Повелительница львов
Я была королевой.
И я всё ещё королева, несмотря
на несчастья, преследующие меня.
Единственно, о чём я сожалею,
так это о том, что не вышла замуж за
своего свёкра. Разве тогда мы
не покорили бы мир?
Я всё сокрушила, бы ради своей славы.
Не пощадила бы никого, даже себя.
Они называли меня волчицей,
но сами были львами под моими знамёнами.
Глава 1
— Поторапливайся, — сказала маман. — Тебя ожидает граф.
— Но ведь это вполне естественно, чтобы граф ожидал принцессу, — возразила я. — Тем более что граф не слишком-то благородного происхождения.
— Не имеет значения, — не терпящим возражения тоном заявила маман. — Он фаворит короля Генриха[1]. Твой дядя Шарль[2] настойчиво советует заключить этот брак, более того, проявляет к нему живейший интерес.
Дядя Шарль — он был женат на сестре матери — без сомнения, проявлял живейший интерес. И не только к браку. У него вызывало живейший интерес всё, что имело отношение к его «маленькой Мег». Зачастую этот интерес становился раздражающе навязчивым. Никогда нельзя было предвидеть, что выкинет дядя Шарль, — такую уж семейную черту он унаследовал.
Однако предлагаемый мне брак интересовал и меня саму, причём гораздо больше, чем казалось маман. В свои четырнадцать лет я должна была стать супругой величайшего, как все уверяли, короля во всём христианском мире. И этот брак, вы только представьте себе, зависел от одобрения внука торговца! Но я всегда принимала жизнь такой, какая она есть. Если мне суждено получить величие из рук торговца, пусть так оно и будет.
Сопровождаемая маман, она шла рядом со мной, сестрой Иолантой и фрейлинами, те держались позади, я вступила в зал для аудиенций, где меня ожидал Уильям де ла Пол, граф Суффолкский.
Я была готова ко всему чему угодно, ведь мне непрестанно твердили, будто все англичане — негодяи, которые только тем и заняты, что сжигают французские усадьбы да насилуют живущих там женщин. И вот теперь мне предлагают выйти замуж за их короля, руководствуясь, скорее всего, соображениями политическими. Но с раннего детства мне внушали, что, выходя замуж, я должна буду пожертвовать своими личными чувствами ради государственных интересов.
Должна признаться, меня не слишком-то интересовал королевский посланник. По полученным мною сведениям, в мае 1444 года графу Суффолкскому исполнится сорок четыре. Иными словами, он чуть ли не в дедушки мне годился, а молодые девушки отнюдь не склонны интересоваться дедушками.
Однако увидев графа, я была ошеломлена. При моём появлении он расшаркался и описал широкий полукруг шляпой. И эффектное же, следует признаться, он представлял собою зрелище: золотая диадема, отороченная коричневым мехом, розовая, крашенная мареной мантия, серо-голубые отвороты рукавов и в тон им остроносые башмаки. Но больше всего меня поразила не одежда — сам граф, высокий мужчина, могучего — в отличие от придворных моего дяди Шарля — сложения, с золотисто-рыжей шевелюрой и бородой и сверкающими голубыми глазами. Было в его облике нечто орлиное; благородная, высокомерная манера держаться выгодно отличала его от моего дяди, склонного, невзирая на свой королевский сан, семенить и сутулиться, словно под бременем плохих вестей. Впрочем, он и в самом деле получил немало плохих вестей за свою жизнь. Но, глядя на графа Суффолкского, оставалось только с уверенностью сказать, что этот человек не получал никаких вестей, кроме хороших.
Короче говоря, это был самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела или увижу, за исключением одного моего заклятого врага: да поразит его холерой Господь!
Глядя на графа Суффолкского, я невольно подумала, что, если он типичный англичанин, — а почему бы ему и не быть типичным англичанином? — я счастливейшая из женщин. К тому же мне не раз говорили что Генрих VI — достойный сын своего знаменитого отца Генриха V, великолепного образчика мужчины своего времени.
Могу, не хвалясь, заверить, что и граф оказался поражён мною не меньше, чем я им. Обращаясь к одному из своих приближённых, уверенный, очевидно, что я не знаю английского языка, он заметил: «Да она чертовски хороша!»
Английский язык входил в круг предметов, которым меня обучали, и я прекрасно всё поняла, однако не обиделась, ибо учитель объяснил мне, что англичане не способны произнести ни одной фразы без ругательства. Французы, кстати, нередко, иронизируют по этому поводу.
Отзываясь обо мне подобным образом, граф, разумеется, имел в виду лицо, ибо фигуру мою скрывали пышные одежды. И он отнюдь не лгал. Не он единственный восторгался моей красотой, к тому же истинность его слов подтверждало и зеркало. Природа наделила меня маленьким ростом, — в четырнадцать лет во мне было всего пять футов от пяток до короны, и с годами я подросла всего на дюйм или два, — поэтому и черты лица у меня мелкие, зато почти правильные. Оживляет их округлый подбородок, небольшой чуть вздёрнутый нос, высокий лоб, улыбающийся, когда мне хочется быть приятной, рот, но самое главное — зелёные широко расставленные, сияющие (опять же по моему желанию) глаза. И в эту минуту они, вероятно, сияли от удовольствия.
У графа были все основания восхищаться и моими длинными, вьющимися, тёмно-каштановыми с рыжеватым отливом волосами, также увенчанными золотой диадемой, которую я носила, конечно же, с большим правом, чем он. Что до моего тела, то оно, повторяю, было целиком скрыто кобальтово-синим платьем до полу с глухим воротом. Это платье, усыпанное ярко-алыми звёздами, было одним из самых моих любимых. И всё-таки граф видел перед собой ещё незрелую девушку.
Но ведь он прислан, чтобы определить, достойна ли я быть королевой.
— Мадемуазель, — сказал он по-французски, поклонившись в сторону моей матери.
— Мсье, — ответила я и, после того как моя мать села, жестом указала ему на кресло и села сама.
— Выехав в Тур, чтобы встретить меня, — сказал он, — вы оказали мне большую честь, мадемуазель.
— Таково было желание его величества, мсье.
— Гм, — только и вымолвил граф. Нетрудно понять, что он считал весьма спорным вопрос, кто именно является истинным правителем Франции: его король или мой дядя, но ведь он прибыл для того, чтобы наводить мосты, а не разрушать их. — Его светлость король Генрих посылает вам свои дары. — Полуобернувшись, он помахал рукой, и его приближённые, толпившиеся позади, преподнесли мне всякие безделушки: зеркальца, шелка и тому подобное, хотя всего этого у меня и так было, предостаточно. Англичане, совершенно очевидно, не собирались дарить мне чего-либо истинно ценного, пока окончательно не остановят на моей персоне свой выбор.
— К сожалению, мне нечем вас отблагодарить, — сказала я, щедро одаривая графа улыбкой.
— Напротив, мадемуазель. Вы можете предложить его светлости самый ценный из всех даров — свою руку.
— В том случае, однако, если вы выразите своё одобрение.
Итак, я перехватила у графа инициативу. Он покраснел, растерялся и оправился от смущения, лишь услышав спасительные звуки трубы, возвещавшие, что мой дядя намеревается удостоить нас своим присутствием.
Все встали и повернулись лицом к двери; мужчины приветствовали дядю Шарля поклонами, а мы, дамы, глубокими реверансами.
Карл, седьмой французский король с этим именем, считался величайшим неудачником. Его мать была распутницей, Отец — безумцем. Родители лишили его, в ту пору ещё подростка, права наследовать трон. Ему досталась горькая участь видеть, как его страну захватили армии Генриха V, который вместо него занял французский трон. Во время своего посещения Бордо он едва не потерял слух и навсегда усомнился в незыблемости окружающего мира. Из омута отчаяния его вызволили лишь заклинания провидицы, простой крестьянки, способной вдохновлять на победу целые армии. Общественное мнение так и не решило, считать ли её святой или ведьмой, но она стояла рядом с ним, когда он, попирая заключённые его отцом договоры, короновался в Реймском кафедральном соборе, однако новоиспечённый король даже пальцем не шевельнул, чтобы спасти Жанну д’Арк от сожжения, уронив тем самым свой авторитет в глазах народа.
При всём этом после безвременной кончины Генриха V, вследствие которой девятимесячный младенец — племянник Шарля и мой будущий муж — стал наследником английского и французского тронов, мой дядя медленно и осторожно, но с поразительной настойчивостью взялся за то, чтобы вернуть себе утраченное наследство и восстановить своё доброе имя. Будучи женат на сестре маман, он неизменно доброжелательно относился ко мне, хотя и трудно ожидать от сына безумного отца поведения вполне здравомыслящего человека.
Как я уже упоминала, в свои сорок лет дядя Шарль при ходьбе сильно сутулился и, невзирая на то, что его постоянно окружали вооружённые телохранители, беспрестанно оглядывался, точно опасаясь ножа убийцы. Однако больше всего он, вероятно, боялся своего собственного сына, моего кузена Луи, невзрачного, с подлой душой коротышку, который сейчас следовал за ним по пятам. Дофин уже неоднократно участвовал в заговорах против отца, и не оставалось сомнения, что их теперешнее примирение продлится весьма недолго.
По сравнению с английской знатью кузен Луи был одет весьма скромно, но всё же заметно лучше, чем его отец. Одежды на дяде Шарле выглядели неряшливыми и помятыми, очевидно, он частенько и спал в них. Кроме всего прочего, в этот день он явно не брился.
Трудно себе представить более разительный контраст, чем между этим королём и графом, который только что изменил мой взгляд на мужскую красоту.
Тем не менее — пусть никого не введёт в заблуждение его неряшливый вид — дядя Шарль умел ценить женскую красоту; я говорю не только о себе или моей тете, но прежде всего о его любовнице, бесконечно обожаемой им Аньес Сорель. Великолепный замок в окрестностях Тура, куда для, встречи с английским посланником несколько месяцев назад он пригласил мама́ и меня (папа́ не смог сопровождать нас, так как был нездоров), мой дядя не строил, но зато приложил много стараний, чтобы сделать его ещё красивее, чем прежде. Теперь в этом замечательном жилище дядя изволил проводить куда больше времени, чем в закопчённом и шумном Париже, который, кстати сказать, лишь недавно был возвращён Франции.
Обнимая мою мать, дядя прямо-таки лучился улыбкой; так же ласково он обнял мою сестру Иоланту, а затем и меня, пройдясь пальцами вверх и вниз по моей спине. Выросшая в весьма вольной атмосфере французского двора, я не минуты не сомневалась, что мой добрый дядя весьма охотно заменил бы в своей постели мадемуазель Сорель на мадемуазель Маргариту Анжуйскую, если бы не знал, что такой кровосмесительный поступок навлечёт на него проклятие церкви и положит конец всем его надеждам на заключение выгодного договора с Англией.
— Милорд, — обратился он к графу Суффолкскому, — как вам понравилась наша маленькая анжуйская роза?
— На мой взгляд, ваша милость, вы описали её совершенно точно и достоверно.
— Хорошо, хорошо. — Усевшись, король улыбнулся всем собравшимся. — Стало быть, мы можем приступить к переговорам?
— Сначала я должен доложить обо всём его светлости, ваша милость.
— Гм, — пробурчал дядя Шарль, недовольный предстоящей задержкой, а также тем, что граф не употребляет, обращаясь к нему, оспариваемый титул. — Гм. — Он сделал знак подать, вино, и завязалась общая беседа.
Мы с Суффолком, будучи в центре внимания, подошли друг к другу и одновременно подняли бокалы.
— Так что же вы скажете своему повелителю, милорд? — спросила я.
— Что встретил поистине изумительное существо...
— Существо, милорд?
Тут мои глаза впервые блеснули сталью, естественно повергнув его в смущение.
— Я хотел сделать комплимент, мадемуазель, — оправдываясь, пробормотал он.
— Хорошо, сочту это высказывание за комплимент, — великодушно согласилась я. — Продолжайте.
— Чьи щёки румянятся, словно спелые яблоки, а губы так и просят поцелуя...
Я вздёрнула брови.
— Вы говорите чересчур смело, милорд.
— Чья манера держаться и поступь не по годам величественны, — продолжал этот наглец. — Разумеется, я сожалею о том, что не могу рассказать о тех ваших прелестях, которые по необходимости скрыты от глаз людских.
Наши взгляды скрестились:
— И какое всё это может иметь влияние на исход нынешних переговоров, милорд?— спросила я, ничуть не смущённая его дерзостью. Более того, мне нравилось слышать подобные слова от столь красивого мужчины.
— Полагаю, решающее, мадемуазель.
Я, со своей стороны, решение уже приняла. Я намерена непременно выйти замуж за короля, владеющего значительной частью Франции, чьи предки более ста лет причиняли жестокие муки стране, которую я называю своей. Сбудется ли моё честолюбивое желание, смогу ли я переменить ход самой истории?
— Тогда встаньте пораньше, милорд, — заметила я, — Говорят, реки прекраснее всего на заре. Но пересекайте их осторожно, чтобы с вами не приключилось какой-нибудь беды.
Многие учёные лекари утверждают, будто купание вредно и злоупотребление им грозит безвременно свести в могилу. Я — живое свидетельство того, что они заблуждаются.
Все эти врачеватели — жители севера, где холодная вода и в самом деле вызывает кашель, простуду, а то и печёночные колики. Но до этого времени я жила а более умеренном климате, и моя бабушка по отцовской линии, к несчастью недавно сошедшая в могилу, Иоланта Арагонская, с тех пор как я себя помню поощряла во мне любовь к купанию. Это пристрастие разделяли моя маман и её сводная сестра, и как только стихали зимние ветры, все мы и фрейлины французского двора имели обыкновение ранним утром спускаться к Луаре, чтобы искупаться в своё удовольствие. Даже зимой мы умудрялись купаться в огромном чане, стоящем в будуаре тёти Мари; этой же привычки, к великому смущению моих фрейлин, я продолжала придерживаться и. в Англии, где, как оказалось, особы королевской крови купались лишь четырежды в год.
Но я отклоняюсь от своей темы. Особенным удовольствием для нас было купаться, когда кто-нибудь тайно за нами наблюдал. Не стану утверждать, будто царственные особы и придворные дамы отличались чрезмерной распущенностью, хотя не обходилось и без этого. Но, безусловно, ничто подобное не касалось нас с Иолантой. Мы, конечно, отлично знали о полночных свиданиях и тайных ласках на безлюдных галереях, но нас считали слишком юными и не позволяли принимать участие в этих восхитительных развлечениях, ведь мы были девственницами. Однако мы наблюдали, слушали и учились, особенно завидуя прелестной Аньес, обожавшей разгуливать по замку с обнажёнными грудями, упиваясь собственной красотой. Впрочем, даже если маман и разрешила бы нам последовать её примеру, Иоланта и я были недостаточно щедро наделены природой, чтобы привлечь к сере восхищенные мужские взгляды. Но во время Купания мы могли наслаждаться своей наготой, как и все другие, так как наши привычки были общеизвестны, а стражники и близко не подпускали к нам любопытствующих похотливцев. Каким образом умудрится подсмотреть за нами граф Суффолкский, я не знала, это его личное дело.