— От Думчего кургана идут, видать, переправляться на Быстрой Сосне удумали, оттуда на Русь полезут. Поминок захотели лиходеи... Беда. Рать у басурман несметная, — вполголоса промолвил Дороня, молодой синеглазый казак.
— Не единожды враги на Русь нападали — не единожды и биты бывали. Русский человек ни с мечом, ни с калачом не шутит. Ежегодь рать выходит встречать татарские сакмы. Бог даст, Москва крымчаков одолеет, — ответил бровастый, узколицый Севрюк. — В прошлом годе так же на Астрахань шли. Аль забыл?
Дороня не забыл. Памятно ему было то нашествие.
В тот год турецкий султан Селим затеял отторгнуть от Руси Астрахань. Понимал, да и глупо было бы не понять всей выгоды владения сим местом. Иметь крепость на пересечении древних торговых путей, влиять на бухарцев, хивинцев, ногайцев, быть постоянной угрозой Персии и Московскому государству, не это ли дело большой важности? Оттого и послал падишах завоёвывать Астраханскую землю кафинского пашу Касима с войском, а крымскому хану повелел выступить с ним заодно.
Девлет-Гирей вышел на помощь с неохотой: не по душе было ему присутствие турок в Астрахани, на неё у него имелись свои виды. Но деваться некуда — Порта пока сильнее.
Встречу назначили у переволоки, в самом узком месте между Доном и Волгой, где по задумке султана Селима решено было прокопать канал. Используя его, турецкие корабли должны были приплыть под Астрахань.
Крымский хан явился к переволоке с пятидесятитысячной конницей. Войско Касим-паши тоже было немалым. Турецкий военачальник привёл пятнадцать тысяч янычар, две тысячи отборных конников сипахов, пеших воинов азапов и всадников акынджей. С ними пришли и тридцать тысяч землекопов для рытья канала. По Дону прибыли суда турок с пушками. Высокая Порта готовилась к походу загодя. В Азове и Каффе в большом количестве хранилось снаряжение, боевой и съестной запас.
Всё было готово для захвата Астрахани и успешного завершения задуманного Селимом похода. Случилось иначе.
Затея с каналом не удалась. Перетянуть корабли на Волгу волоком тоже не получилось. Касим-паше пришлось отправиться на покорение Астрахани без судов и осадных пушек. Дороне вспомнилось, как шло по степи, подымая пыльный хвост, вражеское войско, как пылали казачьи городки, как, уступая превосходящему в силе многочисленному противнику, уходили на запад к Донцу и на восток к Волге ватаги повольников. Не убегали, уходили, применяя приём, коим в прежние столетия пользовались жившие в этих степях скифы и сарматы. Не чурались такого способа вести войну и печенеги, и половцы, и татары. Приём простой — отступи, рассейся и вновь соберись, чтобы жалить и изматывать противника, пока не ослабнет. Казаки на время рассеялись, но зорко следили за движением турецкого войска. Следил за врагами и Дороня, но по неопытности чуть не попал в руки татарам. Быть казаку убитым, если бы не быстроногий конь Буйнак да Господь, что отвели смертушку от православной души. И не только отвели, но и направили путь к запорожцам гетмана Михайлы Вишневецкого, что шли на помощь воинам плавной рати князя Петра Оболенского-Серебряного. Помнил Дороня и то, как разогнали охранное турецкое войско и землекопов на переволоке, вызволив во множестве людей русских и иных народов из рабства. Средь них оказался и цесарский немец, коего Дороня спас от турецкой сабли. Иноземец изъяснялся частью русскими, частью татарскими, турецкими и иными неизвестными словами. Из путаных речей казаку удалось понять, что зовут его Фабиан Груббер. Басурманин оказался подданным австрийского короля Максимилиана, воевал с турками, защищал крепость Сигетвар со славным воеводой Миклошем Зриньи. Зриньи погиб, Фабиан попал в плен к туркам, а после освобождения увязался за Дороней. До Астрахани добирались частью пеше, частью на конях, а больше на судах. Пришлось Дороне поучаствовать и в ночном прорыве судовой рати к городу, и в его обороне, и в успешной вылазке. Довелось испить с горожанами чашу радости, когда после десятидневной осады враг отступил от города. Турки и крымчаки ждали кораблей с помощью и припасами из Дербента, шторм сорвал их прибытие под Астрахань. Опасаясь бунта, наступающих холодов, голода и полков русского царя, Касим-паша снял осаду. Войско, покинув укреплённый стан, расположенный на месте старой Астрахани — Хаджи-Тархана, пустилось по Кабардинской дороге в обратный путь. Только стал он для них кровавым. Всё время преследовали их отряды казаков и черкесов, нанося немалый урон. До Азова турок дошло меньше половины. Так что путь от Астрахани к Азову воистину был выложен их костьми.
Вот и теперь Дороня надеялся на то, что всё повторится...
— Пора. Давай к коням. — Севрюк пихнул локтем в плечо. — Должно атамана предупредить да дымами станишным знак подать. Поторопимся, передовая сакма далече ушла, не ровен час, в татарский аркан угодим.
— Ну уж нет. Первый раз им не дался и второй уйду. — Дороня зло сплюнул на молодую траву.
Севрюк приструнил:
— Хвастлива собака была, да волки съели.
Пригибаясь, сбежали с бугра, скрылись в камышовых зарослях, что плотной стеной обступили мелководный ерик. Там ожидали кони и сотоварищи. Их было трое. Первым лазутных заметил Павло Поляничка. Поляничку и многих иных запорожцев привёл на помощь православным братьям Михайло Вишневецкий. После одоления турок и крымчаков не все запорожцы вернулись к берегам Днепра, некоторые пожелали остаться на Дону. Остался и Павло.
Поляничка встретил соратников вопросом:
— Шо, хлопцы? Углядели татар?
— Углядели. Теперь поспешать требуется. Надобно Ермаку доложить, — ответил Севрюк, вставляя ногу в стремя.
— Для верности языка изловить бы, — подал голос Дороня.
Севрюк задумался, с сомнением ответил:
— Время потеряем.
Поляничка поддержал Дороню:
— Знать будемо, що татаровья удумалы.
— Ладно, — согласился Севрюк. — Поляничка и Дороня останутся со мной, будем языка добывать, а вы, — Севрюк обратился к двум казакам, — скачите к Ермаку, доложите о татарах.
На том и порешили. Посыльные уехали, Севрюк, Поляничка и Дороня отправились за языком. До полудня разведчики волками следовали за татарским войском, ужами скользили меж вражеских дозоров, лисами запутывали и заметали следы, но языка взять не удалось. Неужели придётся вернуться с пустыми руками? А ведь передовая сакма врага уже где-то у Засечной черты. Севрюк Долгой — старший по возрасту и по разведке — грыз былинку, с ненавистью поглядывал из-за куста шелюги на неприятельское войско. Гляди не гляди, а в пустом ведре воды не выглядишь. Сплюнул, вполголоса произнёс:
— От неурочье! Видать, неугодно Господу, чтобы мы языка взяли. Будем вертаться. Ермак Тимофеевич у Змиева бугра ждёт. — Севрюк приподнялся, замер, прошептал: — Э, видать, услышал Бог мои слова. Вона, скачут двое одвуконь. Не иначе, к броду. Там мы их и возьмём, как переправляться станут.
Татарские воины въезжали в реку, когда из воды вынырнул Дороня с камышинкой во рту. Откинув короткий полый стебель, он схватил одного из крымчаков за рукав чапана, рванул на себя. Конь под степняком заржал, шарахнулся. Татарин вывалился из седла, упал в воду. Второй воин схватился за саблю, но нож Севрюка впился ему в спину.
Дороне татарин достался крепкий, жилистый, казаку пришлось туго. Противник вывернулся и теперь норовил утопить его в реке. На помощь подоспел Поляничка. Крымчака связали сыромятным ремнём, бросили на берег. Пленник катался по песку, осыпал казаков проклятьями. Севрюк пнул его в бок:
— Угомонись, пёсий сын, не то языка лишу!
Крымчак затих.
— Худо, одного коня изловить удалось. — Севрюк кивнул на татарина, — Суньте ему кляп. Отъедем подальше, расспросим. Да поспешайте, нам до ночи успеть надо.
Сборы были недолгими. Перекинули пленника через холку Дорониного коня, самого выносливого, верхами переправились через реку и помчались подальше от вражьей силы. Остановились далеко за полдень у небольшого озерца, прикрытого буграми. Напились сами, напоили коней. Пленника посадили на землю, освободили от кляпа, дали глотнуть влаги.
— Пора узнать, что за птицу мы умудрились полонить, — Севрюк склонился над крымчаком, — стоит ли возиться с ним. Если негожий язык, лишим басурманина жизни.
Татарин стал извиваться, тщетно пытаясь освободиться от пут.
Дороня ухмыльнулся:
— Уразумел, о чём речь ведём. Жить хочет, нехристь.
— Коли хочет, расскажет всё как есть. — Севрюк склонился над пленником, поигрывая ножом.
Смуглолицый, бритый наголо, большеглазый татарин не испугался. Спокойно ответил:
— Не грози, урусут! Моя твой нож не боится и смерт не боится.
— Ишь, по-русски лопочет. — Севрюк пронзил татарина гневным взглядом. — Упрямиться вздумал! Тогда умри, собака! — Старшой занёс руку для удара, её перехватил Дороня.
— Позволь с ним перемолвиться.
Севрюк высвободил руку, недовольно произнёс:
— Перемолвись, если толк будет.
Дороня подсел к пленнику. Про себя отметил, что тот немногим старше.
— Где русскому языку научился?
Татарин недоверчиво покосился на Дороню, но отмалчиваться не стал.
— Меня Караман зовут. Я не воин, моя ногайский кон на Москва гонял, продавать помогал. Потому язык урусутов знаю.
— Молвишь, на Руси торговал?
— Торговал.
— В Крыму торг людьми русскими не вёл?
— Не вёл.
— Зачем на Русь идёшь?
Караман потупился, не поднимая головы, заговорил:
— Хотел своя кон купить, на Русь барыш получить, в Сарайчик ехать. Там буду Акгюль — дочь Ашима из сильный ногайский род мангыт — в жёны брать. Ашим саудагер, купец у вас называется. Мой отец с Ашим дружбу водил, обещал родня стать, дочь за меня отдать, когда большой станет. Ашиму калым давать надо. Моя у Саттар-бека акча брал, кон много покупал. Кон на Русь не добрался, умирал. Вся умирал. Моя беку должен стал, он у отца кон забирал. Отец не давал, бек его, и меня, и брат Мансур плётка бил. Отец болел многа. Ашим дочь за меня отдавать не хотел, говорил, калым надо, или Фархад заберёт, а Саттар-бек велел с ним на Русь идти, гьанимет добывать, бакшиш с урусут брать. Тогда бек долг вернуть и Акгюль в жёны взять.
— На Москву за ясырём да за зипунами навострился, поганец! Люд русский грабить да убивать! — вскинулся Севрюк, лезвие ножа сверкнуло в руке казака.
Караман виновато опустил голову, но тут же поднял снова. В глазах и словах татарина появилась твёрдость:
— Десять ел уходил, когда ваш воевода Адаш-бек урусутские воин приводил, наш улус грабили, мой брат рука рубил. Без рука Мансур какой воин... Я терпел. Брат Мансур много воевал, беш-баш на чужой земля ходи, урусут губил. Баба говорил: «Не убивай, кон паси, торгуй, караван провожай, как я делал и мой баба делал», Мансур отец не слушал, Аллах покарал. Караман не любит война. Урусут убивать татар, татар — урусут, это плохо. Мир нада, торг нада.
Караман волк убивал, баран, человек не убивал. Отпусти, моя воевать с урусутом не будет, моя пойдёт Сарайчик, Акгюль ждёт.
Севрюк заткнул нож за кушак, нависая над пленником, изрёк:
— Поразмыслим, что с тобой содеять. Прежде молви, что знаешь. На какие грады войско ваше идёт и почто ты с сотоварищем от него отбился?
Караман не ответил.
Дороня угрожать не стал, по-доброму спросил:
— Почему говорить не желаешь?
— Свой род смерт не хочу.
— Смерть не только твоих родовичей и иных татар ждёт, но и многих русских людей, с коими ты миром жить и торг вести хочешь. Если скажешь, куда твой бек воинов ведёт, ему заступят путь, тогда, может, и повернёт он обратно, и не будет смертей русских и татарских. Или боишься бека?
— Нет. Саттар-бек плохой. Отец бил, Мансур бил, кон забирал. — Караман на миг задумался, затем продолжил: — В степи говорят: «Пришёл за айраном, не прячь посуду». Скажу правда. Обман не будет. Царевиш Магмет и Али на Рязан идут. Саттар-бек был бинбаши, стал темник, тепер два тумен на Заразский град ведёт. К нему ехал. Саттар меня к Магмет посылал, Магмет обратно отправил. Велел говорить, что ертаул засека одолел, на Рязан скачут. Теперь урусутский воеводы к Рязанский земля пойдут, а Саттар-бек Заразск на Остер реке жечь будет.
— Разделились?! — воскликнул Севрюк.
— Делился войско, делился. — Караман закивал головой.
— Это надо же, репья псу под хвост! — Севрюк вновь глянул на Дороню. — Ох, и коварны! Когда ж мы их проглядели?!
— Хитры бисовы дити. — Поляничка потянул себя за длинный вислый ус.
— Хитры, — согласился Севрюк, — в двух местах засеку пройдут, и по времени разно. Такое уже бывало. В изобилии у них измыслов: то лукавца подошлют с лживыми сведениями, то чучела на заводных сажают, чтобы числом более быть. Знаем мы и эту их татарскую хитрость — в одну сторону из лука прицеливаться, в другую стрелять. — Кинув взор на крымчака, переспросил: — Молвишь, к Николе Заразскому тьмы поведут?
Караман вновь закивал:
— Саттар-бек с Девлет-Гиреем на Заразск ходить будут...
— Девлет-Гиреем?! — дёрнулся Севрюк.
— С ним, с ним! Моя не врёт. Хан в сотня Саттар-бек. Он в простой воин одевался, только Караман его узнал. Моя Девлет-Гирей раньше видел...
— Вот так весть! Коли всё разумно сделать, то можно самого царя крымского пленить. К Ермаку поспешать надо. До темноты у Змиева бугра будем, а там...
— Не надо! — перебил Севрюка Караман. — Моя Змиев бугор знает. Там смерть вам будет. Мегмет умный, ещё два воин к Саттар-бек послал. Один сгинет, другой доскачет.
— Гонцов нам не перехватить, а до Ермака ещё можем успеть, покудова крымчаки путь не переняли.
— Може, вин брэшет, — засомневался Поляничка.
— Вот это мы и проверим. — Севрюк бросил взгляд на пленника, ухватил рукоять сабли: — Ежели, не приведи Господь, крымчаков встренем, с ним от погони не уйдём.
Дороня встал между Караманом и Севрюком.
— Ты, старшой, с расправой не спеши. Верю, не врёт он. Сохрани ему жизнь. Отвезём татарина к атаману, конь его при нас, на нём и доставим.
Севрюк махнул рукой:
— Будь по-твоему, сажайте его. Да побыстрее, скоро вечереть начнёт.
Дороня при помощи Полянички усадил Карамана на коня, намотав на руку конец верёвки, которой связали пленника, сел на Буйнака.
— Держись крепче, басурманин.
Караман одарил казака благодарным взглядом:
— Твой сердце добрый. Скажи свой имя, буду молить Аллаха, чтобы помогал тебе.
— Молись о том, чтобы самому живу до своей Акгюль добраться. А зовут меня Дороня Шершень.
— Дороня хороший, помогай мине.
Севрюк не выдержал:
— Сунь ему кляп, больно говорить горазд. А ну как удумает на помощь звать...
— В тягость ему будет, — возразил Дороня, но кляп в рот пленника сунул.
— И что же ты такой сердобольный. Уж за осемнадцать лет, а ума всё нет. Интересно мне, что бы татары и турки с тобой содеяли, попадись ты им в прошлом году.
— Пусть сначала возьмут, не по зубам им Дороня Шершень.
Севрюк покачал головой:
— Не накликай беду, казаче...
Накликал. Он же первым увидел крымчаков. Буйнак вынес его из ложбины, когда остальные оставались невидимы врагам. Остановив коня, Дороня обернулся, негромко бросил:
— Татары! Уходите, я их уведу.
Буйнак, повинуясь хозяину, помчался прочь от ложбины, увлекая за собой три десятка татарских всадников...
Дороне не удалось избежать плена. Татары скакали охватом, загоняли разведчика, словно дикого зверя. Дороня метался из стороны в сторону, надеялся найти лазейку, но её не было. От степняков уйти трудно. Волосяной аркан, ловко накинутый крымчаком, обхватил руки и грудь, вырвал из седла. Волоком и доставили казака в стан. Избитого, со связанными руками привели на суд к старшому, бросили на колени у его ног. Дороня задрал голову, с ненавистью глянул на предводителя: чернёный шлем с серебряными змейками украшен тремя орлиными перьями, вытянутый подбородок, рыжая бородёнка, выпяченная нижняя губа, припухшие веки, холодный взгляд маленьких пронзительных глаз, в черноте которых читалась внутренняя сила и жестокость. Предводитель заговорил. Мордастый толмач медленно переводил слова: