Ночь спускалась тихо-тихо; зажглись огоньки в разбросанных домиках. Ушли старики, ребятишки. Но долго еще по залитым лунным светом уличкам смеялась молодежь. И долго еще наигрывала искусно лекпомова гармоника, и спорили с ней переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи.
А на другой день уезжал незнакомец. Жиган и Димка провожали его до поскотины. Возле покосившейся загородки он остановился. Остановился за ним и весь отряд.
И перед всем отрядом незнакомец крепко пожал руки ребятишкам.
— Может быть, когда-нибудь я тебя увижу в Петрограде, — проговорил он, обращаясь к Димке. — А тебя… — И он запнулся немного.
— Может, где-нибудь, — неуверенно ответил Жиган. Ветер чуть-чуть шевелил волосы на его лохматой головенке. Худенькие руки крепко держались за перекладины, а большие, глубокие глаза уставились вдаль, перед собой…
На дороге чуть заметной точкой виднелся еще отряд. Вот он взметнулся на последнюю горку возле Никольского оврага… скрылся. Улеглось облачко пыли, поднятое копытами над гребнем холма. Проглянуло сквозь него поле под гречихой, и на нем — больше никого.
Леонид Пантелеев
НОЧКА
Рассказ
ХОЗЯЙКА. Мне двенадцать лет было. Подружки мои еще в куклы играли да через веревочку прыгали, а уже я хозяйкой была. Сама и белье стирала, и по воду ходила, и кухарила, и полы мыла, и хлебы пекла… Нелегко было, только я не жаловалась.
Мама у нас умерла. Папа второй год с белыми воевал. Жили мы вдвоем с братом. Ему уж тогда пятнадцатый год пошел, он в комсомоле состоял. А меня в комсомол не брали. Говорят — маленькая.
А мне обидно было. Какая же я, помилуйте, маленькая, когда я не только обед сготовить или что, — я даже корову доить не боялась!
НОЧКА. Корова у нас хорошая, красивая, во всем городе такой не сыскать. Сама вся черная, как ворона, и только на лбу белая звездочка. Зато и кличка у нее была подходящая — Ночка.
Это еще мама ее так назвала, еще теленочком. Я, может, за это и любила ее так, нашу Ночку, что она мамина воспитанница была.
Ухаживала я за ней — сил не жалела.
Бывало, встану чуть свет, сама не поем, а Ночке воды согрею, сена натаскаю, — «ешь, говорю, Ноченька, поправляйся». Потом доить сяду.
А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.
А для меня это самое милое дело — корову в стадо гонять.
Бывало, меня соседки просят:
— Верочка, возьми и нашу заодно.
— А что ж, — говорю, — давайте!
Прихвачу штуки три-четыре — мне еще веселее. Иду, кричу:
— Гоп! Гоп!
А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают. Так через весь город и топаем.
А потом — река. А на реке — мост.
Мы через мост идем: «Туп! Туп! Туп!»
А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и попрощаемся.
Я, правда, никогда сразу из леса не уходила. Утром в лесу хорошо. Другой раз возьму с собой шить или починить что-нибудь и сижу себе, ковыряюсь до самого обеда. А рассидишься если, так и уходить не хочется.
БАНДИТЫ. Правда, меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют. Только я сама не верила. Мало ли что девочки брешут. Но потом и Вася мне однажды говорит:
— Ходи осторожнее. В заречных, — говорит, — хуторах, действительно, орудуют…
А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.
Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в землю закапывают, и маленьких детей режут, и даже кошкам и собакам пощады не дают.
А у нас в городе в это время никакого войска не было. И некому было его защищать. Одни комсомольцы остались, вроде Васи нашего. Им на всякий случай оружие выдали. И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил. Но только на них не надеялись. Какие же это защитники — мальчишки желторотые.
Все ожидали, что вот-вот Красная Армия подойдет. Богунская дивизия тогда подступала от Киева.
Эту дивизию у нас в городе все и ночью, и днем ждали. А я больше всех ждала. Потому что в одном из полков этой дивизии служил наш папа.
А уж я о нем так соскучилась, так соскучилась, что и сказать не могу. Бывало, ночью проснусь, лежу и слушаю: не идут ли, не слышно ли? А потом в подушку забьюсь и плачу тихонько, чтобы Вася не услышал. А то ведь, если услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я — ничего не скажу — любила поплакать.
ОДНАЖДЫ. Дело осенью было. Я уж давно с хозяйством управилась, обед приготовила, на стол накрыла — сижу, дожидаюсь Васю. А Васи моего чего-то нет и нет. А мне уж за Ночкой пора — уж доить время.
Вдруг слышу: за окном где-то — бах! бах!
Я думала — это бочки с водой по улице катятся. А потом, как еще раз бабахнуло, — «нет, — думаю, — это не бочки… Это, пожалуй, скорее всего, с винтовок стреляют».
«Ох, — думаю, — не папина ли это дивизия подходит?» Только подумала, слышу: в сенях со всего размаху дверь как хлопнет. Вася вбегает.
Сам бледный, рубаха на шее расстегнута, козырек набок свернулся.
Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.
— Что, — говорю, — Васенька? Что такое? Что с тобой? А он на меня дико так посмотрел и говорит:
— Банда идет!
— Какая банда?
— Такая вот… Соколовского атамана банда. С Богуславского хутора хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли, сюда идут.
— Ой, — говорю, — что ж это будет?
— Ничего не будет, — говорит Вася. — Защищаться будем. Я за наганом пришел. У нас в комитете сбор.
Я не подумала, вскочила. Говорю:
— Я тоже пойду.
Рассердился Вася.
— Ну да! — говорит. — Только тебя там и ждали, Матрена Ивановна!..
Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ничего, отвернулась.
А Вася наган из-под подушки достал, почистил, подул на него зачем-то, сунул за пояс и побежал.
А я посидела, подождала да и за ним следом.
В КОМИТЕТЕ. Прибегаю в комитет, а там уж народу — не протолкаться. Там комсомольцам — мальчишкам и девчонкам — оружие выдают. Кому — наган, кому — винтовку, а кому — только один штык от винтовки. Я потолкалась да и тоже в очередь стала.
Подошла очередь, я говорю:
— Дайте и мне.
Оттолкнули меня. Говорят: — Иди, не мешай!
Я говорю:
— Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.
— Иди, — говорят, — не путайся.
Я говорю:
— Вы думаете, я маленькая? Я же не маленькая. Я — сильная. Во, посмотрите, какие мускулы у меня…
Тогда этот парень, который оружие выдавал, говорит:
— Ну, на, попробуй.
И винтовку мне подает.
Я винтовку взяла — и чуть на пол не села. Действительно, хоть мускулы у меня и крепкие, а — тяжело. Я говорю:
— Вы мне дайте — знаете, бывают такие маленькие… карабины, что ли…
— Эва, — говорит, — чего! Может, тебе еще игрушечный пугач выдать? Иди, не задерживай, некогда…
ПОДСЛУШАЛА РАЗГОВОР. Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.
— Мост, — говорят, — сейчас взрывать будут.
Все говорят:
— Правильно! Пусть через реку сунутся — без моста-то.
А один говорит:
— А что толку-то? Мост! Они, если захотят, и по плотине у Стахеевской мельницы переберутся.
— Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту плотину! О ней ведь и в городе не каждый знает.
Я сразу и не поняла, о чем они там говорят. Какой мост? Почему взрывать? А потом, как вспомнила, что у нас в городе всего один мост, — догадалась. Значит, они хотят бандитов от города отрезать. Ведь, если моста не будет, им сюда не попасть.
«Ловко, — думаю, — придумали!.. Хоть и мальчишки, а ничего, соображают…»
Подумала так, и вдруг меня за плечо кто-то как схватит. Оглянулась — Вася.
— Ты что? — говорит. — Тебе кто позволил?
Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки испугалась.
— Я, — говорю, — не зачем-нибудь пришла. Я — просто так, поглядеть.
— А ну, домой сию же минуту!
Рассердился.
— Мне, — говорит, — перед отцом за тебя отвечать!
— Да? — говорю. — А за тебя, интересно, кому отвечать?
— Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как следует и пошла.
ВЗРЫВ. До угла не успела дойти — как бахнет. В ушах зазвенело. И даже в глазах темно стало.
Оглянулась — все небо черное. И сразу на улице дымом запахло.
Я думаю: «Что это? Откуда?» А потом вспомнила: «Мост!»
Очень мне хотелось на реку побежать, поглядеть, как этот взорванный мост гореть будет. Но не пошла.
«Нет, — думаю. — Надо и правда домой спешить. А то я даже и дверь на замок не закрыла. Да и поздно уж — пора за Ночкой в стадо бежать…»
Подумала так и похолодела.
— Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь моя — за рекой?!
«Что же мне делать? — думаю. — Миленькие!..» У меня даже слезы из глаз брызнули.
Закричала я тут, как сумасшедшая:
— Ноченька моя! Ночка!
И побежала к реке.
МОСТ ГОРИТ. Я думала, — может, еще проскочить успею.
Да нет, где уж тут проскочишь… Еще издали, за две улицы, слышно было, как трещали в огне сухие сосновые балки.
Люди бежали к реке с баграми. Наверное, не знали, в чем дело. Думали, что пожар.
А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
Все шумят, кричат — радуются, что бандитов обманули. А я стою, как дура, и плачу…
Тут уж и думать нечего было, чтобы на ту сторону пробиться. Из-за дыма да из-за огня даже не видно было, что на той стороне делается.
Вдруг мне послышалось, будто на том берегу теленочек закричал. А потом колокольцы как будто звякнули. Потом слышу: коровы мычат.
А уж в толпе кто-то кричит:
— Стадо идет! Стадо идет! Куда они? Гоните их! Ведь сгорят! Живые сгорят…
А я, хоть и на цыпочки встала и шею вытянула, а никакого стада не вижу. Только дым и огонь вижу, и только слышу все ближе и ближе:
«Му-у-у-у! М-у-у! М-у-у-у!»
Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать, а заплачешь.
ПЛОТИНА. «Ну — думаю, — пропала моя Ноченька».
И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
«А что? — думаю. — Попробовать разве?»
Я даже не подумала о том, что Стахеевская мельница далеко, что туда полчаса бежать надо.
«Ничего, — думаю. — Как-нибудь добегу. Через плотину переберусь, корову найду и обратно. Бандиты еще и подойти не успеют».
Но до мельницы мне добежать не пришлось.
Только я из толпы выбралась, не успела на дорогу выйти, вижу — навстречу Вася идет. И с ним еще человек пять комсомольцев.
Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
— Не ругайся, Васенька! У нас беда.
— Что такое?
— Ночка у нас на той стороне осталась.
Он побледнел весь. Потом говорит:
— Плевать. Ничего с ней не будет.
Я говорю:
— Как это ничего не будет? А если ее подстрелят?
— Ну и пусть, — говорит, — подстрелят. Не в этом счастье… Беги домой. Сейчас у нас тут стрельба начинается. Бандиты подходят.
Тут я не выдержала и говорю:
— Нет, ты как хочешь, Васька, а я домой не пойду. Я лучше к Стахеевской мельнице побегу.
— Это зачем же? — говорит.
А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
— Опоздала, девочка!
— Как это опоздала?
— Да так. Опоздала трошки. Наши ребята только что побежали плотину взрывать.
ДЯДЯ ФЕДОР. Что же мне делать было? Домой бежать? Нет, не могла я домой бежать — ноги не шли.
На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались. Только я одна сидела у самой воды и смотрела на тот берег. А мост все еще горел. И вода вокруг него была красная, огненная, блестящая. Пар над водой клубился. Что-то шипело, ломалось, трещало… И мне все чудилось, что на той стороне коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть, они, и правда, мычали.
Вдруг где-то близко- близко захлопали по воде весла. Я голову подняла — вижу: лодка плывет. А в лодке знакомый старик — дядя Федя, охотник.
Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
— Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы глотаю. Тогда он к берегу пристал, поглядел и узнал меня.
— О! — говорит. — Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь, тетка?
Ну, я ему все рассказала — сквозь слезы-то. Он помолчал, веслом поиграл и говорит:
— Жалко корову.
Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
— Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. Поедем твою буренушку спасать…
У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде веслами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
УСПЕЕМ ИЛИ НЕ УСПЕЕМ? Я все думала:
«Успеем или не успеем?»
И все на тот берег поглядывала. А там у самого берега очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
«Если мы там, у этих кустов, пристанем, — это хорошо. Там можно и лодку спрятать, и самим притаиться, если надо будет».
Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне казалось — тихо плывет. Я, помню, даже подгоняла его:
— Дядя Федор! Давай нажмем! Дядя Федор! Поскорей, пожалуйста!..
А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, ладно, не торопись, успеем…
Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю — сейчас соскочу на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
Вдруг что-то как хрустнет. Я думала — это днище о песок задело. А потом слышу:
— Стой! Кто такие?
Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
— Садись, — говорит, — девка! Живо! Назад!
А я — не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храбрость взялась. «Нет, — думаю, — уж коли так случилось, назад не поеду».
Взяла да и прыгнула в воду. И — бегом к берегу.
А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка у него как моторная бежит. Пена вокруг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные…
ДОПРОС. Я когда в воду прыгнула, мне не страшно было. А как увидела этих бандитов, — ноги затряслись.
Их там немного было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого — папаха, у. третьего — этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного — косынка шелковая в полосочку, а еще у одного — так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я — не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый. Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
— Ты кто, — говорят, — такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
— Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
— Ты зачем врешь? — говорят. — За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
Я говорю:
— Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется…
Который в шляпе с пером приставил к моему носу наган и говорит: