— Она нырнула, пообещав выловить для меня именно такую жемчужину, — горестно промолвил я.
Старуха пожала плечами и вздохнула.
— Кучунда, наверное, плотно захлопнула свою раковину, проглотив Иксинатси целиком или большую её часть. Поскольку зубов у моллюска нет и жевать он не может, теперь он медленно переваривает её своими разъедающими соками.
Я содрогнулся от ужаса и в полном отчаянии и горе покинул место, где в последний раз видел свою возлюбленную. Женщины тоже выглядели опечаленными, но, похоже, не приняли это так близко к сердцу, поскольку даже не плакали. Видимо, такие вещи случались здесь сплошь и рядом. Маленькой Тирипетси уже сказали о смерти матери, и она тоже не плакала. Так что я тоже не стал плакать и лишь молча терзался и клял про себя жестоких богов. Если уж они решили вмешаться в мою жизнь, напомнив о том, какой тонали мне предопределён, то неужели нельзя было сделать это как-нибудь иначе, не обрывая столь трагическим образом жизнь маленькой Сверчок, ни в чём не повинной, такой весёлой и замечательной?
Я попрощался лишь с Тирипетси и Куку, а с остальными женщинами не стал, опасаясь, что они попытаются меня удержать. Теперь речи о том, чтобы взять девочку с собой, уже не шло, — меня впереди ждала война, а малышка оставалась среди любящих, заботливых тётушек и двоюродных сестёр. На рассвете я надел великолепную накидку из шкуры морского кугуара, которую сшила для меня Сверчок, забрал свой мешочек с жемчугом, отправился на южную оконечность острова, где всё это время меня дожидался набитый припасами акали, оттолкнулся от берега и стал грести на восток.
Таким образом, мне не суждено было стать патриархом и правителем островов Женщин, хотя я думаю, что по ночам теперь там куда веселее, чем до моего прибытия, и мужчины из Йакореке, наведавшиеся туда после меня, вряд ли были недовольны привнесёнными мною новшествами. Правда, приплывшие туда непосредственно после меня вряд ли могли стать отцами, поскольку все способные забеременеть женщины уже носили в себе моё семя, однако этих мужчин островитянки наверняка встретили столь пылко и радостно, как никогда раньше.
Но, отплывая, я очень надеялся, что покидаю острова Женщин не навсегда. Мне хотелось верить, что когда-нибудь, если я завершу дело всей моей жизни и останусь в живых... когда-нибудь, когда Тирипетси вырастет и станет очень похожа на свою мать, которую я любил больше всех в моей жизни... когда-нибудь, ближе к концу моих дней... Словом, в душе моей жила надежда...
27
На сердце у меня было так тяжело, а в голове крутились столь печальные мысли, что я не ощущал никакой тревоги и вряд ли даже заметил, когда острова позади меня скрылись из виду и повсюду вокруг оказалось одно лишь пугающее своей безбрежностью открытое море. Размышлял же я о следующем.
Создавалось впечатление, что со мною, с моей любовью, связано какое-то проклятие, обрушивающееся на всех женщин, стоит мне даже хотя бы ощутить к ним привязанность. Жестокие боги забирают их у меня и столь же немилосердно оставляют меня самого в живых, чтобы я терзался сожалением и печалью.
Потом я упрекнул себя в эгоизме и чёрствости, потому что, несмотря ни на что, сам-то я был жив и имел цель, а то, что случилось с Иксинатси, Пакапетль и Ситлали, было гораздо хуже. Они потеряли весь мир, и для них уже не наступит завтра.
Затем я вспомнил свою двоюродную сестру Амейатль и нашу детскую любовь — не потому ли на её долю выпало мучительное заточение? А вот с той маленькой мулаткой Ребеккой нас связывали лишь вожделение и любопытство.
Возможно, поэтому боги не наказали её жестоко, хотя, уйдя из моих объятий в удушающее заточение монастыря, она тоже в известном смысле утратила весь мир, и вряд ли можно сказать, что у Ребекки имелось будущее.
Результатом этих раздумий стало твёрдое решение: отныне в своей жизни и в своих отношениях с любой из женщин Сего Мира я буду руководствоваться не чувствами, а разумом, не позволяя себе любить и не допуская, чтобы полюбили меня. Воспоминания о том, как мы были счастливы со Сверчок, останутся со мной навсегда, но впредь ни одну другую женщину я не подвергну риску стать жертвой связанного с моей любовью проклятия.
Если, высадившись в Йакореке и добравшись пешком до Ацтлана, я найду город ещё целым, а Амейатль по-прежнему царствующей там, мне придётся отклонить её предложение пожениться и править вместе. Отныне всю свою жизнь я посвящу одной-единственной цели — войне до полного уничтожения или изгнания белых людей. Никогда более я не допущу женщин ни в свою жизнь, ни в своё сердце. Разумеется, если у меня возникнет непреодолимая физическая потребность (а она наверняка возникнет), я смогу удовлетворить её с подходящей женщиной, но только так, чтобы сугубо плотское удовольствие не переросло в более глубокое чувство. Я никогда не полюблю снова. И никогда не буду любим.
Я дал себе эту клятву на необъятных просторах Западного моря, и с тех пор я неуклонно её придерживался. Во всяком случае, пока не обрёл тебя, querida[25] Вероника. Но тут я снова забегаю вперёд.
Предаваясь этим невесёлым размышлениям, я одновременно занимался и другими делами. Например, прорезал с внутренней стороны своей накидки из шкуры морского кугуара маленькие отверстия — ровно шестьдесят пять, — упрятал в каждое по одной жемчужине и с помощью костяной иглы и рыболовной лески зашил всё так, что со стороны было совершенно незаметно. Однако поскольку и руки мои, и голова были постоянно чем-то заняты, мне частенько не удавалось грести так равномерно, как следовало в соответствии с полученными наставлениями и с учётом того, что морское течение относит акали всё дальше на юг.
В результате, когда на восточном горизонте наконец показалась земля, я не увидел ни Йакореке, ни какого-либо другого поселения. Впрочем, это меня не обескуражило: в любом случае передо мною снова лежала твёрдая почва Сего Мира, и то, что мне придётся совершить пешком долгий переход вдоль побережья в Ацтлан, меня ничуть не смущало. Потом я углядел на отмели нескольких человек того же цвета кожи, что и у меня, занятых каким-то делом. Разобрать, каким именно, издали было трудно, но, направив своё судёнышко к берегу и приблизившись, я понял, что это рыбаки, которые чинят свои сети. Оторвавшись от работы, они смотрели, как я выпрыгнул на мелководье и вытащил свой чёлн на песок рядом с их акалтин. Мне показалось, что вид незнакомца в великолепной накидке, появившегося невесть откуда, не вызвал у них особого удивления.
После того как на моё приветствие «Микспанцинко» последовал ответ «Ксимопанолти», я испытал огромное облегчение. Раз встречные говорили нанауатль, значит, течение не отнесло меня в совсем уж неведомые земли, и я, во всяком случае, нахожусь неподалёку от владений ацтеков.
Не вдаваясь в подробности, я представился по имени, просто Тенамакстли, но там нашёлся один малый, на редкость смышлёный и сведущий для простого рыбака.
— А не тот ли ты самый Тенамакстли, двоюродный брат Амейатцин, правительницы Ацтлана, которая некогда была замужем за покойным владыкой Каурицином, правителем Йакореке? — спросил он.
— Я самый и есть. А вы, стало быть, мореходы из Йакореке?
— Да, и до нас давным-давно дошли слухи, что ты путешествуешь по всему Сему Миру с каким-то поручением от имени госпожи Амейатцин и нашего покойного вождя Миксцина.
— От имени всех наших народов, — поправил его я. — В скором времени вы услышите больше, чем слухи. Но скажи мне, что вы тут делаете? Я не совсем точно представляю себе, где именно меня угораздило высадиться на сушу, но уверен, что нахожусь гораздо южнее рыболовных угодий Йакореке.
— Аййа, в тех водах не протолкнуться от акалтин. Поэтому мы, немногие, решили поискать удачи в новых местах. И, аййо, нашли и щедрые угодья, и множество покупателей, которым сбываем свой улов. Мы продаём рыбу белым жителям города, который называется Компостелья, и они платят не скупясь. Это там, — он указал на восток, — всего в нескольких долгих прогонах.
Я понял, что отклонился на гораздо большее расстояние, чем предполагал, и оказался в опасной близости к тем самым испанцам, от которых сбежал. Однако рыбаков я лишь спросил, не боятся ли они, что в испанских владениях их могут захватить в рабство.
— Как ни удивительно, Тенамакстли, нет. В последнее время солдаты перестали охотиться за рабами. А их вождь, именуемый «гобернадор», или что-то в этом роде, похоже, утратил интерес к добыче серебра из земли. Он занят тем, что снаряжает своих солдат — и собирает новых из других мест, — готовясь к какому-то невиданному, великому походу на север. При этом, как нам удалось узнать, этот поход вовсе не имеет целью захват Йакореке, Тепица, Ацтлана или ещё какого-то до сих пор не покорённого поселения. Куда именно направится войско, не совсем понятно, но в городе эти приготовления вызвали лихорадочное возбуждение. Гобернадор даже передал управление Компостельей человеку, который называется вроде как «обиспо», и тот, судя по всему, настроен ко всем нам, не белым людям, вполне снисходительно. Во всяком случае, нам разрешается беспрепятственно посещать город, приходить и уходить когда вздумается и торговать своей рыбой, устанавливая собственные цены.
Что ж, новости были интересные. Затевавшийся поход явно имел какое-то отношение к мифическим городам Антилии, а вставший во главе города «обиспо», это, конечно же, епископ, мой старый знакомый Васко де Куирога. Я задумался о том, как половчее обратить перемены в свою пользу, когда рыбак заговорил снова:
— Прости, но нам пора отплывать.
— Отплывать? — спросил я. — Почему?
— Мы должны вернуться в Йакореке. Пришло время, когда все мы, морские рыбаки, отправляемся в наш ежегодный поход за жемчугом.
Улыбнувшись своим воспоминаниям и с оттенком печали подумав о том, как же им повезло, я сказал:
— Друзья, если вы снова отправляетесь на север, не согласится ли кто-нибудь из вас оказать услугу мне — и вдове вашего покойного вождя Каурицина.
— Конечно. Какую?
— Не сочтите за труд, проделав двенадцать долгих прогонов на север, заглянуть в Ацтлан. Прошло много времени с тех пор, как я появлялся там в последний раз, и моя дорогая двоюродная сестра Амейатль, возможно, считает меня умершим. Сообщите ей, что встретились со мной, что я пребываю в добром здравии и по-прежнему занимаюсь своим делом. Надеюсь, что оно близится к завершению, и если сие произойдёт, я немедленно сообщу ей в Ацтлан.
— Очень хорошо. Что-нибудь ещё?
— Да. Передайте ей эту накидку. Скажите Амейатль на всякий случай, что, если вдруг меня постигнет неудача и ей будет угрожать опасность со стороны белых людей или какого-нибудь другого врага, эта накидка позволит ей безбедно существовать до конца дней.
— Простая накидка? Из шкуры морского оленя? — изумился рыбак.
— О, это не простая шкура: она обладает волшебными свойствами. Если у Амейатль возникнет надобность в магии, она сумеет её обнаружить.
Рыбак пожал плечами.
— Будь по-твоему, Тенамакстли. Можешь считать, что всё сделано.
Я поблагодарил их всех, попрощался и двинулся вглубь материка, в Компостелью.
Я не особенно боялся возвращаться в город, откуда мне с таким трудом удалось унести ноги. Конечно, имелись люди, которые могли опознать меня. Но Йайак и Г’нда Ке были мертвы, а Коронадо, скорее всего, слишком занят, чтобы обращать особое внимание на каких-то болтающихся по улицам индейцев. Как, наверное, и брат Маркос, если он ещё в городе. Тем не менее я вспомнил один совет, который мне дали давным-давно — нужно иметь при себе что-то такое, чтобы не выглядеть праздношатающимся бездельником. На окраине города, в квартале рабов, мне попался на глаза валявшийся на земле грубо обработанный кусок деревянного бруса, который я взвалил на плечо и, делая вид, будто ноша очень тяжела, сгорбился, чтобы скрыть свой рост. Дальнейший мой путь лежал в центр города, где находятся единственные в Компостельи каменные строения — дворец и церковь.
У ворот дворца стоял обычный караул, не удостоивший внимания проковылявшего мимо сутулившегося индейца. У неохраняемой церковной двери я положил на землю свой брус, зашёл внутрь и, обратившись к первому же выбритому испанцу, которого увидел, сказал, что прибыл к сеньору епископу с посланием от сеньора епископа Сумарраги. Монах посмотрел на меня с подозрением, однако куда-то ушёл, вскоре вернулся, поманил меня и провёл в покои епископа.
— А, Хуан Британико! — воскликнул этот добрый, доверчивый старик. — Давненько мы не виделись, но я тебя всё равно узнал. Присаживайся, дорогой друг, присаживайся. Рад видеть тебя снова.
Епископ кликнул слугу, велел подать закуски и, так ничего и не заподозрив, продолжил:
— Ты по-прежнему выполняешь богоугодные поручения епископа Сумарраги, работая с новообращёнными христианами, а? И как поживает мой старый друг и собрат Хуанито? Мне передали, что ты прибыл от него с посланием.
— Он процветает, ваше преосвященство. — Падре Васко был единственным белым, обращаясь к которому я не имел ничего против употребления уважительного титула. — Что же касается его послания... э, в общем... — Я огляделся по сторонам и отметил, что здешняя церковь значительно уступала собору Сумарраги в Мехико. — Он выражает надежду, что скоро у вашего преосвященства тоже будет храм, достойный высокого епископского сана.
— Как любезно со стороны Хуанито! Но его преосвященство должен бы знать, что в Новой Галисии уже возводится величественный собор.
— Уверен, в настоящее время это ему уже известно, — с готовностью отозвался я. — Боюсь, моё послание запоздало, но со всеми этими путешествиями...
— Право же, сын мой, порадуйся вместе со мной. Да, новый храм возводится в провинции, которую у вас называют Ксаликан. Там строится чудесный новый город — пока он носит местное название Тонала, но, по моему разумению, его сменят на Гвадалахару, в честь того города в Старой Испании, откуда пошёл род Мендосы. Как ты знаешь, это наш вице-король.
— А как дела в поселениях Утопии у Большого Тростникового озера? — поинтересовался я.
— Лучше, чем можно было бы ожидать, — ответил добрый священник. — Повсюду в окрестностях полыхают мятежи недовольных пуремпеча. Женщин пуремпеча, можешь себе представить? Сущие амазонки — злобные и мстительные. Они стали причиной многих смертей и причинили испанским поселениям огромный ущерб. Но почему-то, уж не знаю почему, они щадят наш Эдем.
— Вероятно, падре, они ценят вас как истинного, доброго христианина, — солгал я с чистым сердцем. — А почему вы покинули Утопию?
— Я понадобился его превосходительству губернатору Коронадо. Ему вскоре предстоит рискованный поход, каковой, в случае удачи, сулит существенное приращение богатств Новой Испании. Вот он и попросил меня заняться управлением Компостельи в его отсутствие.
— Прошу прощения, мой господин, — сказал я, — но вы говорите так, будто не вполне одобряете это предприятие.
Епископ вздохнул.
— Что тут скажешь... это погоня за суетным, земным богатством. — Дон Франциско стремится подражать первым конкистадорам, чей девиз был «Слава, Бог и золото». Я лишь желаю, чтобы Бог был у него на первом месте. Ведь в отличие от тебя, Хуан Британико, он отправляется в дальние края не для того, чтобы нести тамошним жителям свет Евангелия, а с целью отыскать и ограбить какие-то далёкие и, по слухам, наполненные сокровищами города.
Несколько устыдившись своего обмана, я пробормотал:
— Мне довелось немало странствовать по Сему Миру, но я решительно ничего не знаю о подобных городах.
— Однако, кажется, они всё же существуют. Один мавр, волею судеб побывавший там раньше, проводил туда нашего монаха. Недавно добрый брат Маркос вернулся обратно вместе со своей охраной, но без того раба. Иезуит утверждает, что видел эти города — по его словам, они называются Кибола, — но лишь издалека, потому что к ним, разумеется, приставлена никого не подпускающая близко бдительная стража. Ему пришлось повернуть назад, когда эти стерегущие сокровища дикари убили его бедного верного проводника. Однако теперь стойкий и отважный монах сам станет проводником и укажет путь Коронадо, отправляющемуся туда во главе непобедимого испанского воинства.