Признаться, бабка эта производила на меня странное впечатление. Настолько странное, что считаю своим долгом попытаться его объяснить.
Помню, в детстве я неоднократно видел какой-то голливудский фильм, называвшийся, кажется, «За миллион лет до нашей эры». Рассказывал он о жизни первобытных людей – неандертальцев или там кроманьонцев – бог весть. Забавно было не это. А то, что неандерталки и кроманьонки ходили там в аккуратно скроенных из шкур мини-юбках, вполне по моде 60-х годов, на голове имели высокие прически того времени, называвшиеся «бабетты», кожу – не волосатую, а очень даже гладкую и явно мытую мылом и дорогим шампунем. Троглодиты мужского пола были одеты в широкие в плечах пиджаки из шкур, а подстрижены по большей части под полубокс. Все они были очень нежными родителями, поголовно жалели всяких жучков и паучков и постоянно умилялись красотам природы. Сдается мне, что в большинстве наших представлений о прошлом есть что-то от этого фильма. О том же, что там было на самом деле, мы понятия не имеем. Представляю, что было бы, если б вдруг при помощи какой-нибудь машины времени нашего современника перенесли во времена Ивана Грозного, или даже в галантный XVIII век. Думаю, он бы с ума сошел от отвращения. Грубые нравы, грязь, вонь, на улицах повсюду конский навоз, у людей – практическое отсутствие личной гигиены, фурункулез, гнилые зубы, запах изо рта, пятна на одежде, насекомые под кринолинами и прочие прелести. Я также не без удовольствия и злорадства представляю, как на съемки этого самого фильма про троглодитов вдруг при помощи той же машины времени попал бы настоящий неандерталец. Косматый, вонючий, испражняющийся где попало, ловящий в своей шерсти паразитов и тут же с хрустом отправляющий их «на зуб», жрущий руками, чавкающий, рыгающий, то и дело почесывающий здоровенной лапой свои набухшие гениталии. И, самое главное, это был бы не какой-нибудь там завалящий неандерталец, а вождь племени, «первый парень на деревне».
Когда я слушал излияния бабки Дуни, у меня было сходное чувство соприкосновения с другой эпохой. Она даже не рассказывала о чем-то, она воспроизводила (со свойственной старухам особенностью не помнить того, что было сравнительно недавно, но в мельчайших подробностях описывать события детства и ранней юности) – ту жизнь, те представления о добре и зле, которые давно уже канули в лету. И я с ужасом взирал на представителя того высшего общества, которое для многих спустя столетие стало образцом воспитанности и изящества. Боже мой, что с нами делают литература и кинематограф! «Слова, слова», – как говаривал один королевский отпрыск датского происхождения.
Довольно долго бабка обитала на Кузнецком в окружении потомков, которые терпели ее самодурство исключительно из-за расчета на недурственное наследство в виде движимого и, в особенности, недвижимого имущества. Она постоянно привечала каких-то приживалок и ни на минуту не давала наследникам расслабиться, угрожая, что завещает все этим приживалкам или отдаст церкви на помин души. Скоро, однако, у нее началось явное помутнение рассудка, и она, как уже говорилось, жила, кочуя от одного потомка к другому. Несколько раз, доведенные до отчаяния, наследники упрашивали Василия Николаевича, который с юности не жил с матерью и никаких претензий на наследство не имел, взять ее к себе. Пару раз он это делал.
Бабка же, при всем при том, что жила «по родственникам», принципиально не ударяла пальцем о палец, не убирала за собой даже в минуты относительного просветления, а иногда даже нарочно гадила в самых неожиданных местах и, дождавшись, когда это обнаружится, делала повелительный жест рукой и говорила: «А теперь убирайте!»
В свете всего этого было вполне понятно, почему дети бабки Дуни едва ли не с младенчества не слишком ладили с матерью, да и с отцом, который после пятнадцати лет супружества был полностью у нее под каблуком.
Василий Николаевич, средний сын из троих, рано ушел из родительского дома. Вначале он подвизался где-то в Осовиахиме, а потом, после армии, пошел по линии ДОСААФ. Страстью «деда» стали мотоциклы. Я не раз разглядывал альбомы, где он был запечатлен затянутым в кожу, в шлеме, с «консервными банками» на глазах, прыгающим через какие-то преграды, стоящим на пьедестале, что-то починяющим в моторе и даже сидящим за чертежами. Сам дед не любил об этом рассказывать, а альбомы с молчаливыми свидетельствами своей молодости держал запертыми в ящиках комода. Там же он хранил и самые вожделенные для меня предметы – порох, охотничьи патроны, капсюли и разобранный на части винчестер. Фотографии мне давала смотреть бабка, открывая комод большим ключом. Я листал альбомы, а когда она отворачивалась, тырил из открытого комода порох, капсюли и патроны. От бабки же я узнал, что закончилось увлечение деда плачевно. На одном из соревнований он сильно разбился (с того случая у него до самой старости на лбу оставалась довольно заметная шишка). В результате со спортом пришлось распрощаться. Впрочем, любовь к мотоциклам он сохранил на всю жизнь: несколько раз, помню, он меня таскал на стадион «Динамо», когда там проходили международные состязания по спидвею, т. е. мотогонкам на льду. В самих состязаниях я мало что понимал, в памяти осталась лишь фамилия, не сходившая тогда с уст болельщиков – Тарабанько. Фамилия была звучная и вполне соответствовала тому грохоту, который поднимали мотоциклисты, мчась с сумасшедшей скоростью по ледяному кругу стадиона.
Дед был страстный автомобилист. У него был трофейный горбатый «Опель», под которым он валялся как минимум два дня в неделю. «Гаражная жизнь» была вообще важной составляющей его бытия. Чуть позднее в том же гараже я отыскал старый разобранный мотоцикл ДКВ, тоже немецкий и тоже трофейный. Титаническими усилиями мне удалось поднять из руин этого эсэсовского железного коня, и я даже ездил на приземистой и безотказной, как бульдог, машине, повергая в трепет и изумление всех заядлых рокеров. У деда был приятель – Семен Васильич по кличке «Фантомас», получивший это прозвище из-за полного отсутствия волос на голове, а также некоторого физиономического сходства с персонажем известного французского фильма. У Фантомаса был горбатый довоенный «Форд». Третьим в этой компании был некто Лукьянов. Он имел «Победу», тоже горбатую, тяжелую и неповоротливую, как танк. Когда все трое выезжали на трассу – за грибами или на рыбалку – картина получалась почти сюрреалистическая. Несколько раз гаишники принимали их за участников ралли старинных автомобилей и даже предлагали выделить машину сопровождения. Простые же шоферы просто пялились на горбатую кавалькаду – так, будто перед ними на шоссе вдруг невесть откуда появился верблюжий караван.
Помню, однажды дед решил выкорчевать тополя, росшие вдоль дорожки к дому. Тополей было три штуки, и разрослись они чудовищно. Да и пуха от них по весне летало невпроворот. Целый день дед трудился: пилил деревья, рубил сучья, расчленял стволы на небольшие пеньки. Дело было ранней весной, и я, одетый в резиновые сапоги и какой-то плащ, толокся рядом. Потом от нечего делать я стал брать тополиные веточки и втыкать в землю вдоль дороги. А через месяц вместо веточек появилась целая молоденькая тополиная роща. Помню, дед очень ругался и дня три выкорчевывал эти «саженцы».
Как-то раз, как рассказывала бабка, деда скрутила болезнь вроде радикулита, но носившая другое, более таинственное название – «спонделез». Скрючило его чуть ли не вчетверо. Врачи вели себя как-то неконкретно, уговаривали госпитализироваться месяца на полтора, причем безо всяких гарантий. А бабка узнала, что где-то в районе Истры живет старая колдунья, которая лечит все болезни заговорами и травами. Бабка очень долго уговаривала деда: как-никак он был членом партии и убежденным атеистом. Наконец дед согласился. Фантомас отвез их на своем «Форде» к месту назначения. Деда внесли в дом. Ведьма, оказавшаяся не такой уж и старой, дала бабке какую-то остро пахнущую и быстро испаряющуюся жидкость и сказала втирать деду в спину и поясницу. Потом что-то долго шептала над ним и водила руками. Полежав на лавке с полчаса, дед вскочил и, как ни в чем не бывало, направился к машине. Все так и ахнули. Но ведьма строго-настрого приказала на две недели завесить в доме все зеркала, не смотреть телевизор и не пить ни капли спиртного. В противном случае, добавила она, ко мне больше не приезжайте. Все так и сделали. Однако через три дня деду приспичило посмотреть телевизор. Что он успешно и сделал. На следующий день, увидев, что ничего страшного не произошло, дед решил отметить свое выздоровление и, позвав друзей, отдал должное пшеничному напитку под приличествующую случаю закуску. Вот тут-то и свершилось то, о чем, как известно, так долго говорили большевики. Ночью дед сделался совершенно ненормальный. Он бредил, метался, зажимался куда-то в угол и вопил, как в дешевом фильме ужасов: «Огонь! Огонь! Гирлянды! Гирлянды!» А наутро его скрючило уже не вчетверо, а раз в шестнадцать. Фантомас (едва проспавшись после вчерашнего), повез деда на своем «Форде» в больницу, где тот и пробыл почти четыре месяца. При этом даже врачи удивлялись, почему процесс выздоровления идет столь медленно, и, как ни пытались, не могли найти этому никакого разумного объяснения. Видно, заклятия ведьмы оказались слишком сильными.
Кстати, о ведьмах. Одно из самых ярких воспоминаний того времени – сказки, которые мне рассказывал дед (разумеется, в те периоды, когда родители сплавляли меня на каникулы «в деревню»). Чтобы меня как-то заставить вечером заснуть, он на ходу выдумывал истории, непременным и главным героем которых была баба Яга. При этом дело происходило в наши дни и не где-нибудь, а поблизости – в районе Истры, Волоколамска или Нового Иерусалима. Баба Яга в его рассказах ездила на мотоцикле, угоняла машины, за ней охотилось все ГАИ района. Она лежала в каком-то санатории, ходила в поликлинику сдавать анализы и громила домоуправление за то, что ей отключили горячую воду. Я совершенно балдел от этих рассказов. Дед всегда засыпал первым, и я возмущенно толкал его в бок, когда повествование внезапно прерывалось громким храпом.
Когда дед умер, я уже учился в институте. При разборе его бумаг обнаружилось несколько грамот, подписанных лично Лаврентием Павловичем Берией, и снимки со строительства Волго-Донского и Беломоро-Балтийского каналов, где дед работал, когда служил в НКВД. Появились и другие сведения – на поминках говорили о том, что он в свое время спас многих гидростроителей – инженеров, техников и даже ученых. И что именно они потом перетащили его за собой на работу в «Гидропроект». Даже специально отдел под него создали. Впрочем, обо всем этом при жизни дед никогда ничего не говорил. Однако, о том, что он в прошлом не был рядовым сотрудником какого-нибудь НИИ, можно было догадаться хотя бы по тому, что пару раз он брал меня на парад, проходивший 7-ого ноября на Красной площади. У деда был спецпропуск и стояли мы во время парада не где-нибудь, а на трибунах, расположенных рядом с мавзолеем.
И все-таки баба Яга мне запомнилась больше.
Глава вторая
Под счастливой звездой, или «Ох уж мне эти сказочки!»
Сказки рассказывала мне и бабушка по отцовской линии (той линии, от которой мне досталась фамилия). Бабушка происходила из деревни, находившейся где-то в районе Серпухова. Потому сказки ее в основном были народные. Помню, например, совершенно страхолюдную историю под названием «Маша с Наташей», в которой живописалось, как мачеха отправила падчерицу в лес, а медведь за хорошую игру в жмурки одарил ее добром и деньгами. Мачехину же дочку задрал, так как она пожадничала дать мышке (которая, собственно, и бегала от медведя с колокольчиком во рту) ложечку кашки. Были и другие сказки.
Но особенно я любил одну. Называлась она «Ванюшка-бздунок» и была модификацией известной русской народной сказки «Липунюшка». Содержание ее всем хорошо известно. Бездетные старик со старухой завели (каким-то противоестественным образом – то ли из теста, то ли из чего другого) сыночка ростом с пальчик. Он оказался малый не промах и стал вместо отца пахать. Это увидел барин и захотел заиметь себе такого работника (по другой версии – сына). Подпоив старика (в другом варианте – подкупив), барин сует мальчика в карман и едет домой. Липунюшка по дороге сбегает из кармана и возвращается к старику со старухой.
Сюжет в бабкиной сказке был в целом тот же. Однако имелся ряд особенностей. В частности, в бабкиной сказке был «зачин» следующего содержания:
Собственно, из того, что они клали «в печурочку», и возник в дальнейшем сынок, которого по той же причине окрестили «Ванюшкой-бздунком». Особенно мне нравился эпизод, когда Ванюшка-бзду нок убегал от барина, потому что он предварительно «наделывал» ему полный карман. Всякий раз я громко смеялся на этом месте. Что же касается «зачина», то понимал я в нем лишь первую строчку, да еще слово «клали». Тем не менее все эти слова я выучил твердо и довольно бойко мог воспроизводить. И вот однажды, когда в доме собрались гости, меня попросили что-нибудь рассказать. Я охотно согласился. Немного подумав, я объявил название сказки: «Ванюшка-бздунок». Гости на минуту оторопели, потом стали давиться смехом, одновременно выражая свою заинтересованность тем, что же это за сказка. Я воспринял это в качестве знака одобрения своим талантам и принялся рассказывать, намереваясь по ходу дела сократить некоторые моменты, казавшиеся мне не очень интересными, и поскорее подойти к самому моему любимому месту, а именно – бегству Ванюшки-бздунка из кармана барина. Однако дойти до любимого места мне не удалось, потому что едва я произнес:
гости принялись дружно сползать со стульев и рассказывать не стало абсолютно никакой возможности. Помню, меня очень удивила бестолковость взрослых: смеяться над какой-то ерундой и не дать мне дойти до самого интересного! Но впрочем, это мелочи.
Теперь же о главном. Точнее – о том смысле, который, как мне кажется, заложен в данном произведении. Однако для этого мне придется несколько злоупотребить вниманием читателя, опять пустившись в пространные рассуждения. Но без этого никак. Поэтому смиренно прошу читателя набраться терпения и приготовиться к, так сказать, полноценному лирическому отступлению.
Итак, смею утверждать, что несмотря на свою внешнюю незатейливость, сказка «Ванюшка-бздунок» – очень серьезное произведение. И хотя понимание этого пришло много позднее, когда я не только окончил школу и институт, но даже поднаторел в разного рода гуманитарных науках, сей факт ничуть не умаляет значение этого поистине сакрального мифа. Если разобраться хорошенько, то это, как говаривал старик Юнг, один из важнейших архетипов человечества. Это миф о творчестве и духовном развитии. Действительно, если присмотреться внимательнее, то нетрудно заметить, что основная идея произведения прослеживается уже в самом начале. Во-первых, мальчика создали что называется из «подручных средств», из самого никчемного, ненужного материала. Однако это не дало повода главному герою отчаяться, опустить руки, начать себя жалеть… Напротив, он с гордостью носит имя «Бздунок», ему не нужны подпорки в виде предков голубой крови или богатенького папаши, он сам творец собственной биографии. Налицо тот самый принцип – «быть, а не казаться», о котором постоянно говорят психологи. Во-вторых, несмотря на свой малый рост, Ванюшка отправляется пахать, что, в свою очередь, свидетельствует о том, что жажда творческой деятельности не зависит от внешних условий или природных данных. Важны лишь намерение (как говаривал Кастанеда устами Дона Хуана) и сила для его осуществления. В этой связи можно вспомнить Ван Гога, Пиросмани, Гогена, Ломоносова, Бомарше, Шлимана и других «непризнанных гениев», ставших впоследствии знаменитыми. В-третьих, примечательно отношение Ванюшки к деньгам и вообще стяжательству. Воплощением этих нехороших качеств в сказке является барин. Однако барин не вызывает у Ванюшки ни ненависти, ни даже неприязни. Он принимает все как данность. Его даже не оскорбляет предложение барина заплатить за него отцу денег. Напротив, он тут же ухватывается за возможность помочь финансово родителям и уговаривает отца продать его. Подобный взгляд на мир, широта кругозора, даже авантюризм, присущи во многом культуре Возрождения. Сразу же вспоминаются новеллы Сакетти, «Декамерон» Боккаччо, «Кентерберийские рассказы» Чосера… Шекспир, в конце концов, с его неунывающим Фальстафом, Рабле – с Гаргантюа и Пантагрюэлем!
Возрождение на российской почве, как известно, было не таким ярким, как в Европе, оно проходило под давлением государственной власти, в эпоху Смуты и постоянных войн… Потому и получился в итоге мальчик-с-пальчик по прозвищу «Бздунок». Но это ничуть не умаляет значения данного явления. Как говорят в народе, «мал золотник, да дорог».