— Молви.
Дороня недоверчиво посмотрел на княжих сопроводителей. Можно ли?
— Не медли, — в голосе князя проскользнуло нетерпенье.
— Царь крымский Девлет-Гирей и Саттар-бек две тьмы на Заразск ведут. Остальных царевичи Мегмет и Али к Рязани потянули.
— Доподлинно известно?
— Доподлинно, с сотоварищами гонца крымского пытал. Загон тысячник Саттар-бек ведёт, Девлет-хан при нём, простым воем обрядился.
Хворостинин обернулся к коренастому мужу в красной чуге:
— Фёдор, надобно к царю гонца послать. Дело немаловажное. Сам Девлетка в гости пожаловал, а до нас иные вести доходили.
— Вот так новость! — Фёдор сдвинул бархатную вишнёвую мурмолку на затылок.
Князь вновь обратил взор на Дороню:
— Спаси тебя Бог, важную весть принёс, казак. Как прозывать тебя?
— Дороней Шершнем звали, теперь Безухим звать будут.
— Почто Безухим?
— В плену был. Татарский бек уши резал.
— Как же тебя угораздило?
— Аркан — не таракан, зубов нет, а шею ест.
Чёрная тень набежала на светлое лицо, морщинистая рябь прошлась по высокому челу князя.
— Аркан татары на всю Русь накинуть хотят. Ироды! До коей поры будут терзать землю нашу, аки псы злобные?! Ничего, придёт время, посчитаемся. — Узкая ладонь воеводы легла на плечо казака: — Устал, чай? Велю накормить вас и по чарке налить за труды.
Шепелявый Игнат довольно крякнул за спиной Дорони:
— И то верно, княжь, брюхо не гушли, не евши не ушнет.
Хворостинин улыбнулся, хотел пройти мимо, Дороня остановил:
— Князь, яви милость, дозволь в Заразске остаться.
— Почто так?
— Татарина, что уши мне резал, Саттар-беком кличут.
Хворостинин ещё раз окинул взглядом статного, синеглазого парня, понимающе кивнул:
— Оставайся. Посыльным при мне будешь, расторопные молодцы нам надобны. Отдохни малость, вскоре призову, дел невпроворот.
Дороню и сопутников отвели в дворницкую, усадили за стол, где их уже поджидали братина с квасом, щи с капустой, хлеб, сыр и солёные огурцы. По княжескому указу поднесли по чарке янтарного сычужного мёда. От хмельного напитка зашумело в голове, навалилась слабость, потянуло в сон. Последние дни спать удавалось редко. Дороня склонился, уронил отяжелевшую голову на скрещённые на столе руки. Последние мысли о сотоварищах:
«Увёл ли от беды казаков Ермак Тимофеевич?»
Паче терзало беспокойство за Поляничку и наставника в воинском деле — Севрюка... Не знал казак, что нет боле на белом свете сотоварищей. Остался лежать на берегу речки славный запорожец Павло Поляничка, пронзённый многими стрелами. Смешалась его кровушка с речною водой да с землицей прибрежной. Севрюка Долгого ждала иная смерть...
Ненасытное пламя лизало останки острожка и бренные тела русских воинов, словно в стародавние времена совершал огонь языческий обряд погребения на костре. Горели православные, метались в дыму неупокоенные души. Из трёх десятков защитников малого острожка осталось только семеро. Среди них вольный казак Севрюк Долгой и дворянский сын Васька Куницын. Так уж дано свыше — если судьба — встретишься, нет — разминёшься. Севрюку суждено было встретиться с десятником Куницыным и татарами...
Севрюк, прибыв в крепостцу, не многими словами успел перемолвиться с пятидесятником — главным в острожке. Рассказал про татар, про разлад с Куницыным. Пятидесятник же посетовал, что ему самому не по нраву сын дворянский, коего намедни прислали из Москвы. Рассказал, что пытается оттеснить его — острожного голову — да всё норовит сам верховодить, похваляется дружбою с Малютой Скуратовым, Бутурлиными, Плещеевыми, а особо с Басмановыми. Видно, наболело у пятидесятника. Утишив голос, поведал, что дополз до него слух о причастности Васьки к убийству князь-воеводы Андрея Петровича Телятевского, мол, шепнули о том и царю, поэтому покровитель, Фёдор Басманов, спрятал видока и злодея Куницына на порубежье, подальше от государева гнева. Помог Ваське и Малюта. Пожаловался пятидесятник и на то, что без сторожи у него всего-то два десятка людей, чтобы защитить острожек. Выговорился, отправился расставлять людей для обороны, да не успел.
Крымчаки взяли острожек изгоном. Сначала у ворот появилась конная сторожа во главе с Куницыным. Истошный крик десятника принудил воротников распахнуть створы. Спасаясь от погони, сторожа влетела в крепостцу. Ворота закрыть не успели, следом за сторожей, из ночной мглы, в острог хлынули татары. Острожники бились отчаянно, но супротив тьмы степняков не сдюжили... Теперь семеро из них, связанные, оборванные, испачканные грязью, сажей, своей и чужой кровью, стояли, понурив головы. Рыжебородый предводитель татар оглядывал пленников презрительным холодным взглядом. Судя по одежде и доспехам, он принадлежал к знати. Знатным был и его чернёный шлем с двумя серебряными змейками и тремя орлиными перьями, два по бокам, одно еловцем венчало верхушку. За его спиной поглаживал седоватую бородку пожилой татарин в доспехах простого воина. Ещё один — ражий, мордастый детина с повязкой на голове — указал на Севрюка:
— Шайтан убил саблей двух наших батыров, ещё троих ранил.
Воин в чернёном шлеме скользнул глазами по Севрюку, обратился к мордастому детине:
— Переводи ему. — Вперив взгляд в Севрюка, продолжил: — Мои воины говорят, ты неплохо владеешь саблей. Хочу проверить — так ли это. Я дам тебе саблю, и мы сразимся. Если победишь — уйдёшь, и ни один мой батыр не остановит тебя, если нет...
Зловещий смех, поддержанный татарскими воинами, растёкся по окрестности. Мордастый перевёл.
Севрюк поднял голову, одарил бека неприязненным взглядом, обратился к толмачу:
— Как величают его?
— Саттар-бек.
— Яхши, — сам ответил Севрюк, глянув в глаза предводителя, по-русски добавил: — Видать, Господь велит мне расплатиться с тобой за Доронины обиды.
По указке бека мордастый толмач освободил связанные кожаным ремешком руки Севрюка, вынул из ножен саблю, с опаской протянул пленнику. Казак размял затёкшие запястья, тронул левое плечо, отнял окровавленную ладонь. Рана была неглубокая, но татарская сабля тронула кость, рука висела плетью. С досадой промолвив:
— Есть шуйца, да не помощница. — Взял саблю, припадая на правую ногу, раненную копьём, двинулся к Саттар-беку. Татарские воины расступились, образуя круг. Сабля бека выскочила из нарядных с серебряными бляшками ножен, заиграла в руках хозяина. Крымчак с улыбкой и уверенностью в своём превосходстве встречал противника. Казак подходил медленно, из-за покалеченной руки и хромоты он казался неуклюжим. Но вот, улучшив момент, рубанул: раз, другой, третий. Саттар-бек уклонялся, поддразнивая соперника, продолжал улыбаться, оголяя ряд белых, хищных зубов. Такая игра ему быстро надоела. Решив, что Севрюк потратил свои последние силы, напал сам. Его сабля взвизгнула и, разрезая воздух, понеслась на голову казака. Севрюк отбился, направил клинок вниз, к животу бека. От могучего режущего удара звенья лёгкой кольчуги распались, но спасли своему обладателю жизнь. Саттар-бек отскочил. Севрюк за ним не успел, силы убывали. В глазах крымчака вспыхнули злые огоньки, от самодовольства не осталось и следа. Бек хищно ощерился, закружил вокруг противника. Смертоносная молния раз за разом пыталась отнять у казака жизнь. Севрюк отбивался, ожидая удобного случая покончить с врагом... Если бы не нога. Долгой споткнулся. Будто от удовольствия присвистнула татарская сабля, врубилась в тело казака от правого плеча до пояса. Ликование крымчаков возвестило о победе Саттар-бека. Победитель обтёр лезвие об рубаху Севрюка, повернулся к толмачу:
— Скажи им, — он указал на пленных, — так будет со всеми урусутами!
— Невелика слава одолеть пораненного, — зло проронил один из русских воинов.
Ответ разозлил бека, глаза налились кровью:
— Ах ты, пёс неверный!
Пленник ответил по-татарски:
— Як тебе на службу не нанимался и в верности не клялся! Един у меня Господь. — Пленник вынул из-за пазухи медный крест. — Вот! С ним и умру!
Саттар-бек взмахнул саблей:
— Умри!
Большего пленнику сказать не пришлось. Лезвие разрезало гайтан. Нательный крест, выскользнув из руки, упал у его ног. Голова несчастного отделилась от тела, покатилась по траве, напоив её кровавым питием. Саттар-бек плюнул на труп, каблуком сапога вдавил крест в землю. На этом жестокое действо не закончилось. Безумие и жажда крови овладели беком. Сабля, повинуясь руке хозяина, продолжала рубить. Ещё четверых сгубило бездушное железо, пока очередь не дошла до Куницына. Десятник повалился на колени, обхватил мягкий сапог, запричитал, перемежая русские и татарские слова:
— Не губи, мурза! Век тебе служить буду! Яко пёс предан буду! Стопы стану лизать...
Саттар-бек вырвал ногу, пнул пленника в лицо.
— Овечий помёт, ты смеешь касаться моих сапог! Я убью тебя, жалкая овца! — Он замахнулся, но пожилой воин удержал:
— Оставь урусута. Такой будет служить верно. Отошлём его на Русь. Придёт время, и он нам ещё пригодится. И позаботься о грамоте, в которой урусут укажет, что согласен служить крымскому хану. Этим мы привяжем его крепче сторожевого пса.
Саттар-бек склонил голову, тихо произнёс:
— Повинуюсь, хан. Слово Девлет-Гирея для меня закон...
— Подымай воинов, бек, идём на Заразск.
Беда приближалась неотвратимо. Взирая на цветущую землю, не верилось, что в пору её пробуждения и рождения нового, в пору созидания, в пору пахоты и сева пришла злодейка на русскую землю и надо браться за оружие. Не верилось, но было так. Лазутчики доносили, что татарский загон близко, но и без того с башен кремля были видны дальние дымы, сполохи пожаров озаряли вечернее небо: горели веси, дальние слободки, горела многострадальная русская земля, сотрясалась под копытами степной конницы, и беду эту должна была предотвратить порубежная рать, собранная под рукой воеводы Хворостинина. Город под присмотром князя Дмитрия спешно готовился к встрече неприятеля. На посаде поменяли ветхое остье в частоколе, разобрали мосты, накрепко заперли и подпёрли тяжёлыми брёвнами ворота. Входы в кремль оставили открытыми, на случай если не удастся отстоять посад, а уж коли случится беда, поднимутся на цепях мостки, опустятся чугунные решётки — герсы, затворятся окованные железом ворота, схоронит крепость за своими стенами защитников, как приняла уже жён, детей и стариков. Ныне же надеялись отстоять весь город. Уже расселись воронами по стенам опричники в чёрных кафтанах и шапках-колпаках, перемешались с городской сторожей и стрельцами. Оборужились и жители заразские: кто сабелькой, кто копьецом, взяли в руки топоры, рогатины, ослопы. У кого было, вздели на себя побитые ржой кольчуги, дедовы шеломы, полезли на стены. С ними увязались многие жёнки да отроки малые: еды, воды принести, рану перевязать, затушить огненную татарскую стрелу, а то и сбросить камень на ненавистную басурманскую голову. Изготовились, врага ожидаючи. Крымчаки ещё не подошли, а из бойниц уже глядели карающим оком тюфяки, пищали и ручницы. Притаились на стенах лучники и самострельщики. Хворостинин самолично обошёл посад и кремль, всё осмотрел, всё проверил. Убедился — премного придётся потрудиться врагу, чтобы взять город. Встанут на его пути надолбы да рогатки, рвы да валы, частокол да каменные кремлёвские стены, но самое главное — заступят ему дорогу сильные духом русские люди. На них и полагался молодой воевода. На таких вот, как соратник Фёдор Львов да посыльный казак Дороня Безухий, что стояли с ним на Караульной башне. Внимательно всматривался князь сквозь узкий проём бойницы вдаль, туда, откуда должен появиться татарский загон. Все помыслы о предстоящей битве. Ныне ему пригодится весь опыт, обретённый на государевой ратной службе, и не только свой. С детства интересовался маленький Митя подвигами предков, многое поведал ему отец о великих воинах Руси: о могучих богатырях Василии Буслаеве, Александре Пересвете, Евпатии Коловрате, о славных полководцах, князьях Святославе Игоревиче, Александре Невском, тёзке Дмитрии Донском. Знал и о князе Владимире Святославиче, первом, кто озаботился о рубежах Руси и стал ставить грады и заставы по Десне, Остеру, Трубежу, Суле и Стругне, кои преградили путь номадам из Дикого поля. Было чему поучиться и у воевод недавнего времени: Даниила Щени, что разбил литовцев у Ведрошей и вернул Руси отторгнутый Великим княжеством Литовским древний город Смоленск; у Семёна Ивановича Микулинского, что покинул грешную землю десяток лет назад. Умелый воевода проявил себя в войне с ливонцами и при взятии Казани. Был он и воеводой града Николы Заразского. Отсюда водил своих воинов против хана Сагиб-Гирея и царевича Имина. В тот год крымчаки подступили с великой силой — тьмотысячно: с ногаями, турками и огненным боем, но устояла рать порубежная... Не раз приходили татары к стенам Заразска. Были тут и свирепый Ахмат-Гирей, и Сафа, и царевич Ислам, но всякий раз отступали. Премного надеялся Дмитрий, что отступят и в этот раз. Не зря же годами учились воевать с татарами и бить их, не зря же создавали Засечную черту и ставили острожки и крепости, не зря денно и нощно такие воеводы, как мудрый князь Михаил Иванович Воротынский, радели и налаживали на ней службу. Хворостинин надеялся, что не зря.
— Явились, душегубцы, — зоркое око казака первым углядело неприятеля. Дороне почему-то подумалось о Карамане:
«Небось скачет мой спаситель с остальными, чтобы резать русских людей, или нет?»
— За что Руси наказания?! В прошлом годе голод, в этом моровая язва, а тут ещё эти — пёсьи дети. — Львов повёл плечами, будто разминался перед кулачным боем.
На храмовой колокольне Николы Заразского ударили в сполох.
Хворостинин надел шлем-ерихонку, поправил наборный пояс, сверкнули в свете закатного солнца металлические пластины на доспехе-бахтереце.
— Кому мир не дорог, тот нам и ворог. Изопьём, браты, с татарами смертную чашу!
Неприятельское войско широкой волной надвигалось на город с напольной стороны. Широко раскинув крылья, налетал степной орёл на добычу. Татары надеялись взять посад с ходу, как до того острожек, но напоролись на закрытые ворота и готовых к отпору защитников Заразска. Не знал Девлет-Гирей, что провалилась затея благодаря Дороне и его сотоварищам. Попытка спешиться и выбить русских из-за частокола не удалась, мёртвые тела крымчаков усеяли берму. Озлобленные неудачей степняки отошли. Вернулись на конях, стали обстреливать осаждённых из луков. Смертоносные стаи полетели на город. Вот уже захрипел и упал у бойницы раненный стрелой в горло шепелявый Игнат. Город терял своих защитников, но не отвечал, татары подъезжали всё ближе. На посаде от огненных стрел загорелись избы, чёрные кудери дымов потянулись к небу. Дети и бабы кинулись тушить пожары.
— Ударить бы по басурманам, — предложил Львов, сгорая от нетерпения поскорее вступить в схватку с противником.
— Пожди, пускай ближе подойдут. Стрелы татарские бьют дальше, чем наши пищали, да и их у нас немного, а если...
Договорить Хворостинин не успел, Дороня толкнул в окольчуженное плечо. Князь отшатнулся. Оперённая гостья воткнулась в бревенчатую стену сторожевой башенки посада в том месте, где только что находилась голова князя.
— Этак не дождёмся, перебьют всех. — Львов шагнул к стене, обломал древко татарской стрелы.
— Дождёмся. — Лицо князя побледнело, голос оставался спокойным, Дороне отмолвил. — Чуть с ног не сбил. Силён казак. Отныне я дважды должник твой: за весть и за спасение. Коли в живых останемся, отплачу. — Поглядел на Львова, добавил: — Пора, Фёдор, начинай.
Львов подал знак. Гром прокатился вдоль деревянных стен посада, губительный смерч смел татарских конников, отбросил от города. Крымчаки отошли со многими потерями. Недалеко. Встали станом окрест, разожгли костры. Огни хищно взирали на город из тьмы.