было не сел за драку несколько лет тому… Филя – Кудрявый, случайно живое свидетельство того, что профессия домушника себя не изжила. А Гриша Молотков тоже был не прочь подраться, но отличительной чертой, точнее чертами являлись сколь просто невообразимое практически детское обаяние, столь такая же всеобъемлющая тупость, удерживающая баланс на грани идиотизма. Прочие тоже в своем роде выделялись, но не так ярко, как эти. Еще один парадокс отмечал тот же Илья Ильич, что ни одного нарекания от учителей конкретно по поводу нашего поведения на уроках не поступало практически никогда. Хотя стоило нам высыпать за пределы аудитории, класса или цеха, их несли ему пачками. Ну чем не пираты: на корабле – внимание и дисциплина, на суше – разбой и пьянство.
Мало-помалу привыкнув к новым порядкам и атмосфере, я вдруг вспомнил о Наде. Черт подери – за текущий год я так ей и не позвонил и совсем забыл, что я был в нее влюблен. Так себе влюбленный! Но покопавшись в себе некоторое время, я с удивлением обнаружил, что влюбленность эта никуда не делась – просто спряталась из виду. Хотя стоило обратить на нее внимание, она снова стала светить и греть – чудеса, не иначе. Конечно, энергия этой влюбленности не была той самой, что вынуждает идти на решительные и заведомо глупые поступки и вообще практически не попирает своей «сверкающей пятой» критическое мышление и работу интеллекта в целом, но просто хочет собой поделиться с определенным избранным существом.
Уже было собрался ей звонить, как вдруг остановился, наткнувшись на целый хоровод вопросов, начинающихся со слов, а вдруг, принявшихся монотонно вращаться вокруг возбужденного ума не хуже детского хоровода вокруг елки. «А вдруг она злиться? А вдруг не хочет меня видеть? А вдруг она пошлет меня к чертовой матери, что тогда мне делать с этой проснувшейся влюбленностью? А вдруг у нее кто-нибудь есть? (почти наверняка есть!), или еще хуже, никого нет, но я ей теперь не нужен?!» С горем пополам задвинув эту рефлексию подальше, все же позвонил. Надя, на мое удивление, согласилась встретиться даже без выдвижения беспокойно ожидаемых мной особых условий.
К рандеву готовился основательно: сходил постригся, сбрил пух с морды, помыл кроссовки и доконал соседку, любительницу клумб, выдать мне букет каких-нибудь, еще живых осенних цветов. Сунул цветы в пакет, не хватало чтобы меня одногруппники с ними увидели, а еще хуже – друзья (и те, и другие скорее простили бы нелицеприятные отзывы о них или дело, провернутое мной в одиночку, но от букета уж точно «не отмоешься»!). В общем, изготовился и приперся на оговоренное место встречи на двадцать минут раньше.
«На мосты по вечерам дураки пьяные и влюбленные ходят – нормальным людям в такое время там делать нечего!» – говорил мой сосед – престарелый брюзга. Это был его комментарий на падение с моста человека, пару лет назад. Тогда обошлось без фатализма – обыкновенный комичный случай – какой-то пьяный мужик свалился с низкого моста, ободрал колени, перешел реку вброд на ту сторону, которая была ему нужна изначально, но растерял всякую ориентацию в пространстве и снова пошел через мост. Дурацкая фраза соседа вместе с рассказом втемяшились в голову под каким-то неправильным углом и теперь мост для меня ассоциировался с неким романтическим местом. Тут еще услышал песнью Чижа, о том, что: «…все мосты разводятся, а Поцелуев извините – нет!» Конечно, наш мост не имел такого неординарного названия и вообще имел ли? Но так или иначе, я предложил Наде встретиться именно на дощатой террасе моста.
Надя пришла на место минута в минуту, долго рассматривала врученный ей букет, а когда спросила, сам ли я его составил, отметила художественный вкус. Мне стало смешно и пришлось признать, что это вкус моей соседки, флористки-любительницы, а не мой. Между походом в кафе и прогулкой по парку Надя, не долго думая, выбрала парк. Мы перешли мост и прошатались по неухоженным, но не по-осеннему сухим тропинкам до темна. После долго сидели на берегу за неожиданно по-настоящему интересным для меня разговором. Я-то прежде всерьез думал, что женское общество это нечто дополнительное, нечто делающее композицию полновесной, а тут на тебе: цельный, интересный, веселый человек – и вдруг девушка! Между прочим, мне показалось, что она куда разумней меня (правда ненадолго, и самолюбие взяло свое). Эта мысль пролетела по сознанию легкой пушинкой одуванчика и только оставила за собой вопрос: «Если она разумней меня, какого черта она не старается указать мне на это?!» (Хотя может быть именно поэтому и не старается…. В общем, это был вечер открытий и нашего настоящего знакомства. Уж не знаю, как она, но я остался глубоко впечатлен, к тому же финал нашей прогулки меня дожал окончательно. Прежде чем я поцеловал ее, уже стоя у ее дома, Надя сказала:
– Вообще-то я на первом свидании не целуюсь, но будем условно считать его вторым, поэтому нужно скорее целоваться, а то ты опять на год исчезнешь.
Когда плелся домой все думал: «Надо же, все помнит и так себя ведет! Другая бы истерику закатила и на каждый удобный и не очень случай намекала о заторможенной скорости моих умственных процессов, что-нибудь из серии “хорошо погуляли, ну пока, до следующего года!”, а эта – нет! Может быть, она тоже нашла в себе нечто похожее на то, что теперь есть во мне?»
Мое острое нежелание рассказывать друзьям о том, что теперь я встречаюсь с Надей, очевидно указывало на ее настоящую для меня ценность, хотя явно я этого не ощущал. Теперь я стал часто бывать у нее, реже она у меня. Мы, не сговариваясь не распространялись о нас, так, словно оба боялись спугнуть удачу или что там обычно спугивают, прежде чем все испортить?
Прошел, наверное, месяц таких наших встреч. В один из вечеров шли ко мне и уже стояли у самой калитки дома, когда из переулка выскочила машина и резко остановилась напротив. Это была вишневая «жигули-шестерка», сплошь обвешанная наклейками с изображением драконов и бегущего огня, с парой десятков каких-то антенн и такой глухой тонировкой, что лиц за стеклом разглядеть не представлялось возможным. Кроме того, колпаки, флажки, лента под стеклом с надписью «Super» и красные брызговики до самой земли окончательно формировали легендарный деревенский тюнинг (кстати, даже здесь над теми, кто выбрал именно такую форму самовыражения, не смеялся только ленивый).
Из машины выскочил парень с выпученными глазами, примерно моего возраста и, не закрывая двери и не глуша мотора, быстро пошел к нам. Я машинально открыл калитку, пропустил вперед Надю и тут же захлопнул ее, крикнув:
– Чё надо?! – отталкивая нахрапистого паренька обратно к машине.
– Э-э, ты притормози! –начал было парень и, бросив взгляд мимо меня, громко прогнусавил, – Надя, давай поговорим! Или так и будешь бегать!?
– Со мной говори! – предложил я.
– Значит, ты отвечаешь?! – тем же гнусавым голоском уточнил парень.
Я повернулся и бросил ключ от дома на тротуар.
– Надя, зайди в дом и закрой за собой дверь!
Она, не медля ни секунды, подняла ключ, и стоило замку щелкнуть с обратной стороны дверей, парень закивал, натянув косую улыбку.
– Ну, давай говорить! – кивнул с насмешливой снисходительностью, будто показывал, что участвует в игре, в которой он не может проиграть.
Он пригласил меня сесть в машину и повел разговор с каким-то не то наркоманским, не то приблатненным налетом. Суть его изложения состояла в том, что Надя – это его девушка. Будто они встречались несколько месяцев и недавно поссорились по какому-то пустяшному поводу, а он как на грех в это время уехал по каким-то делам, не успев помириться, и вот теперь вернулся и не понимает, что происходит? Я со своей стороны дал понять, что соболезную его утрате, но в связи с его нерасторопностью ничего по этому поводу делать не собираюсь и не отступлюсь. В общем орали друг на друга битых полчаса, скатились к взаимным угрозам и рыхлой неразборчивой матерщине. Вдруг боковым зрением я уловил контур человека на заднем сидении (немудрено, что только теперь, ведь свет попадал в машину исключительно через лобовое стекло). Попытка обернуться отозвалась громким треском и болью в шее, и перед глазами все потемнело.
Прежде чем открыть глаза, слух уловил звуки глухих ударов моего собственного сердца, вперемешку с таким же ритмичным стуком откуда-то извне. Я с трудом открыл глаза и, чувствуя легкую слабость, осмотрелся. Я сидел в том же кресле, а надо мной склонилась девушка, держащая меня за запястье. Взглянув мне в лицо, она отпустила руку и, отступив от машины, крикнула:
– Рома, он живой!
Здесь я встряхнулся и, протерев глаза, выскочил из машины. Девушка отступила, кажется, оторопев, а я, чуть шатаясь, окинул взглядом окрестность.
Соображал я теперь плоховато, но двор, в котором стоял сейчас, показался мне знакомым. А когда обратил внимание на возню, которая шла возле открытого настежь гаража, то с насмешкой выдохнул:
– Поролон…
Действительно это был двор, дом, гараж, а в том же числе и жена Ромы. Сам Поролон теперь бил, пытавшегося подняться недавнего моего собеседника, короткой гибкой палкой по спине. Он с остервенением стиснул зубы, при этом приговаривая: «Мне своих проблем не хватает, вас гондонов еще учить!» После схватил второго стоящего тут же и взялся охаживать и его, пока тот сопя и кряхтя не рухнул на землю. Наконец-то бросив палку, Рома вытер лоб рукавом и, приблизившись ко мне сказал, прежде пожав руку:
– Поговорим?
– Поговорим, – кивнул я.
Мы с Ромой прошли в летнюю кухню – небольшой домик с диваном, креслом, широким столом и печкой. Он достал из кухонного шкафчика бутылку коньяка два стакана и нарезку лимона. Налил, и выпив не дожидаясь меня, стал говорить, опережая мои вопросы.
Оказалось, тот паренек, с кем я говорил, это Ромин двоюродный братец Коля, из города (из какого не уточнялось). Несколько месяцев назад он начудил что-то у себя, и папаша решил его спрятать подальше от посторонних глаз, пока пыль не уляжется, а за одно и его приятеля (подельника). Жили первый месяц – тишь да благодать, без необходимости за забор не выходили, но в один вечер не удержались и поехали прокатиться. Сняли местных девок – погуляли, а вот одна отказалась гулять, тут Коле шлея под хвост и попала, стал за ней увиваться…Ему говорили – школьница, а он вроде как сам не свой, влюбился похоже. Потом папаша его позвонил, говорит – пусть едут обратно, вроде как решил он дело, Коля уехал, а вот теперь вернулся.
– Они, видно, поняли, что дальше зайти не смогут, вот и решили тебя ко мне привезти – напугать, чтобы ты отступил. Я-то им наплел, что здесь в большом авторитете иначе этих отморозков не удержать, а так родня все же! – Явно скрепя сердце, сказал Рома. У меня к нему даже намек на уважение мелькнул. – Ты, Ваня, пойми правильно – влюбился человек! Хотя натура у него такая, что, может, просто прихоть, а как получит… как там ее? Надю! Так и интерес потеряет? В общем, зла не держи! Я их тут по-своему поучу! – наливая еще, сказал Рома. – Как там с Маратом, не работали еще?
– Пока нет, жду чего-нибудь подходящего, – с напускным значением ответил я, только теперь поняв, отчего он так заискивает со мной.
Он понимающе кивнул, выпил еще и пошел на улицу, сказав, что сейчас позвонит и меня отвезут домой. Я вышел следом, закурил сигарету, и пока Рома пошел в дом, приблизился к тем двоим, теперь сидящим у гаража на краю тротуара с печальными лицами.
– Ты чем меня вырубил? – спросил я, глядя на Колиного подельника.
Он бросил обнимать себя за отбитые бока, сунул руку за пазуху и протянул вперед перемотанный красной изолентой электрошокер. Прежде я таких не видел и из баловства нажал кнопку. Аппарат зарычал, играя электрическими дугами между контактов, ребята от этого звука вздрогнули так, словно их уже к ним прислонили. В общем, спецсредство я положил себе в карман, прежде уловив в глазах паренька печаль ребенка, лишившегося игрушки. Смотрел на них теперь и даже намека на злость в себе не находил, да и сильней чем Рома, я точно не смог бы их наказать, хотя скорее всего и не стал бы.
Машина, с уже известным мне помощником Ромы за рулем подъехала через пять минут, и скоро я все же вошел в свою калитку.
Надя сидела за кухонным столом и читала отцовскую книжку, сразу вскочив, как только меня увидела.
– Что?! – округлив глаза, вскрикнула она.
– Нормально. Но о таких ухажерах нужно предупреждать, это же не то, что наши – подрались-разошлись, эти могут и электричеством начать пытать… – с насмешкой ответил я.
– Ты серьезно? – испугано замерев, выдохнула Надя.
– Нет, но предупредить стоило. Иначе выходит, что ты меня используешь, – усаживаясь за стол напротив нее, сказал я. – Или даже не так – просто водишь вслепую!
– Хорошо! – игриво сказала Надя и, обойдя стол, уселась мне на колени. – Говоришь использую? Я тебе открою одну страшную тайну… я и дальше планирую тебя использовать, – и, увидев мой ошалелый взгляд, добавила, – и рассчитываю, что ты станешь использовать и меня! – покачиваясь на моих коленях, потянулась и ущипнула за шею.
– Это само собой – использую… Но, если говорить о том, как я планирую тебя использовать, с моей стороны никаких секретов нет, – Надя качнула головой и сменила сверкнувший в глазах эротизм на возмущение, – …будешь мыть посуду, полы и белье стирать, – она опять меня ущипнула, но на этот раз с осуждением. – Я тебе говорю, предупреждай о том, что у тебя в жизни происходит! А если бы не случай, я даже не знаю, как это все могло закончиться.
Надя кивнула и вдруг спросила:
– А где твой отец?
– На работе – государственную тайну охраняет и учетные карточки призывников!
– А в чем тайна?
– Тайна в том, что никаких карточек там нет! Только подрамники от советских транспарантов, которые не смог украсть завхоз и пыльный призрак военкома. Он ходит по пустым кабинетам и скрипит казенными ботинками! – Немного невпопад рассмеялся я, и вдруг задумался. Чем сегодняшний день мог обернуться, если бы эти кретины, приехали не к Поролону, а к кому-нибудь еще? Хотя разве такое может быть, чтобы все по-другому?
Своим друзьям я тогда ничего не сказал. Промолчал и о моей встрече с Маратом. А вообще у этих тоже жизнь не стояла на месте, время от времени выписывая неумелые кульбиты начинающего танцора и все больше высвечивала характер каждого.
За весь прошедший год, который всякий учащийся измеряет от первого сентября до средины июня, или от каникул до каникул, мои друзья изменились особенно заметно. Саня, например, неожиданно занялся игрой на гитаре. Хотя помнится, когда-то он рассказывал, что попытка матери отдать его в музыкальную школу выдержала только несколько занятий. От них, «полуконтуженная» преподавательница уроков пианино впала в хандру. Она же назвала манеру Сани жать на клавиши насилием над инструментом, с тех пор выяснилось, что до партитуры дело не дойдет и не вертеться Сане на круглом табурете! А вообще, в его бренчании на гитаре что-то было, хотя кажется он слишком торопился навесить на себя ярмо профессионала. Так вначале освоив мелодию «В траве сидел кузнечик…», он тут же взялся за гитарную партию песни «Nothing Else Matters» группы «Metallica», разучивая которую, по его словам, чуть не спятил. Такие любимые дворовыми гитаристами вещи как: «Прогулки по воде» группы «Nautilus Pompilius» или «Все идет по плану» группы «Гражданская оборона», выходили довольно похоже. А уж все, что касалось творчества группы «Кино» вообще впечатляло, хотя нужно сказать с вокалом у Сани имелась загвоздка, проще говоря – паршиво пел. Но для каких-нибудь очередных наших посиделок его навыка хватало вполне. И когда он начинал завывать «Группа крови на рукаве!» или «Песен еще не написанных, сколько?..», толпа подхватывала песню и хором обогащала его вокальную нищету. Он между делом даже завел подругу, готовую терпеть его творческие терзания и вместе с ним бороться с общественным неприятием его музыкальных исполнений на трезвую голову.
У Лехи вообще жизнь сделала радикальный поворот. Дело в том, что с тех самых пор как его мать вновь вышла замуж, он, по рассказам, пребывал в несколько подавленном состоянии, наверное, привык быть в доме единственным мужчиной. Его новоиспеченный отчим как только прижился, так взялся входить в хозяйский вкус. Стал указывать ему, что делать, и вообще уж слишком настырно лез в отцы. В этом возрасте и родных воспринимать трудно, а тут отчим, да еще к тому же бывший военный и, как водится, с комплексом Наполеона. От этих «равняйсь-смирно!» Леха, понятное дело, ликования не испытывал и вечно ругался, то с отчимом, то с матерью, стал выпивать чаще обычного и по возможности не ночевать дома. Когда я пробовал с ним разговаривать на эту тему он отвечал, что лучше станет ночевать, где придется, чем пойдет домой опять смотреть на эти «нравоучительные рожи». Надо сказать, в этих конфликтах мать всегда занимала сторону отчима, который в свою очередь не признавал понятия личное пространство. В конце концов пришли к тому, что отчим как-то особенно крепко приложил Леху, а тот схватился за нож. Тогда обошлось, но на «семейном» совете, обменявшись ультиматумами, решили, что Леха едет учиться в Томск, а отчим в свою очередь обеспечит его жильем и все расходы возьмет на себя. Почему именно в Томск? Этот самый отчим был оттуда родом, и убедил Лехину мать в том, что и образование там лучше и присмотреть за ним в случае чего будет кому (полно родственников). К тому же городская атмосфера молодому человеку в контексте более широкого смысла социальной подготовленности куда полезней поселковой, а окончив последний школьный учебный год, там и поступит в университет. В общем, в июле Леха уехал.