Две женщины – подруги матери Прохора разговаривали эмоциональным тоном, постоянно охали, переходили на шепот, затем возвращались к обычной тональности. Мать Прохора присоединилась к ним, а Прохору нужно было спросить у матери что-то незначительное. Он подошел к разговаривающим женщинам и почти сразу услышал: – Да не рыбачил он никогда. У кого хочешь, спроси Наташа. Убили его, зачем всё расспрашивал, кого искал – говорила тётка Людмила.
– Это ты верно говоришь. Бабка Авдотья знаешь, что говорила: – ««Он к Елизавете Павловне приходил за день до этого, спрашивал о каком-то Резникове»». Елизавета Павловна глухая на одно ухо. Он и говорил, поэтому громко, а Авдотья всё и слышала. – ««Я сам его видел возле твоего дома, два раза»». Елизавета ему: – «» Ты чего собираешь. Не знаю я никакого Резникова»».
– Затем выскочил с её ограды, а у самого взгляд безумный, весь возбужденный, испуганный какой-то.
Прохор онемел от услышанного. Он отчетливо вспомнил рассказ погибшего Пасечникова (то, что речь шла о нем, Прохор понял сразу) о давным-давно погибшем мужичке по имени Антип. Смерть самого Пасечникова, как две капли воды повторяла давнюю гибель несчастного Антипа. Никто, включая дядю Никифора, не подумал совместить одно с другим. Только юному по годам Прохору, отчетливо открылась эта связь, и он не сомневался ни секунды, что это дело одного ряда, и стоит за этим ни кто иной, как отец Кирилл.
Прохор долгое время не мог успокоиться, в мозгу вертелись самые невероятные предположения. Окрашивались они в чёрный цвет, который сильно контрастировал с идущим своим чередом днём сегодняшним. За окном, на глазах налаживалась жизнь. Всё чаще звучал смех, всё больше было улыбок и хорошего настроения. И тут же в одном шаге, от этого существовало что-то жуткое притаившееся между старых икон отца Кирилла, незаметное ни для кого, Пасечников прикоснулся к заповедному миру и, вот он лежит в простеньком гробу, перед знакомыми людьми, но нет возле него, ни одного, родного человека.
Прохору было по-человечески жаль Пасечникова, только его интерес двигался в другом направлении. Образ мистического, загадочного отца Кирилла, тянул за собой. После смерти Пасечникова порочный интерес, тяга к иному, отличному от понимания других усилилась невероятно. В день похорон Пасечникова, Прохор думал только о том, как переговорить с отцом Кириллом. Для того, чтобы самому встать в неведомый круг избранного. Манящего Прохора тем, чего он и сам не понимал, а только чувствовал ореолом романтизма и корнями пропавшего на фронтах гражданской войны деда Андрея.
Продолжая держать внутри своего воображения, образ отца Кирилла Прохор неожиданно сделал ещё одно открытие. Оно явилось к нему из воспоминаний далеких детских лет. Ему было восемь, может девять.
Отец был сильно пьян. Он находился на кухне сидел за стоящим возле правой стены столом и стучал по нему шашкой. Делал это он не острием, а плашмя. Неприятный звук прорезал уши, казался ненужным чужим, что Прохор почувствовал что-то вроде испуга и смотрел в тот момент на мать вопросительно, ожидая её реакции. Вот-вот она должна была отреагировать на странное поведение отца. Тот конечно был пьян, но до этого Прохор никогда не видел такого выражения его лица. Начало меняться выражение лица у матери. Она, кажется, несколько раз тяжело вздохнула, затем дернула отца за плечо. Он обернулся к ней, но снова продолжил извлекать сумасшедшие звуки.
– Убери эту дрянь из дома. Чтобы я её здесь больше не видела!
– Хорошо, я же тебе обещал. Завтра же отнесу её к Лизовете Павловне – ответил отец, как-то неожиданно приняв нормальный вид.
– Сейчас отнеси, пока ноги ходят – крикнула мать.
Прохор с огромным интересом смотрел на отца и на неожиданно появившуюся настоящую шашку. Мать не замечала присутствия сына, пока он не выдал сам себя.
– Батя – это дедушкина шашка?
– Нет, сынок. Это как-бы тебе сказать, его дружков – глухим голосом ответил Прохору отец.
Мать посмотрела на отца испепеляющим взглядом.
– Уноси это отсюда – крикнула она ещё сильнее.
Отец поднялся с табуретки, малость пошатнулся. Затем замотал шашку в тряпку и пошел на выход. Прохор последовал за ним.
– Батя ты, куда её. Оставь её. Я хочу перед ребятами в школе похвастаться.
– Если ты сынок ещё хоть слово об этом скажешь, то я тебя убью.
Голос отца был по-настоящему злым. Глаза проявляли что-то похожее на близкие проблески безумия. Прохор испугался и замер на месте. Отец шатающимся шагом скрылся в сгущающемся сумраке деревенской улицы.
Но вернувшись, домой, отец изменился. Было заметно, что он как-бы сбросил со своих плеч большой тяжелый груз. Усевшись на завалинку, он жадно курил папиросу. Прохор не хотел спать и, поэтому, радуясь, что мамка забыла о нём, занятая своими делами, крутился возле отца. Отец, как помнил Прохор, сам начал разговор.
– Эта шашка ценная сынок, ею последнего большака у нас здесь зарубили. Ей богу, ни сойти мне с места. Дедушка наш здесь, слава богу, не имеет к этому отношения. Так и не дождался я его. Так, что цени батю, хоть и непутевый он у тебя. Запомни мои слова, но не о большаках и не о шашке, а о том, что есть у тебя отец.
Прохор ничего не понял, но на какое-то время запомнил слова отца. Включая убитого большака…
…Когда Прохору было четырнадцать, отец полностью и окончательно сошёл с ума. До этого он был замкнут, молчалив. Странно смотрел, делал иногда ещё более странные движения. Прохор испытывал жуткую неловкость, не хотел лишний раз смотреть отцу в глаза. Затем и вовсе старался его избегать. Хорошо, что отец особо к нему и не лез, а с каждым днем погружался в неведомые ни для кого, кроме него самого миры. Сколько это длилось? Время сжалось для Прохора в один день. Он плохо помнил и не любил вспоминать. Было темно, было нехорошо на душе, а затем пришел тот страшный день, что запомнился на всю оставшуюся жизнь. И чтобы не было, чтобы ни происходило, отрывки того дня больше не покидали Прохора.
Прохор тогда совсем ничего не мог понять. Были люди, мать плакала. Сидела, отвернувшись к стене. Кажется, она почти ничего не говорила. Всё это виделось неестественным, как будто, кто-то погрузил всех в замедленный, тяжелый сон.
Отца увели люди в белых халатах, с ними были два милиционера. Они от чего-то прятали глаза, часто курили и говорили почти шепотом. Машина стояла у калитки, была очень грязная, страшная, от того и запомнилась, вместе с этим тяжким пасмурным днем. Отец, как показалось Прохору последний раз посмотрел на него с матерью совершенно осмысленно.
– Батя я здесь – зачем-то сказал Прохор.
Но батя не ответил. Он уже глядел куда-то в пустоту, его зрачки наполнились страхом, тело начало вздрагивать. Люди в белом затолкали его в машину…
…Дальше была другая жизнь. Отца в ней уже не было…
Кажется, прошла неделя, возможно, была ещё одна. Это сейчас совсем не имело значения. Тогда тоже не было в этом чего-то важного. Прохор все эти дни не видел отца Кирилла. Раньше старик частенько прохаживался по деревянным тротуарам центральной улицы. В разговоры вступал он редко, но был нарочито на виду. Теперь даже окна его небольшого домика не освещались, когда наступала всё более ранняя темнота. Что творилось в голове Прохора, и зачем нужно было ему идти на риск, пытаясь сойтись с отцом Кириллом, зная и будучи уверенным, что как минимум две человеческие жизни были загублены неброским с виду стариком, а одна из них совсем недавно.
Еще Прохор думал что-либо расспросить у матери, по поводу старушки Елизаветы Павловны, чьи инициалы промелькнули перед ним дважды. Сначала в разговоре женщин, как о последнем человеке, что разговаривал с убитым Пасечниковым. Затем в собственных не лучших воспоминаниях. Только здесь всё было совсем мрачно, от того, что было связанно с его несчастным отцом. И всё же Прохор хотел переговорить с отцом Кириллом. Плохо представлял он себе как пройдет этот разговор, какая реакция может ожидать его со стороны старика. Адреналин, умноженный на упрямство, чувство своей правоты и тяга к загадочному – управляли Прохором. Внутри не было страха, если он и появлялся, то только тогда, когда Прохор сам вытаскивал его из глубины собственного я. Делал он это с помощью своих же логических размышлений. Подсознание же ничего не подсказывало. Точнее, оно не пыталось вызвать тревогу, а напротив оставалось абсолютно спокойным, где-то отчасти даже безразличным и временами поддерживающим странное любопытство. Прохор пару раз поймал себя на нормальной мысли, что занимается он чем-то не тем, и в силу возраста, и в силу всего окружающего, но что-то тянуло его к тому, что было рядом, и было иным, непохожим на привычное, будничное, рутинное. Об одном не думал Прохор. Подобное дело не может закончиться одним разговором и, к какому исходу может привести его любопытство. Отец Кирилл может не только рассказать ему о давно минувших днях, но и потребовать чего-то от него. Вставая в один ряд с отголоском другого мира, можно почувствовать истинный голос этого мира, который находился не так уж и далеко от него. Расстояние в три с лишним десятка лет ни так уж и огромно, и лежавший в гробу Пасечников мог бы много об этом рассказать.
Судьба иногда сама подводит человека к его цели. Предположения могут быть сложными, а дело окажется простым. Так как будто все было давно предопределенно и оставалось дождаться заданного дня, прийти в нужное место. Затем произнести необходимые слова дождаться ответа, а дальше всё пойдет по хорошо подготовленному сценарию.
Так неожиданно для Прохора, и ещё, как оказалось, более неожиданно для отца Кирилла, произошла встреча двух совершенно разных с одной стороны и очень близких с другой стороны людей.
Отец Кирилл сидел возле воды. Ему нравилось здесь бывать, смотреть на тихую гладь водной поверхности. Если появлялся в его компании небольшой ветерок, то он не портил настроения, и рябь на воде лишь заставляла почувствовать присутствующее в нем ощущение холода. Воспоминание жило холодом – он правил в нём бал. Только зимой отец Кирилл никогда не приходил сюда. Причина находилась на уровне его восприятия, да и к тому же зимой здесь негде было находиться. С дороги он был бы виден, хотя по ней мало кто ездил. Две землянки, что имелись здесь когда-то, давно обвалились, пришли в полную негодность.
5
Всё последнее произошло зимой, к тому же заканчивал он дело под присмотром раскинувшегося над его головой холодного черного неба, которое было утыкано огромным количеством безразличных к происходящему далеких звёзд. Руки замерзали, мороз несмотря на тяжелую работу, чувствовался здорово. Кажется, было под тридцать, пар валил из-за рта. Сразу шестеро убитых коченели перед ним, покрываясь синюшным инеем. Двоих убил он. Четверо уничтожили друг друга. Ему удалось подобраться, к этим двоим внезапно, но как странно погибли Резников и Выдыш. Матерые волки, как они попались на дуру, как это произошло? Если успели выстрелить лишь по разу…
…Только сейчас отец Кирилл думал другом. В последнее время ему было страшно. Какое-то время, отца Кирилла сильно беспокоило поведение и активность товарища Пасечникова. Плюс к этому его подручный, обыкновенный парень по имени Прохор. Что-то пытались они рассмотреть в нём нового, или напротив очень старого. Но обстоятельства перевернули всё. Тогда и пришел на смену нервозности настоящий страх. Отец Кирилл долго молился, ища поддержки у всевышнего. К сожалению, тот в очередной раз молчал. Зато заговорил кто-то другой.
Сначала отец Кирилл не поверил своим глазам. Они обманывали его. Даже воздух вокруг него застыл непонятным образом, те незримые постоянные движения исчезли и всё стало застывшим, напоминающим фотографический снимок. И в этом снимке отец Кирилл отчетливо видел Резникова. Тот стоял возле забора одного из домов на самой околице. Рядом светлой пылью лежала дорога на выезд. Резников был одет в гражданское, и хотя отец Кирилл не видел Резникова в обычном одеянии очень давно, а видел только один раз летом восемнадцатого года в Сретенске, он узнал Резникова сразу. Если было бы нужно узнать Резникова из тысячи человек или в мельтешении сотни спешивших, то отец Кирилл узнал бы Резникова. Не ошибся и ни коснулось бы его, ни малейшее сомнение.
Это – был он. Хорошо ещё, что он не обращал внимания на отца Кирилла. Желания подойти к брату по оружию у отца Кирилла не возникло. Понимание отсутствовало, объяснение могло быть только в области внезапного сумасшествия, но отец Кирилл прекрасно отдавал отчёт в собственной адекватности. Здесь также не могло быть ошибки. Время продолжало стоять в оцепенении. Воздух темнеющего вечера не хотел двигаться, вместе с ним, у ограды стоял Резников, ожидая там кого-то или специально явившись, чтобы дать о себе знать испуганному не на шутку отцу Кириллу. Сколько длилось рандеву? Скорее минуту, которая стала вечностью, разделив уже и без того не один раз разделенную жизнь отца Кирилла. Только этот раздел находился несколько в иной плоскости, и от того отцу Кириллу, сейчас больше всего хотелось упасть на колени в своем темном углу, поднять взгляд к горящим тусклым светом свечам и лицезреть образ спасителя. Обратиться к нему и если снова не будет ответа, то будет частичка успокоения, которая зачастую и есть ответ. Та малость, что всё одно коснется души и хоть как-то укрепит ослабший дух и тело.
За спиной отца Кирилла послышался звук приближающегося автомобиля. Отец Кирилл инстинктивно повернул голову в сторону звука. Ему навстречу двигался зеленый Виллис, который возил председателя местного колхоза со звучным названием «„Путь Ильича“». Отец Кирилл отвлекся на несколько секунд, потом спохватившись вернул свой взгляд в сторону Резникова, но того не было возле забора. Несмело отец Кирилл подошел к месту, где совсем недавно стоял Резников. Отцу Кириллу хотелось увидеть не притоптанную траву на этом маленьком пятачке. Лучше, пусть будет галлюцинация, чем явившийся из самой, что ни на есть преисподней Резников. Но, к разочарованию отца Кирилла, трава была примята и даже отчетливо вырисовывались два отпечатка офицерских сапог. Отец Кирилл постоял самую малость, на месте Резникова. Посмотрел по сторонам, пытаясь по-детски понять, куда мог испариться капитан Резников в течение десятка секунд. Взглядом отец Кирилл ещё сопровождал удаляющийся автомобиль, как-то само собой начало оживать всё вокруг него. Появились чуть слышные звуки позднего вечера, оцепенение кануло в небытие, но остался факт. Он то и не давал свободно выдохнуть. От этого не двигались нормально ноги. И когда отец Кирилл всё же сделал несколько шагов, то почувствовал, что ноги чужие, онемевшие. Кто-то закашлял за его спиной, и отец Кирилл вздрогнул, застыл на месте боясь обернуться назад. Он ждал, что через мгновение раздастся знакомый голос. Неприятный тон, которого, пройдя через три десятка лет, вот-вот коснётся его слуха. Но за спиной стояла тишина, а за ней отцу Кириллу от чего-то почудился Пасечников.
Смерть недруга не обрадовала отца Кирилла. Узнав о случившемся, он сильно помрачнел, совсем не верилось в несчастный случай. Было ощущение другого, но чего? Отец Кирилл никогда до этого не испытывал чего-то подобного, что-то давило изнутри не давало нормально проанализировать ситуацию.
– «„Кто мог убить Пасечникова? Кто помог или нарочно хочет подставить меня“»?
Такие или близко схожие с этим мысли одолевали отца Кирилла.
– «„Может все-таки он утонул сам, но бывает же всякое“».
Успокоение не давало результата от того, что сам отец Кирилл не хотел верить в столь простое развитие событий. Иногда к нему приходила совсем уж сладкая мысль, связанная с карой божией, что наконец-то настигла нечестивца Пасечникова. Но опять же, всё это было фантастикой, а истина была, как всегда где-то рядом. Она напоминала о себе отцу Кириллу, не давала принять какую-то версию, но при этом мучила его, вгоняя в паническую череду размышлений, которые становились ему уже ни под силу. Долгие годы дали опыт, принесли с собой закалку, но в какой-то момент всё это перешло незримую черту и теперь не помогало, а напротив отравляло сознание своим присутствием. Непреодолимая усталость стала частью жизни, давила отца Кирилла собой. Он впадал в психозы, за которыми стояли слова Резникова произнесённые очень давно – «„удавись“».
На ватных ногах добрёл он до дома. Остановился на долгие пять минут возле своей давно некрашеной калитки. Пустота иногда разбавлялась отдаленными ругательствами местных сторожевых дворняг, где-то рядом были слышны тихие голоса. Затем они пропали так же, как и появились. После исчезли и собачеи ругательства. Оставался несильный ветер, который заставлял тихонько шептать листву двух ранеток прямо над головой отца Кирилла. Напротив светились окна соседнего дома, через тонкие занавески, которых он видел, как бегают соседские ребятишки, а их мать – соседка Тася не может, по всей видимости, уложить их спать. В голову проникли тоскливые мысли, об давно забытом семейном счастье, но неприятная ассоциация перебила их. Отец Кирилл вспомнил, что Тася, кажется, племянница Елизаветы Павловны. Ещё пришла мысль, что очень давно он не разговаривал со старой знакомой, и о том, что нужно увидеть Елизавету. Нет, конечно, не говорить ей, об том, кого он видел полчаса назад. Нужно узнать, что знает она сама. Затем, возможно появится какая-то новая оценка происходящего.