Я думаю, что первая неделя замужества оказалась счастливейшей в моей жизни, как предыдущей, так и последующей. Если позже я и бывала очень счастлива, то лишь украдкой и урывками, да к тому же моё счастье всегда было омрачено сознанием вины.
Но в то время, если я и ожидала каких-либо перемен в своей судьбе, то только к лучшему. Подобные перемены целиком зависели от моего мужа, и будучи молодой и восторженной девушкой, я не сомневалась, что они скоро последуют.
Между тем сразу же после моей коронации надлежало уладить множество неотложных дел, чтобы вернуть придворную жизнь и управление страной в обычное русло. Прежде чем покинуть Вестминстер, знатнейшие вельможи, их супруги и свиты поочерёдно являлись ко мне во дворец, дабы изъявить свои верноподданнические чувства и попрощаться.
— Вы, ваша светлость, подобна алой-алой розе, — снисходительно проронил герцог Йоркский. — Надеюсь, что вы будете цвести вечно!
— Я молюсь за ваше счастье, — подпела ему Гордячка Сис. — Не соблаговолите ли вы поцеловать нашего сына?
Мне протянули маленького Эдуарда, и я с готовностью обняла и поцеловала карапуза, тем более что в то время я вообще любила детей. Она подвела ко мне также стайку дочурок, которых я обласкала.
— С вами, ваша светлость, в Англии воцарилось вечное лето, — сказал граф Солсбери. — Вам стоит только поманить пальчиком, и все жители этой страны стремглав прибегут к вам. И самым первым буду я.
Какое лицемерие!
Наконец все разъехались, и в Вестминстере вновь стало спокойно и тихо.
— Как я мечтала о том, чтобы мы наконец остались одни, Генри! — сказала я мужу.
— Да, все они дурно воспитаны, сплошь невежи, — согласился он, очевидно зная их куда лучше, чем я.
— Чем мы займёмся сегодня? — спросила я, подпрыгивая на кровати. — Я знаю! Мы поедем на охоту! — С тех пор как я покинула Францию, я ещё ни разу не была на охоте.
— На охоту?
— Разве вы не охотитесь? — спросила я в некотором замешательстве. — Все короли охотятся. И вместе со своими жёнами.
— О Мег, Мег, вы ещё совсем девочка, поэтому вам можно простить всё. — Он нежно, хотя и без всякой чувственности обнял меня. — Охота — лишь пустая трата времени и сил, сущее бедствие для несчастных оленей. Я возвращаюсь к своим молитвам. Последние несколько недель я прискорбно пренебрегал своим святым долгом. — И это говорил человек, который все те недели, что я его знала, ежедневно проводил, по крайней мере, по шесть часов на коленях!
После его ухода я играла с Альбионом, но большую часть времени пребывала в несколько раздражённом состоянии, к вящему беспокойству моих фрейлин, особенно Элис Суффолк. Я была так молода и полна сил, так торопилась жить. Я была английской королевой! Мне хотелось заняться каким-нибудь делом, но приходилось целыми днями, склонясь над шитьём, выслушивать пустопорожние разговоры о людях, которых я, в сущности, не знала и которые в то время ни капли меня не интересовали. Какой поднялся шум, когда мне вздумалось осмотреть весь дворец, не исключая и кухни. Но всё это ничто по сравнению с тем невообразимым переполохом, что повлекло за собой моё желание отправиться на прогулку верхом. Срочно были выведены отряды гвардейцев, оглушительно трубили трубы, взад и вперёд носились грумы, а некоторые слабонервные дамы даже попадали в обморок. Я поняла, что если настою на самом своём заветном желании и отправлюсь на охоту, то не обойтись без нескольких апоплексических ударов, а потому решила на время отказаться от своего намерения.
И это оказался не единственный мой крест. Не прошло и месяца после того, как я стала женой Генриха, как мне стали внушать, что английской королеве не подобает иметь гофмейстера-француза. Мне даже намекнули, что и моей главной постельничьей не должна оставаться француженка. Я наотрез отказалась расстаться с Байи, но вынуждена была согласиться на то, чтобы мсье д’Эристаль вернулся во Францию. В ту пору я ещё хотела выглядеть такой же англичанкой, как и все окружающие. Бедный д’Эристаль глубоко огорчился, но, честно сказать, английские манеры коробили его так же сильно, как и меня, к тому же в качестве моего гофмейстера он приносил столь же мало пользы, как пятое колесо у телеги.
Он был заменён английским рыцарем, сэром Джоном Уэнлоком, здравомыслящим на первый взгляд человеком средних лет; ещё в ранней молодости он сражался при Азенкуре, владел кое-какими землями, подаренными ему Генрихом V, время от времени считавшим своим долгом вести себя по-отечески. Эта замена меня возмутила, я то и дело бросала в него чем попало. Однако со временем я оценила его несомненные достоинства и поняла, что, взявшись служить мне, он останется моим верным подданным вплоть до самой смерти. Большего женщина не может требовать ни от одного мужчины. Мы подружились, хотя наша дружба и подверглась тяжким испытаниям на протяжении последующих двадцати пяти лет.
Хорошо известно, что для новобрачной, тем более королевы, самое лучшее забеременеть сразу же после свадьбы, это, как говорится, идеальный случай. Я могла бы назвать множество принцесс, которых стремление во что бы то ни стало родить престолонаследника безвременно свело в могилу, но это ничуть не останавливало меня. К сожалению, и в этом случае подтвердилась поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает».
Я знаю так же хорошо, как и остальные, что никто сколько-нибудь основательно не разбирается в тайнах деторождения. Почти все бесчисленные теории, выдвинутые по этому поводу людьми учёными, совершеннейшая чушь. А ведь среди них даже есть школа, последователи которой усматривают причиной зачатия жидкость, испускаемую мужчиной в самом разгаре страсти. Теория, предполагающая, будто в этой липкой жидкости может содержаться некая жизненная сила, разумеется, абсурдна и противоречит элементарной логике, ибо и женщина тоже испускает нечто подобное, но кто слышал, чтобы хотя бы один мужчина забеременел?
Находятся учёные, заявляющие, будто сам по себе брак, соединение и освящение Господом двух тел и, что гораздо важнее, двух душ, вполне достаточное условие для продолжения человеческого рода» и это, собственно говоря, единственная цель создания человека. Хотелось бы, чтобы это оказалось именно так. Но данная теория не объясняет, почему многие семейные пары остаются бездетными. Причина их бесплодия, как утверждают, коренится в совершенных ими грехах, но ведь обычно эти несчастные люди — сущие праведники. Не объясняет она и того, почему в этом мире столько незаконнорождённых.
Нет, нет. Самая правдоподобная причина зачатия — соединение мужского естества с женской плотью, хотя никто и не может растолковать, почему это так. Сама же я убеждена в том — эта моя теория, конечно, нуждается в проверке, — что женщина находится в состоянии постоянной беременности, и только мужской член может способствовать тому, чтобы она выполнила свой долг. Это заключение подтверждается всем моим опытом и позволяет объяснить, почему я так и. не смогла зачать от короля.
А ведь Генрих нежно любил меня. Для меня это так же бесспорно, как то, что солнце ежедневно встаёт над землёй. Но это была любовь того же рода, какую мальчик питает к своим игрушкам, а взрослый мужчина — к лошадям или собакам. Он любил обнимать меня, гладить мои волосы... волосы, но не груди или ягодицы, ибо опасался, что это может породить похотливые мысли. По этой же самой причине после нашей первой ночи он избегал смотреть на меня, обнажённую. Увы, собственный печальный опыт убеждает меня, что мужчине очень трудно достичь нужного состояния, чтобы войти в женщину, если только его не волнуют похотливые мысли — желательно, именно об этой женщине. Но лучше уж пусть он думает о ком-нибудь или о чём-нибудь другом, чем ни о ком и ни о чём. После сказанного мною нетрудно догадаться, что Генрих с его закоренелым упрямством редко бывал в нужном состоянии, чтобы воздать мне должное.
Когда он всё же бывал в таком состоянии, страх перед похотью мешал ему входить достаточно глубоко, чтобы возбудить мою женственность и способствовать зачатию.
Подобное положение дел крайне раздражало меня. И очень беспокоило, ибо главнейшая обязанность королевы — родить престолонаследника. Но я не теряла надежды. Я была молода и Генрих молод. Всё ещё казалось возможным. Однако я готова была прибегнуть к любому средству, только бы разрешить эту неприятную проблему. Но я не находила никаких средств, хоть сколько-нибудь приемлемых для пятнадцатилетней девушки, которой с детства внушали идеалы чести и верности, которую учили почитать святость брака, что, может быть, было и неплохо.
Я надеялась, что время от времени смогу наслаждаться обществом Суффолка, тем более что Элис продолжала оставаться моей фрейлиной. Однако самым важным событием, происшедшим после моей коронации, был созыв парламента. Парламент представляет собой сугубо английское учреждение, неизвестное во Франции, на его сессии король предстаёт перед парламентариями, съезжающимися со всей страны. В числе его членов — первейшие вельможи, хотя в основном он состоит из представителей простого народа; и король вынужден просить их о денежных субсидиях в форме различных налогов.
Конечно, и у нас во Франции есть свой parlements[19], но их функции ограничиваются городским или областным самоуправлением и не имеют общегосударственного значения. Король Франции наделён полномочиями при необходимости созвать Генеральные штаты, собрание вельмож, простолюдинов и духовенства, представителей населения всей страны. Насколько я помню, дядя Шарли никогда не созывал Генеральных штатов, но уж если они и созывались, то только для того, чтобы выслушать пожелания своего августейшего монарха, а вовсе не затем, чтобы он выяснял, какие суммы согласны пожертвовать ему подданные. Но в финансовой области, как и во многих других, англичане придерживаются своеобразных обычаев. В этом причина того, что никто не нуждался в деньгах так, как мой дорогой Генрих. Он должен с чашей в руке просить подаяния у своих подданных, и это представлялась мне верхом самоотречения.
Должна сразу же признаться, что я мало смыслю в финансировании государства. Никогда в жизни я не встречала короля, который имел бы достаточно денег. И всё же королевства финансируются, по указу короля или по его воле, с помощью займов или контрибуций. Англия — единственная известная мне страна, где это делается посредством споров и торговли между королём и его подданными. Торговля эта может принимать разные формы. Но чаще всего парламентарии заявляют королю — подумайте только, королю! — «Мы дадим вам требуемые суммы взамен на такие-то и такие уступки». Достаточно на миг задуматься, чтобы понять, до какого логического абсурда может довести подобный порядок. Хуже всего, что палата общин, как она гордо себя именует, считает себя вправе вмешиваться во все государственные дела, разве что только не отдаёт приказов воюющей армии. Но так как Генрих никогда не командовал армией, подобный вопрос просто-напросто не возникал.
Вот почему, по требованию этих самых лордов и палаты общин совершив несколько трудных поездок во Францию, после долгих споров и обсуждений, выторговав желанный приз, а именно меня, а также перемирие между Англией и Францией, мой дражайший Суффолк вынужден был предстать перед этим свинским парламентом и отстаивать в палате общин всё, им совершенное!
Критиковали его за отсутствие у меня приданого. То, что Суффолк, стараясь заполучить меня, пожертвовал территорией, которую англичанам угодно было считать своей, хранилось в строжайшей тайне. Граф мужественно защищался, вопрошая, может ли быть лучшее приданое, чем, пусть кратковременное, перемирие, позволяющее прекратить пролитие крови англичан и трату английских денег? Это заявление встретило ожесточённые возражения членов партии войны, возглавляемой Глостером. Но в тот период они оказались в меньшинстве, ибо палата общин не хотела ассигновать на ведение государственных дел более средств, чем требовалось, и купец по имени Уильям Бёрли, выборный глава палаты общин, носивший титул «спикера», ибо выражал общие мысли, призвал всех поблагодарить маркиза за важные деяния, совершенные им в интересах страны. Это предложение было принято с таким шумным одобрением, что даже Глостеру пришлось поддержать его.
Суффолк воспользовался неожиданной возможностью укрепить свои позиции, сознавая, что на горизонте уже маячит большая грозовая туча, пока ещё невидимая глазам англичан, и потребовал подтверждения гарантий, предоставленных ему ещё до поездки во Францию и предусматривающих, что он не будет подвергнут критике или наказанию за всё содеянное им во время посольской миссии, в том числе за все договорённости. Палата под шумные аплодисменты удовлетворила его требование.
Это был подходящий случай высказать и свои требования, и, когда Генрих заявил, что очень доволен результатом дебатов, я не преминула заметить:
— Я не считаю, что маркиз достойно вознаграждён за свои труды.
— А что ещё я могу сделать для него, моя куколка? Он гораздо богаче меня, даже если бы у меня и были какие-то свободные деньги.
— Деньги не имеют большого значения для такого человека, как Суффолк, — возразила я. — Он только хочет, чтобы его признали тем, кем он на самом деле и является — первым человеком твоего королевства, мой любимый.
Генрих погладил свой подбородок. Он не любил споров, за исключением чисто академических, но я видела, что он не согласен со мной, очевидно опасаясь своих дядей.
— Больше всего Суффолка, да и меня тоже, мой дорогой, — продолжала я, — обрадовало бы пожалование ему титула герцога.
Генрих был поражён.
— Присвоить ему титул герцога? Но ведь в жилах Суффолка нет царской крови. Он может быть возведён в герцогское достоинство только за совершенно исключительные заслуги перед короной.
Я вздёрнула брови.
— А разве, душа моя, он не имеет совершенно исключительных заслуг перед Короной? Если я здесь, то исключительно благодаря его усилиям.
Генрих ни в чём не мог мне отказать, и мы обо всём договорились. Граф должен был вскоре стать герцогом Суффолкским. Когда мы сказали ему об этом, он пришёл в полнейший восторг. Глубоко растрогана была и Элис.
Но прежде чем успело последовать официальное извещение, из Парижа пришла новость: к нам направляется посольство, чтобы в соответствии с договорённостью, на которую пришлось пойти Суффолку, обсудить передачу Мэна и города Ле-Ман.
Глава 4
Сказать, что это сообщение изумило нас, было бы слишком мягко. Я всегда знала, что дядя Шарли — хитрый похотливый плут; кузен же Луи хотя и не такой похотливец, однако ещё больший лицемер, чем его отец. Но я никак не ожидала, что они проявят полнейшее равнодушие к моей популярности в Англии, тесно увязав мой брак с важнейшими вопросами национальной политики.
Теперь нам оставалось лишь крепиться в ожидании надвигающейся бури; к тому же, как я узнала впоследствии, у дяди Шарли имелись кое-какие оправдания для подобного образа действий. В то лето он был не в себе. Возникает законный вопрос: когда же он бывал в себе, да и какова она, его истинная сущность. В его поведении и прежде наблюдались странности, странности же обычно усугубляет горе. А тут как раз умерла Маргарита Шотландская, жена кузена Луи и любимица дяди Шарли (разумеется, после мадемуазель Сорель и меня), умерла ещё совсем юной, немногим старше, чем я.
Как я слышала, Маргарита охотилась и вернулась в свои покои такой разгорячённой, что разделась догола и встала перед открытым окном. Естественно, она тут же схватила простуду, которая перешла в воспаление лёгких, повлёкшее за собой быструю смерть. Дядя Шарли впал в полнейшее отчаяние, куда более огорчённый этой потерей, чем муж Маргариты, мой кузен Луи, с его холодной рыбьей кровью. Моё сердце разрывалось при мысли о том, какие переживания выпали дяде Шарлю... и всё же я была крайне недовольна тем, что он поставил в трудное положение Генриха и меня, не говоря уже о бедном Суффолке.