Е – Ну подожди, Владимир, чем дело-то кончилось, посадили?
Д – Не, обошлось. Благо, что я дело придержал, разобрались они в итоге друг с другом, забрала бабуля заявление, секту бросила, живёт сейчас в той же квартире по-прежнему. И ведь видите, как рисковал, ведь сам сесть мог, но что б мать родная без крыши над головой не осталась…
А – А чем вы сейчас занимаетесь, Даниил Сергеевич?
Е – Кроме нас.
Д – Да есть ещё одно дело. Тоже, кстати, интересное (усмехается). Там товарищ жену свою грохнул из гуманных побуждений.
Е – Как так?
Д – Вот так, зарезал, один хороший удар в сердце. Благо, что не мучилась; наверное, и сообразить не успела, что её убивают. Мутное дело, даже рассказывать не охота.
Владимир вздыхает.
В – А оно может и хорошо так, когда вот, полон сил, живёшь, а потом раз! И не живёшь. Вот так внезапно, чтобы именно раз и всё.
К – Не каждому Бог такой подарок дарит, чтобы сразу в рай и без долгой дороги.
В – О том и речь, Кирилл, о том и речь. Испытание, что ли, какое?
Кирилл пожимает плечами.
К – Кто знает? Может и испытание.
Н – Кого? Кого испытание? Вот та же бабушка наша, кого бог испытывал? Её или мать? Или меня? Или может всех нас?
Е – Ну Настя…
Н – А что? Я этих божественностей не понимаю. Ну, хочет бог испытать кого-то, так испытывай, почему кто-то ещё страдать должен?
К – Так оно, может быть, в том и задумка, что не для одного человека испытание придумано? Откуда нам знать?
Н – Тогда зачем…
К – Вот когда там будешь, тогда и узнаешь, зачем. Это после все связи ясны станут, не сейчас, не в этой жизни. Может ты, лично ты, спаслась через бабушку, ведь возможно?
Настя не находит, что сказать.
В – Порою даже интересно посмотреть, что там такое…
Е – Владимир, ты меня пугаешь.
В – А тебе не интересно?
Елизавета улыбается.
Е – Пока – нет, я ещё пожить хочу. Я, пожалуй, за несколько последних лет впервые жизнь почувствовала. Нет, правда, я это честно говорю. И мне не стыдно за свои слова, я знаю, что мама тоже была бы рада, если бы увидела меня такой.
В – Ей ведь, Даниил Сергеевич, за себя стыдно было. Всё… (осекается). Да что уж там, давайте начистоту? Стыдно ей было, что она, которая всю жизнь о всех нас заботилась, вдруг такой… обузой стала. Оно, конечно, не так, не обуза, но разве ж переубедишь? Неловко ей было, что к своим страданиям и нас, получается, подтягивает.
Е – Да (улыбается), шутила всё по этому поводу, сначала… А потом уже просила…
Елизавета замолкает, не зная, как продолжить.
Н – Не могла она на себя руки наложить, вот и просила, чтобы ей помогли. Маму просила. Последнее время, когда обезболивающие совсем помогать перестали, очень часто просила.
Е – Нет, Настя…
Н – Я слышала, мама, не отпирайся. И я не вижу в этом ничего зазорного.
Даниил немного удивляется.
Д – Прямо сама просила?
Елизавета неуверенно кивает.
Е – Да.
Д – Так может это, когда приступы были, в беспамятстве…
Е – Нет, в такие моменты как раз не просила. Вернее просила, но редко. Мама у меня очень рассудительной была и просто так, на эмоциях, никогда ничего не говорила. Она спрашивалась разрешения серьёзно поговорить и просила… Говорила, что я ей самый близкий человек и от кого же ещё, если не от меня, смерть принять?
Д – Что-то я не понимаю…
Владимир принимается разливать коньяк.
В – Да что тут понимать, Даниил Сергеевич? Тяжело ей было, а о спасении и речи уже не было. Как ещё прекратить страдания? Вот и просила… помочь.
Д – Не понимаю я, как можно просить, чтобы меня самого убили?
А – А почему нет? Такие случаи…
Д – Но это же жизнь! И второй жизни не будет. Всё. Тебя нет. Как можно просить, чтобы тебя не стало? Ерунда какая-то.
Е – Зря вы не верите, я сама…
Д – Да, не верю! Нет, я понимаю, в пылу горячки просить, тут я могу понять, но чтобы вот так, на серьёзный разговор…
А – Вы просто не видели, как всё это было. Да даже и не в том дело, что болеет человек, а что любящие кругом, они через тебя болеют, им от того может и ещё хуже. Чего и не попросишь только.
Д – Тем более, как у любящего тебя человека просить, чтобы он тебя убил?
А – А кто ещё? Кто ещё поможет? Если не любящий тебя. Кого попало с улицы не попросишь, вряд ли, что поможет.
Д – Вы так говорите, помощь… Что значит «помочь убить»? Помогите мне, обворуйте, а то я нищим стать не могу. Ведь то же самое. Да даже и больше того, жизнь – это не вещь, жизнь уже точно не вернёшь.
К – Нет, это вы о разных вещах говорите. Вернее, нет, не о разных, но в вашем смысле всё-таки о разных. Помощь – это когда от твоих действий человеку будет лучше. Если бабушка считала, что там, в том мире, ей будет лучше, чем здесь, то просьба переправить её в тот мир – это именно призыв помочь, помощь.
Д – Да какой мир… (Даниил начинает злиться)
А – Тут не в мире дело, Кирилл вам не то сказать хочет; дело в том, что лучше, а что хуже.
Д – И что?
А – Вот и получается, что если со смертью бабушке стало бы лучше…
Д – Да как хоть лучше?
А – Вот так и лучше. И правда, ей стало действительно лучше. Ведь не больно уже?
Д – Ей никак.
Е – Вот вы, Даниил Сергеевич, что предпочтёте: просидеть сутки на иглах, да что б родные ваши видели, или просидеть на обычной кровати, которая не вызывает абсолютно никаких эмоций?
Д – Это разные вещи.
Е – В том ваша проблема и заключается, что для вас это разные вещи. А оно всё одно.
Д – Ну как одно? Как? Жизнь, повторяю – это не вещь, здесь нельзя судить так же.
Е – Как, так же? Со стороны? Нельзя. Потому только любящие, близкие люди могут судить о жизни другого человека.
Д – И вы рассудили? (к Елизавете)
Е – В каком смысле?
Д – В буквальном, ведь можно… оказать помощь?
Елизавета обижается.
Е – Я вам даже больше скажу, Даниил Сергеевич, она мне и способы предлагала, и как сокрыть, что её убили…
Д – Вот как…
Е – Да, она обо мне беспокоилась, так же, как и я о ней; я тоже ей только лучшего желала, всегда так было.
Д – Лучшее, я так понял, это смерть?
В – Ну хватит вам уже спорить, помиритесь.
Владимир поднимает рюмку.
В – Вы знаете, Даниил Сергеевич, как у нас все споры любят? Одни философы, не иначе. Вы уж простите, не принимайте близко к сердцу. Любим мы это дело, что поделать? Да и вы, не наседайте, видите, неприятно человеку (пауза). Давайте лучше с вами выпьем.
Даниил вздыхает.
Д – Да уж… Давайте… За согласие (пытаясь изобразить улыбку).
Все чокаются.
Сцена 4
Обстановка: дом, вечер.
Действующие лица: Даниил, Настя
Та же беседка на заднем дворе. Солнце уже почти село. Даниил сидит один, что-то изучая в телефоне. Подходит Настя.
Н – Для вас всё готово, идите в дом.
Даниил откладывает телефон.
Д – Хорошо тут у вас, дом, природа… Ничего, что я ночевать остаюсь? Честно говоря, неудобно как-то.
Настя садится напротив.
Н – Ничего неудобного. А вот с мамой у вас и, правда, неудобно получилось, она очень расстроена.
Д – В смысле?
Н – Вы же так намекнули, что это она бабушку… Да ещё и прикрывается философией. Ведь так вы подумали?
Даниил некоторое время молчит.
Д – Так.
Настя говорит уверенно, даже жёстко.
Н – Вы понятия не имеете, что для мамы значила бабушка. И сколько мама для неё сделала в последнее время. И как она плакала ночи напролёт, после этих бабушкиных просьб. Вы же про это не подумали, правда?
Даниил молчит.
Н – У меня у самой сердце кровью обливалось, когда я на маму смотрела; как же было жаль мою бедную маму… А вы такие вещи говорите. Это… Это просто подло, Даниил Сергеевич.
Д – Да-а (вздыхает).
Н – Вас бы тогда, в то время, на место мамы на день поместить, хотя бы на день, или на место бабушки, да или хотя б на моё место. Вы бы уже так не говорили. И не утверждали бы того, о чём никогда даже не думали толком.
Настя встаёт.
Н – Не хорошо, Даниил Сергеевич, стыдно должно быть.
Д – Не хорошо (в сторону, еле слышно)
Настя уходит. Даниил вздыхает и устало потирает глаза.
Сцена 5
Обстановка: дом, утро.
Действующие лица: Даниил, Анна, Елизавета
Даниил обувается в прихожей. Рядом, немного в стороне, стоит Анна, покорно ожидая возможных указаний.
Даниил заканчивает обуваться, распрямляется, на секунду задумывается.
Д – Анна…
А – Да.
Д – Позовите, пожалуйста, Елизавету Павловну. Я на улице буду.
А – Хорошо.
Анна уходит.
Даниил выходи на улицу; ждёт, опустив голову и о чём-то усердно думая.
Через некоторое время выходит Елизавета.
Е – Анна сказала, что вы меня звали.
Д – Да, я её просил. А проводите меня до машины (улыбается).
Е – Разумеется.
Неспешно направляются в сторону ворот.
Д – Я вообще… Конечно, не ряди того, чтобы вы меня проводили, звал. Я, Елизавета Павловна, извиниться хотел.
Е – Не стоит…
Д – Нет, я был не прав и я хочу извиниться.
Елизавета начинает улыбаться.
Е – Извинения приняты.
Д – Я вчера всё лежал и думал… Да, не прав я был, наговорил лишнего, не подумавши. Действительно, если представить…
Елизавета вздыхает.
Е – Лучше даже не представляйте. Это очень больно.
Д – Это я и понял. А Мария Фёдоровна часто… просила?
Е – Раньше ещё не очень; думала, конечно, но просить стеснялась. Потом, когда надежда в ней совсем угасла, она решилась и попросила… Владимира, вы же знаете, да?
Д – Да.
Е – Владимир мне рассказал. И мама всё ждала. А я ещё понять не могла, что она в последнее время так косо на Владимира смотрит? Только вчера, когда он про своё обещание рассказал, я всё поняла. Но я его не виню, я… Понимаю. Да, он должен был, но не смог, так же, как и я не смогла. Я представляю, как ему было трудно решиться, потому что мне было трудно точно так же. И вы, прошу, не судите Владимира строго за его слабость (улыбается).
Д – Я не осуждаю.
Е – И меня не осуждайте, я тоже слабая. А как мама просила… Да, в последнее время часто. Тут всё наложилось. И боль её, от которой невозможно было никуда деться, и наша боль, душевная, и то, что Владимир обещание не выполнил, и, а это, прежде всего, её смирение. Она уже распрощалась с жизнью, и жить не хотела. Потому, в последнее время, очень часто меня просила. И так, между делом, и намёкам, и на серьёзный разговор звала.
Д – Даже варианты предлагала?
Е – Конечно! Она рассудительная была. Самый её любимый вариант был – передозировка обезболивающего. Она не могла сама себе внутривенно укол сделать, поэтому и просила. Или ещё предлагала подушкой задушить, мол, у неё опять приступ был удушья, а я не успела. Тогда она говорила, что ты главное подушку не отпускай, как бы я ни брыкалась (грустно улыбается). Или даже предлагала ударить чем-нибудь тяжёлым в основание черепа, а потом сбросить с лестницы, мол, она сама с лестницы упала, споткнулась и головой неудачно ударилась.
Д – Страшные вы вещи рассказываете.
Е – А как слушать это страшно? Нет, не то, что она умрёт в итоге, это как раз и не страшно, а как вот я своими руками… Трусость человеческая, самая обычная трусость. А мама мне и так, и так, всё пыталась достучаться, а я… Боюсь, не могу и всё тут.
Даниил кивает.
Д – Да уж…
Е – Знаете…
Елизавета задумывается.
Е – Одно время мама почти совсем не ела. Просила, чтобы ей еду оставляли, а она потихонечку… Действительно, еда отбавлялась. А потом Анна не выдержала и призналась, что мама приказала ей еду понемногу отбавлять, чтобы незаметно было, что она не ест совсем и чтобы тем самым истощить себя, чтобы болезнь добила её наконец… Но Анна добрая. И болтушка. Не выдержала. Я тогда к маме пришла, говорю, заметила я, как Анна сегодня еду выбрасывает, объяснись, а сама улыбаюсь, мол чего это ты удумала… Да так с улыбкой дело и кончилось. А потом я ночь напролёт ревела.
Некоторое время идут молча.
Д – Не тираньте себя, я всё понимаю.
Е – Нет, мне и самой высказаться хорошо. Это всё… Чтобы вы слабость мою осознали, в какой ситуации я человеку не помогла. И почему помощь моя требовалась. Мне на душе легче становится, если вы знаете, вроде как прощения в вас нахожу.
Д – Да кто я такой…
Е – Вы тот, кто должен разобраться, у кого всё-таки хватило жалости и духу помочь моей бедной маме. Мы на вас все очень надеемся. Нам интересно.
Даниил усмехается.
Д – Да-а, всё равно как-то…
Е – Не продолжайте. Действительно, я становлюсь навязчивой.
Д – Нет, я в том смысле…
Е – Я наверняка знаю. Да и конечно подумать вам ещё надо, уж простите за прямоту. Но я понимаю, не думайте обо мне плохо.
Д – Я о вас обо всех думаю только хорошее, потому и не могу ничего понять.
Подходят к воротам.
Е – Вы обязательно разберётесь, Даниил Сергеевич, я в вас верю.
Даниил снова усмехается.
Д – Да уж, хотелось бы разобраться.
Е – До свидания. Вы звоните, приходите, вы нас совсем не затрудняете.
Даниил открывает ворота и выходит.
Д – Добрые вы… Всем бы такими быть.
Е – Спасибо, Даниил Сергеевич.
Д – До свидания. И ещё раз извините меня.
Е – Извиняю. До свидания.
Ворота закрываются.
Сцена 6
Обстановка: кабинет начальника, день.
Действующие лица: Даниил, Константин
Даниил сидит за столом, понуро опустив голову; Константин выжидающе на него смотрит. Немая сцена длится относительно долго.
К – Ну так что?
Даниил пожимает плечами.
Д – Не знаю. В общем, и с бабулей этой никаких зацепок, и с Алексеем непонятно.
К – А с Алексеем что?
Д – Да тоже как-то… Ну вот зачем он убил? Не понимаю, просто не понимаю. Вроде нормальный человек, адекватный, на психа не похож. Что-то он не договаривает, а вот что – не могу понять.
Константин кивает.
К – Ладно, с этим товарищем и так всё понятно, он уже никуда не денется, ну а с бабулькой-то что делать?
Даниил довольно долго молчит.
Д – Висяк получается.
К – Висяк… Тебе самому-то не стыдно?
Даниил разводит руками.
Д – Ну не знаю я уже, что думать! Все там хотели, чтобы бабулька померла, буквально все. Кто из жалости, кто от чувства долга, кто от любви к ближнему своему…
К – Интересно…
Д – Но не врут они! Такая семейка… Необычная. Добрые прям…
К – Добрые, из жалости… А может и так? Почему нет?
Д – Да как-то… Нет, так оно и есть, и я всё понимаю. Но всё равно… (Даниил пожимает плечами). Не знаю.
К – Психи, они разные бывают. Я на своём веку столько дураков повидал… От большой и светлой любви чего тока народ не творит. Оно может и правильно творит, порою, а порою и что зря получается. И вот как судить? Закон любовь и жалость не учитывает. Это как на войне, добей, браток, а какое за это «добей» наказание, по закону? Трибунал, расстрел. А по совести? (пауза) То-то и оно. Так что всякое бывает.
Д – Бывает…
К – Помню я случай, я тогда ещё молодой был, в деревне работал. Убили деда, инвалида, ветераном был. Родных у него не было, дед совсем плохой стал, почти не ходил, от пролежней помирал. И кто-то сжалился над ним, застрелил. Но вот кто? Деревня-то большая, деда многие знали, а тогда ружья в каждом доме были. И ведь нашёл я его. Знаешь, как?
Константин выжидает.
Д – Как?
К – Кто мог сжалиться? Самый жалостливый, кому не всё равно. Остаётся только найти самого доброго гуманиста на селе и у кого духа хватит убить. Оказался там один, в войну санитаром работал, много повидал, имел опыт… добивания. А до войны на философа учился, гуманист тот ещё. Я с ним поговорил по душам, вижу, есть, что скрывать, а потом он и вовсе признался. Вот так.