- Серьёзно? Ты знаешь, он и меня сегодня так отходил солдатским ремнём, откуда только взял его, что всё тело в синяках и кровоподтёках. Я считала его хлюпиком, слизняком, а у него, оказывается, есть характер.
- Оставь этот трёп. Скажи, откуда он узнал про наши отношения?
- Я хотела его позлить и сама рассказала, с твоего разрешения. Ты же сам в последний раз в постели обмолвился, что теперь тебе всё равно, узнает он о нас или нет.
- Впрочем, что я задаю глупые вопросы? Кто ещё мог дать ему мой адрес, если не ты?
- Да, и адрес твой ему дала.
- Но зачем?
- Ну, как же? Он сказал, что в противном случае убьёт меня. Он был страшен и убедителен во гневе. И потом, припугнул немедленным разводом. Что для меня страшнее смерти. Кому "разведёнка" нужна? Без жилья, без статуса замужней женщины в Москве пропадёшь. Пришлось сказать.
Заметив, что Бедин ушёл, Александр Николаевич прервал разговор с Екатериной и, выйдя из укрытия, пошёл домой.
Супруга, как правило, равнодушная ко всему, что не касалось ее работы, неумело играя роль обманутой жены, визгливо крикнула:
- Мерзавец, убирайся вон!
И дети встали на её сторону. Смотрели на него, как на врага.
Преподавателем физики овладело чувство отчаяния и безысходности.
"И зачем я с этой дурой Катькой связался?", - с горечью думал он.
С Фокиной они друг другу понравились и принимали свои отношения, как невинную шалость, как приятную авантюру. Ему она казалась серьёзной и осмотрительной, умудрённой в амурных делах, молодой женщиной. А оказалась сопливой девчонкой, дурой набитой.
Сказанное Раисой: "Убирайся вон" означало: "Езжай к матери". При этом, Фрычков это точно знал, жена непременно позвонит свекрови и наябедничает. А матушка будет всю ночь пилить ему шею "деревянной пилой", "полоскать мозги", вспоминать измены отца, "в которого он весь пошёл".
Александру Николаевичу вспомнились похороны родителя, который целый год перед смертью, всеми брошенный и отовсюду изгнанный, жил у них с женой в квартире.
На похоронах он шёл за гробом отца, поражённый ужасом его смерти и слушал приглушённую речь отцовского друга детства, шагавшего рядом.
- Я работал судьёй, свои обязанности исполнял добросовестно, - говорил ему Мстислав Орестович Бойко, - С приходом нового времени стал подвергаться давлению. Сначала это были дружеские намёки, затем меня попытались отстранить от рассмотрения дел запугиваниями и шантажом. Дело в том, что юриспруденция - это моя судьба, мой воздух, моя жизнь.
- Выгнали из судей? - бесцеремонно спросил Фрычков, надеясь на то, что закончив с этой темой, Бойко прекратит своё бормотание.
- Не из судей меня выгнали, а из жизни. С тех пор от меня осталась только тень того, кем я был. Я уже не живу, а только присутствую на этом свете. Мне всё безразлично.
- Так уж и всё? Сапожки-то зимние смотрю, новые, модные.
- Я о жизни души говорю, а не о теле. Покойный Николай Прокопьевич, в гробу тоже нарядный лежит, но это не делает его живым.
Следом за ними, в похоронной процессии, шагала жена с соседкой Инной Игнатьевной. Женщины беседовали о нём, о преподавателе физики. Фрычков невольно стал прислушиваться к их разговору.
- Как муж твой себя ведёт? Процесс оперения продолжается? Не расхотел ещё стать "духовным учителем"? - смеясь, интересовалась соседка, вспомнившая о религиозных его исканиях той поры.
- Нет, - сдержанно отвечала Раиса.
- Постелью, значит, пренебрегает? Как это? "Грех - это выход из чувства единства со Святым Духом"? Так, что ли?
- Так.
- Говорить так все умеют. Ты давай ему, Рая, перья-то повыщипывай. Ультиматум поставь, скажи: "Все пернатые своих баб топчут, а иначе пошёл вон. Хочешь, через форточку прямо в небо синее, а хочешь, через дверь входную в подъезд, кошками загаженный". Может, тогда задумается, скажет: "Бог далеко, а изгнание из Рая совсем рядом". Глядишь, и прижмётся к тебе небритой щекой.
- Спасибо, Инна Игнатьевна, что так заботитесь обо мне, - сдержанно поблагодарила жена, понимавшая, что муж всё слышит.
"Покойный отец любил баб, они его и сгубили, - думал Фрычков. - Бабы, да спирт дармовой. Был главврачом "самой плохой Московской больницы", если верить отцовским словам. В его больнице я с женой и познакомился. Рекомендовал мне её, как перспективного, молодого специалиста! Может, и с ней у него что-то было? Неужели и мне на роду написано волочиться за каждой юбкой? Сколько сил, сколько нервов на это уходит. Не удивительно, что я ничем и никем не стал. Ничтожество! Размазня! Нет во мне стержня, а бабам только того и надо. Пропаду я через них, как отец пропал. Спрятаться бы куда-нибудь! Зарыться зверем в нору или отшельником уйти в монастырь! И всё же где-то надо ночевать".
Преподаватель физики позвонил матери.
- А я ждала твоего звонка, Сашенька, - сразу же взяла инициативу в свои руки мама, - Сегодня готовила рагу, морковку с луком тушила. Звонок. Думала, ты звонишь, а это родительница ученицы. В-общем, она мне мозги заморочила, а потом я уже смотрю, - морковь с луком подгорели.
- Плохо, - вяло поддерживал разговор Александр Николаевич, не зная, как перейти к просьбе приехать переночевать.
- Я по новой нарезала лук, натёрла моркови, всё это в масло и давай тушить.
- С родительницей хоть с пользой поговорила?
- Да. Она хочет, чтобы я с её дочкой занималась. На моих условиях, пятьсот рублей за час. В субботу два часа, в воскресенье два часа. А у меня другая же девчонка ещё есть. Всё! Я их совмещаю в одно время и за четыре часа занятий у меня получается четыре тысячи. В месяц будет выходить шестнадцать. Я думаю это неплохо.
- Мам, ты же работаешь по своей специальности. В наше время об этом можно только мечтать.
- И сразу чувствую, как только дело появилось, организм настраивается, мобилизуется. Как я в школе до восьмидесяти лет работала? Думаю, плохая погода, льёт дождь, темнота, гололёд. Какого хрена, прости господи, несёт меня в школу? Думаю, да чего же мне не хватает? Что же я на пенсию свою не проживу? Куда я тащусь, зачем? Это я всё плачу, ругаюсь в дороге, а сама всё иду в школу. Пройду полквартала и думаю: "Господи, какая же благодать. Я на воздухе, иду на своих ногах, меня ждут, меня хотят. Я сейчас вот это им расскажу, вот это". Пришла в школу - всё! Я уже, как птичка, порхаю. Сама, вместе с учениками, забегаю на пятый этаж. Ни ревматизма, ни головокружения. Коллеги смотрят на меня, глаза выпучив. Я не кричу, хожу без палки, как говорится, при своём уме, при памяти, при своих знаниях. Они мне говорят: "Людмила Леонтьевна, мы перед вами преклоняемся, вы для нас пример".
- Мам, я тебе перезвоню. Тучи стоят прямо над головой, а я без зонта. Боюсь попасть под дождь.
- Ты не только звони, но и приезжай. А я денег заработаю и буду тебя поддерживать.
- Обязательно.
- Чтобы я тут одна не кисла.
- Непременно.
- Всё-таки я благодарна своим родителям, что они воспитали во мне, знаешь, что?
- Активность и ответственность.
- Правильно. "Вот, надо и - всё!". Отец мне говорил: "Что это такое: "Я не могу. Я не знаю". Научись, узнай и никогда ни на что не жалуйся!". Ну, давай, Сашенька, не намокни.
К матери Фрычков не поехал, не успел он сделать и двух шагов, как ему позвонил Андрей Акимов, школьный его дружок.
Акимов работал в озеленении. После школы он поступил в военное училище, служил в советской армии офицером, затем был бизнесменом и даже охранником, после смерти жены сошёлся с их одноклассницей Вероникой Луковой. Стал с некоторых пор набожным. Всякий раз, когда звонил, сообщал, какой церковный праздник на дворе. Говорил, что нужно делать, чтобы правильно жить.
Андрей звонил восторженный, задыхался, боялся что-то забыть, не сказать. Александр Николаевич решил напроситься к нему на ночлег, но перед этим следовало друга выслушать.
- Саня-Саня, ты слышишь меня?
- Слышу.
- Сегодня прощёное воскресение. Я хочу попросить у тебя прощение. Прости за всё.
- Прости и ты меня.
- Саня-Саня, не клади трубку! Ты слышишь меня?
- Слышу.
- Саня, проси прощения у всех. У матери, у покойных отца и брата Василия. А в первую очередь у Господа Бога. Слышишь? Обязательно у отца и брата не забудь прощения попросить. Ибо мы в гостях, а они уже дома. Слышишь?
- Да.
- Ой, Саня, столько событий. Вот, правильно говорят, деньги приходят и уходят. Меня же обокрали. Купил в ларьке какую-то мелочь, разложил бумажник. Вещи для постирушки взял. Хватился, а вместо бумажника пакетик с орешками. Ты мне помог, Вероника кормит, мир не без добрых людей. Но вот и обокрали. Я знаю, кто. Там есть одна продавщица, у неё сумасшедшие глаза. Я с бывшим зеком на работе посоветовался. Ну, в смысле, сходить-припугнуть. А он мне посоветовал: "Не ходи, не смеши людей. Поезд ушёл". Тут к нам новенький пришёл, в первый же день подрался с зеком. Я их разнял. Он, зек, после этого обнял меня, поцеловал, сел и закурил, сказал: "Спасибо. А то я себя не контролирую. Мог бы убить его". Зек загудел.
- В каком смысле "загудел"? Запил или его посадили?
- Ну да. Вошёл в полосу не совсем трезвого образа жизни. Саня-Саня, ты слышишь меня? Знай, что в любое время дня и ночи я на всё готов. Спасибо тебе за всё! Проси прощения, не забудь. У Господа Бога, у матери, у брата, у родителя покойного. У всех-у всех, кто с тобой рядом. А у тех, кто далеко, у тех мысленно проси. Спасибо тебе за всё!
- Андрей, могу я у тебя сегодня переночевать?
- Саня, о чём речь? Осчастливишь! Жду.
Акимов жил в родительской "двушке", знакомой Фрычкову до сантиметра. Ничего, кроме обоев в квартире, не поменялось. Холодильник "ЗИЛ" на кухне, старый комод в коридоре, - всё стояло на своих местах. Разве что появилось много домашних цветов в горшках и кадушках. Они были повсюду.
До прихода домой Вероники, с полчаса, а может, и целый час Александр Николаевич жаловался на жизнь, а Андрей слушал его и давал дельные советы. Но с приходом Луковой атмосфера в доме изменилась.
- Хорошо у вас, дома, по всей квартире деревья зелёные растут, - стал расхваливать Фрычков уют, созданный хозяйкой.
- Да, прямо-таки пальмы, - покраснела Вероника. - Давно не видела тебя. Изменился, похорошел, стал основательным.
- Не смущай. Я знаю, что сильно поправился. Когда появится возможность, обязательно себе такие же деревья посажу. Как они называются? - полюбопытствовал от смущения Александр Николаевич.
- Фикус Бенджамена, - просветила его Лукова.
- А кто такой Бенджамен?
- Наверное, тот, кто вывел этот фикус или привёз из джунглей в Европу. У фикусов листья в основном большие, а у этого маленькие.