Глашка отрекомендовала Екатерину толстухой. Сомнений не оставалось: значит, "чахоточная" - это было сказано именно о ней, о княжне Александре.
Вернувшись домой от Протасовых, княжна имела серьезный разговор с матерью. Она была полна решимости никогда в жизни больше не посещать никаких балов и приемов. Подумывала даже уйти в монастырь. Но княгиня сделала дочери строгий реприманд и пригласила к ней доктора. Уже в который раз. Итогом его визита, как обычно, стал бодрый отзыв о деликатной конституции княжны, которая, по его словам, никоим образом не свидетельствует о легочной болезни. На прощание пациентке был дан совет употреблять больше овощей и фруктов и по возможности чаще выезжать на воды.
Когда прибыло очередное приглашение на бал, княгиня тоном, не допускающим возражений, приказала дочери ехать к портнихе. Алина равнодушно повиновалась. Она уже больше ни на что не надеялась, но ей не хотелось расстраивать мать. Даже новость о том, что в моду вошли пышные кружевные оборки на груди и плечах, ничуть не порадовала княжну. Исподволь присматривавшаяся к дочери княгиня попробовала по-своему утешить ее - впервые позволила ей надеть на бал свое изумрудное колье, а также серьги и браслет к нему. До сих пор она не разрешала дочери носить эти украшения, сама порой красуясь в них на наиболее торжественных приемах.
Надевая изумруды матери и невольно восхищаясь их красотой, княжна вспомнила, как кузина Пашетта по-детски искренне завидовала фермуару княгини Ольги Андреевны. Вроде бы совсем недавно это было. Всего два года прошло, а сколько всего изменилось! Кто знает, где теперь те сапфиры с бриллиантами... Муж Ольги Андреевны, по слухам, заложил их после ее смерти. Да и Пашетту уже вряд ли интересуют роскошные украшения - ну куда их носить в той тмутаракани, где она обитает со своим Лариным? Молодой муженек проявил мудрость не по годам - почти сразу после свадьбы увез свою Пашетту подальше от Москвы. И от Грандисона.
Что ж, каждому свое. У нее, княжны Александры, есть изумруды. Любимые. А у Пашетты есть муж. Нелюбимый. Так почему же в сердце Алины шевелится нечто похожее на зависть к Пашетте?
Изумруды княгини оказались несчастливыми для ее дочери. Вчера, в этот знаменательный вечер, когда Алина впервые блистала в них, привлекая внимание всего собрания (по крайней мере, ей так казалось) - именно вчера она впервые после долгого перерыва увидела его. Того, кого они с Пашеттой романтично называли Грандисоном. Точнее, это она, Алина, вкладывала в это имя романтический смысл. Пашетте же, которая не читала Ричардсона (и ничего другого тоже не читала), было все равно, называй его Алина хоть Ловеласом, хоть Вертером, хоть Мефистофелем - главное, что у него были синие глаза и стройная фигура.
Грандисон последние полгода провел в Италии, с размахом отметив таким образом свой изрядно затянувшийся медовый месяц. О том, какое богатое приданое он отхватил за супругой, до сих пор судачили по всем московским и петербургским салонам. И вот он снова в Москве и снова появляется на балах. Но теперь уже не один.
Княжне Александре казалось, что переживания той поры сейчас, спустя полгода, приутихли в ее сердце. Она ошибалась. Снова с болезненной ясностью вспомнилось, как она боялась, что рано или поздно Грандисон заметит, сколь сильно влюблена в него Пашетта, и тогда... Алине не хотелось думать, что будет тогда. С другой стороны, размышляла она, мало ли барышень вздыхают по этому красавцу! Может, он выберет вовсе и не Пашетту, а ее, Алину. Как знать?
И вот этим вечером они внезапно встретились на балу у Матвеевых. Княжна Алина, позабыв о том, что хотела вдоволь покрасоваться в материнских изумрудах, забилась в уголок за колоннами, бессознательно сжимая одной рукой веер, а другой - белопенные оборки кружев на груди. Она во все глаза смотрела на счастливицу, которая стала супругой Грандисона. Было чем полюбоваться - молодая княгиня была женщиной высокой и статной, а ее воздушное парижское платье с каскадом серебристых кружев вызвало настоящий ажиотаж в дамском кругу. Но Алина не отрываясь смотрела только на одну деталь ее туалета - сложной формы изумрудное колье и такие же браслеты. Этот богатый гарнитур явно был создан заграничными ювелирами, причем совсем недавно, в духе новейших мод. Какими же старомодными и дешевыми казались по сравнению с ним изумруды самой Алины!
Из оцепенения княжну вывел легкий хруст - это сломался в ее руке хрупкий резной веер. Алина разжала пальцы, выронила веер и пошла к выходу.
А на следующее утро она проснулась совершенно разбитой. С трудом встав с постели, расстегнула забытый с вечера браслет, сняла его и положила на туалетный столик. Положила аккуратно, хотя очень хотелось с громким криком вышвырнуть его в окно, словно ядовитую змею. И если бы это украшение принадлежало лично ей - вышвырнула бы непременно. Да, изумруды изумрудам рознь... Счастье бывает разное.
Алине вдруг до смерти захотелось увидеть Пашетту и рассказать ей все. И получить прощение. Но Пашетта была далеко, и одному богу было известно, суждено ли им когда-нибудь встретиться вновь. И тогда Алина вспомнила об одной вещи, которая могла бы помочь ей справиться с нахлынувшими чувствами. Она выдвинула нижний ящик инкрустированного перламутром бюро, стоящего в углу будуара, и вытащила оттуда небольшой альбом в переплете из голубого бархата. Пролистнула до последней страницы. Там, в самом конце, корявыми буквами было выведено:
Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня.
Это написала Пашетта перед самым отъездом в деревню, в имение мужа. Обычные заключительные строчки, какими девицы завершают исписанные вдоль и поперек альбомы своих лучших подруг. Быть первой, то есть "распечатать альбом", и быть последней - "запечатать альбом" - одинаково почетно. Барышни из числа лучших подруг хозяйки альбома состязаются за такую честь. Но Пашетта, похоже, не оценила выпавшего ей счастья и совершенно равнодушно, если не считать пыхтения от усердия, вывела строки на память по просьбе Алины.
Пашетта в тот день вообще не выглядела счастливой. Глаза у нее покраснели от слез, а полные щеки, всегда румяные, наоборот, побледнели. "Замужество горше уксуса", - мелькнуло в голове у Алины.
Такой она и запомнила Пашетту на долгие-долгие годы.
Княжна Алина
Огонь в камине догорал, и в будуаре стало намного темнее. И холоднее. Свеча тоже почти истаяла. Зажигать новую не хотелось - к чему лишние расходы? Не те уже времена. При папеньке да при маменьке, бывало, в этом доме за один бал тратили свечей больше, чем сейчас на весь дом тратят за год... Оно и понятно. Тогда в хрустале люстр и в серебре столовых приборов отражались все папенькины чаяния и маменькины надежды. А сейчас-то для кого всем этим сверкать? Да и на какие, пардон, доходы? Имение приносит все меньше денег - подлец управляющий знает, что у старой барыни недостает здоровья, чтобы приехать и лично ревизовать его книги. И здоровья этого у нее остается все меньше... Ну ничего, вот унаследуют имение племяннички, дети кузена Сержа, то есть князя Сергея Николаевича - живо разложат на конюшне мошенника-управляющего и высекут до полусмерти, а потом, может, и продадут соседу какому-нибудь. И поставят смотреть за имением своего человека. Немца, скорее всего - отечественным труженикам пера и цифири их семейство не шибко доверяет. И все тогда пойдет на лад. Как при папеньке. Жаль только, уже без нее.
Свеча угасла. Но княжне Александре она была уже не нужна. Руки она грела в старенькой муфте, а письмо, засунутое в ту же муфту, выучила почти наизусть - не было необходимости перечитывать. Пашетта, кузина дорогая... Бог ты мой, словно призрак из прошлого! В последний раз они виделись в тот единственный приезд Пашетты с семейством в Москву - через пять лет после свадьбы. Всего-то разочек и смогла кузина выбраться из своей глуши - родню повидать да окрестить своего позднего первенца, Татьяну.
Восприемницей от купели стала княжна Елена, родная сестра маменьки. Алина тогда чрезвычайно огорчилась, что именно тетушке, а не ей было суждено стать крестной для дочери Пашетты. Маменька шикнула - не знаешь, мол, разве, что незамужним не рекомендуется выступать в качестве восприемницы, да еще и на крестинах девочки? Ладно бы хоть мальчик был... Но княжне Алине не было дела до подобных суеверий - ее сердце жгла обида. "Тетушка Елена тоже ведь незамужняя!" - она бросила это матери громче, чем следовало, почти прокричала в лицо. И сама испугалась: вдруг маменька рассердится? Но та, вопреки ожиданию, сердиться не стала - вздохнула, приложила к глазам кружевной платочек и тихо произнесла: "Ей, бедняжке, мечтать о замужестве уже не приходится. Пусть же позволит себе хоть эту радость - побыть крестной. Да и вообще ей уже мало осталось, ты же знаешь, она слаба грудью..." Алина пристыженно замолкла, но позже, на крестинах, со злостью и обидой косилась на новый тюлевый чепец княжны Елены, который, казалось, заслонял своими оборками и лентами всю церковь.
"Ей уже мало осталось"... Ошибалась маменька, ох, как ошибалась! Сама она ушла вслед за папенькой всего через пару лет после крестин Татьяны. А тетушка княжна Елена и поныне живет да здравствует - вот, поджидает в гости крестницу, которую, почитай, с самых крестин в глаза не видала... И чепец у нее все тот же, кстати - скупенька тетушка на расходы, хотя в отличие от нее, княжны Алины, в средствах не особо стеснена.
Сейчас княжне Алине казалось, что все это - свадьба Пашетты, крестины Татьяны и многое другое - было словно во сне... С того приезда кузина больше ни разу не смогла выбраться в Москву - провинция затягивает хуже болота. После Татьяны и еще одного, умершего во младенчестве ребенка, у нее родилась вторая дочь - Ольга. "Вся в меня!" - с гордостью писала Пашетта, и княжна Алина невольно задавалась вопросом - отличается ли младенец излишней пухлостью или же излишним упрямством?
Летело время, росли дочери, старела Пашетта... "Вообрази, душа моя, прежний шлафор стал мне тесен, пришлось шить новый. А штоф-то нынче дорог, кусается, не говоря уже об атласе!" - изливала свои переживания Пашетта в очередном редком письме, и княжна Алина изумлялась: неужели кузина вновь в интересном положении? В ее-то без малого сорок лет... Но из дальнейших писем выяснилось, что Пашетта всего-навсего раздобрела до невозможности. Княжна Алина попробовала представить себе это, но ее воображение решительно отказалось исполнять свои обязанности.
Вскоре из деревни прилетела печальная весть: Дмитрий Ларин отдал богу душу. Ставя в церкви свечу за его упокой, княжна Александра с грустью вспомнила синеглазого увальня-блондина, с восторгом и тайной ревностью глазеющего на Пашетту - молоденькую, розовощекую и всю в розовом, летающую с кем-то в котильоне на очередном балу. Встали в памяти и другие синие глаза - переливающиеся мефистофелевским блеском под темными кудрями, байронически падающими на лоб. Грандисон. Его стать, его бархатный голос, его живые, пламенные речи...
В церкви было полно народу. Местами приходилось с трудом проталкиваться в толпе. Княжна еле держалась на ногах. Она уже много лет не бывала на людях: не имела для этого ни интереса, ни здоровья. Такая толчея - это было серьезное испытание для нее. Кто-то толкнул ее сзади - видимо, пробираясь между плотно стоящими людьми.
- Простите, - раздался совсем рядом с нею бархатный голос. Его голос. Голос Грандисона.
Сердце свело резкой болью. Но даже когда боль отступила, княжна Александра не вдруг решилась обернуться. Она была уверена, что это дьявольское наваждение. Но потом все же собралась с духом и медленно обернулась. Там, в довольно плотной толпе прихожан, стоял Грандисон. По-прежнему молодой и красивый, словно и не было этих долгих лет. Как всегда, разряжен в пух и прах по последней моде. Примерно на тот же манер были одеты и другие молодые люди в церкви, но он, как обычно, выглядел наиболее франтоватым. Да бог с ними, с модами, но как он сумел так отлично сохраниться? Он же должен сейчас выглядеть вдвое старше!
Огоньки церковных свечей на секунду слились в единое бескрайнее сияние. Княжна покачнулась. Грандисон тут же оказался рядом и подхватил ее со словами:
- Что с вами, сударыня?
"Не узнаёт. Он меня не узнаёт, - простучала по вискам горькая мысль. - Может, я уже умерла? И все это - причудливый сон после смерти?"
- Ей надо на свежий воздух! - раздался откуда-то сзади тот же голос. Голос Грандисона. Но княжна Алина в этот момент как раз смотрела ему в лицо - и отчетливо видела, что это произнес не он. Такой загадочный акустический эффект оказался непосильным для ее бедных нервов, и она осела на пол церкви в глубоком обмороке...
Очнулась княжна Алина в изысканной комнате на кушетке, обитой зеленым атласом. Таким же атласом были обиты золоченые кресла. Высокие окна украшали шторы из того же переливчатого материала. Судя по всему, это был чей-то будуар.
Скрипнула дверь, и в комнату вошла девушка с фарфоровым тазиком - видимо, прислуга. Двигалась она беззвучно - шаги гасил толстый персидский ковер.
- Где я, милая? - спросила ее княжна.