Юмуды успокоились, и нельзя было сомневаться более в их покорности. В туркменских степях отряду нечего было более делать, и генерал Кауфман повёл войска обратно к Хиве.
Когда подошли к Змукширу, по всему отряду прошёл слух, что подполковник Скобелев затевает совсем немыслимое дело...
Красноводский отряд полковника Маркозова, четвёртый из направленных под Хиву, не дошёл до неё и от колодцев Орта-кую должен был во избежание гибели вернуться обратно. Часть песков оставалась не исследованной, и вот это-то исследование и хотел предпринять Скобелев.
— Да ведь это же невозможно! — говорили в отрядах по поводу разведки. — Пески непроходимы. Какие колодцы, есть ли они там, на каком расстоянии друг от друга, это неизвестно... Там, может быть, такие безводные переходы, что с ума от муки сойдёшь...
— А Кауфман всё-таки разрешил Скобелеву эту рекогносцировку! — возражали более осведомлённые.
— Что он разрешил, ещё не значит, чтобы задача была исполнима... Помилуйте, целый отряд дойти не смог, а тут... Потом по пескам во всех направлениях бродят туркмены в особенности теперь, когда мы их распугали и согнали с насиженных мест. Долго ли до греха: попадёшься им в лапы — один конец — голова с плеч. Безумный риск!..
Вероятно, и сам Михаил Дмитриевич думал то же, но он всё-таки решился на опаснейшую во всех отношениях разведку...
Было шесть часов утра 4 августа 1873 года, когда из русского лагеря под Змукширом выехали шестеро туркмен... Весь лагерь сошёлся провожать их. Даже сам суровый Кауфман выехал со свитой и, пожав руку одному из «туркмен», отрывисто произнёс:
— Желаю возвращения, но на всякий случай — прощайте!..
Мнимый туркмен был — Михаил Дмитриевич Скобелев. Спутниками его были казак-уралец Андрей Лысманов и преданный слуга Михаила Дмитриевича Козловский, мещанин Николай Игнатьев, остальные трое — настоящие туркмены, проводники-джигиты Назар, Нефес-Мерген и Дурды. Кони под ними были лихие, выносливые, настоящие туркменские степняки. Кроме верховых лошадей, взяли ещё четырёх вьючных, нёсших на себе провиант и бурдюки с водой.
Лысманов и Игнатьев ехали последними; проводники были впереди, Скобелев — между ними.
— Помоги, Господи, вернуться! — истово перекрестился Игнатьев, оборачиваясь, чтобы взглянуть на восходящее солнце.
— Никто, как Бог! — согласился с ним Лысманов. — Только и на командира надейся тоже. Он у нас лихой — с ним не пропадёшь.
— Одного только боюсь: встретятся нам джигиты, сразу в нём не своего признают! — признался Игнатьев. — Вишь он какой чистый да белый...
В Скобелеве, несмотря на пёстрый халат и высокую баранью шапку, действительно трудно было бы признать питомца безводных пустынь. Да и посадка его на коне была совсем не туркменская...
Лагерь тем временем скрылся уже из виду, во все стороны от путников расстилалась голая равнина, твёрдая, глинистая, потрескавшаяся от палящего зноя. Ни малейшего признака жизни не замечалось в ней. Тоска охватывала человека при одном только взгляде на эту беспредельную даль, таившую в себе неведомые опасности. Спутники Скобелева смолкли; видно, и их сердца томила тоска, и их мучили думы о том, что ждёт впереди... Присмирели и привычные джигиты. Пустыня и их давила первозданной дикостью. Только Михаил Дмитриевич держался бодро. Лишь брови его хмуро сдвинулись да глаза как-то особенно пристально смотрели в расстилавшуюся перед ними безжизненную даль...
В тоскливом молчании ехали путники по пустыне почти шесть часов. Останавливались лишь изредка, чтобы подтянуть подпругу, поправить седло. Тогда лениво перебрасывались несколькими словами, потом снова вскакивали на коней и продолжали путь... К счастью смельчаков, они не повстречали ни одного человека. Даже признаков присутствия туркмен не было. Попадись же они на глаза диким сынам пустыни, не сдобровать бы им: гибель при такой встрече была неизбежна...
К полудню добрались до колодцев Чатал. Перед истомлёнными путниками был маленький оазис. Около колодцев нашли кое-какую зелень, даже трава пробивалась здесь из-под песка. Вода оказалась сносной и даже вкусной; иными словами, Скобелев нашёл то, чего и не ожидал...
С наслаждением путники отдыхали в некотором отдалении от колодцев. Присутствие в изобилии воды делало землю несколько прохладной, и лежать можно было, не поворачиваясь то и дело с боку на бок. Лысманов и Игнатьев, позавтракав сухарями, даже вздремнули.
Вдруг один из проводников вскочил на ноги и из-под руки стал напряжённо вглядываться вдаль. Там видны были три движущиеся точки. К наблюдавшему за ними туркмену присоединились его товарищи и оживлённо заговорили на своём гортанном языке.
«Туркмены!» — с быстротой молнии промелькнула мысль у каждого из русских, и их руки невольно потянулись к револьверам.
— Спи, тюря, спи, урус! — сказал между тем подбежавший к ним Назар. — Спи, мы обманем их... Ничего не бойся...
Точки между тем всё приближались и росли. Ясно уже были видны трое туркмен весьма свирепого вида, скакавших прямо к колодцам. Справиться с ними шестерым путникам, да ещё прекрасно вооружённым, конечно, было бы нетрудно. Но эти туркмены могли быть передовыми; где-нибудь поблизости могла двигаться большая их партия. На выстрелы, на шум борьбы, наконец, просто удивлённые исчезновением своих, могли прискакать к Чаталу остальные, и тогда смерть — и смерть мучительная — была бы неизбежна. Скобелев решил последовать совету Назара и, укутавшись с головой, прикинулся спящим. Его русские спутники сделали так же. Джигиты же, лихо вскочив на своих коней, помчались навстречу подъезжавшим дикарям.
Выглядывая из-под своих одежд, русские видели, что туркмены встретились как друзья. Разговор их сопровождался оживлённой жестикуляцией. Опять невольно вздрогнуло в груди троих русских сердце. Что если проводники окажутся предателями и выдадут их своим землякам?.. Но этого не случилось. Джигиты оказались верными людьми. Разговаривая, они подвели своих степных знакомцев к самому дальнему из трёх колодцев, и те, напоив там лошадей, распрощались с встреченными проводниками русских и умчались куда-то в сторону.
Величайшая опасность миновала...
После джигит Назар, радуясь, как дитя, рассказывал Скобелеву и его спутникам, что он выдал себя за купца, нагоняющего со своими служителями вышедший уже в пески караван. Те оказались так простодушны, что вполне поверили этому объяснению и удалились, даже не поинтересовавшись троими мнимыми служителями джигита Назара...
Из-за этой встречи отдых у колодца длился несколько более, чем предполагал Скобелев. Во втором часу дня маленький отряд пустился дальше. Характер местности несколько изменился, и теперь перед путниками расстилалась ровная солончаковая степь, пересыпанная местами буграми и холмами мельчайшего песка. Воды здесь и признаков не было. Даже обычных ям, в кои набиралась во время весенних и осенних дождей вода, не замечалось. Так и пришлось заночевать в этой пустыне под открытым небом. Спали, приткнувшись друг к другу, но спали недолго. Перед ночлегом ещё обнаружили следы большой туркменской партии, направлявшейся, как уверял один из проводников, на колодцы Орта-кую, то есть туда же, куда держал путь и Скобелев. Это грозило реальной опасностью, но вместе с тем являлось и своего рода удобством. Можно было идти по следу туркмен даже ночью, не рискуя, благодаря этому, заблудиться посреди пустыни.
Ещё только начал брезжить рассвет, а маленький отряд уже снова пустился в путь. Сильно томила путников жажда, но они не решились тронуть запасы воды и предпочли напиться у колодцев Кизил-Чакыр, до которых нужно было пройти около сорока вёрст. А путь становился всё более тяжёлым. Солончак давал себя знать. Слюна во рту приняла солоноватый вкус, губы пересохли, и жажда начинала с каждой минутой мучить всё сильнее. Зной томил нестерпимо, и только силой воли держались эти люди в сёдлах. Истомлённые кони едва трусили по солончаку.
Наконец, по известным им одним приметам, проводники заключили, что Кизил-Чакыр близко. Объявляя об этом спутникам, они с тревогой поглядывали на следы туркмен. Эти следы были совсем свежие. Из немногих русских слов, которыми перекидывались туркмены с русскими, последние могли заключить, что проводники опасаются, как бы им не наткнуться у колодцев на передовую партию. Долго судили и рядили, как быть; наконец порешили на том, чтобы двое из проводников отправились к колодцам и осмотрели их прежде, чем идти всем. Так и сделали. Остававшиеся сошли с лошадей и образовали из себя группу, готовую в случае чего отразить всякое нападение. К счастью, ожидать пришлось недолго, проводники вернулись и сообщили, что у Кизил-Чакыр был на привале целый туркменский аул, уходивший от русских в пески после погромов, но туркмены уже снялись и ушли далее вглубь пустыни. Однако джигиты казались чем-то встревоженными и говорили между собой, всё время покачивая головами. Когда Лысманов попробовал расспросить их, они объяснили ему, что скоро большой ветер будет. Лысманов сказал об этом Игнатьеву, тот в свою очередь поспешил сообщить эту новость Скобелеву. Михаил Дмитриевич только нахмурился, но энергично приказал идти как можно скорее к колодцам. Он не выразил ни смущения, ни боязни, хотя много лучше своих спутников понимал, что такое значит в пустыне «большой ветер». Действительно, едва только успели добраться до колодцев, как начал появляться лёгкий прохладный ветерок. Лысманов и Игнатьев весьма обрадовались ему. Они не замечали того, что при каждом новом порыве ветра степь начинала как-то странно шевелиться. Словно волнение проходило по песчаному морю.
— Ложись, тюря, ложись! — закричали русским проводники. — Беда идёт!
— Что там за беда! — беспечно пробовал возражать казак. — Беда бедой, а лошадей насытить нужно... Спасибо вашим: ишь сколько для нас всякой всячины оставили!
Туркменский аул, по-видимому, очень спешил уйти в пески. Возле колодцев в изобилии оставался корм для лошадей, приготовленный туркменами, но не захваченный ими с собой.
— После, всё после! — настаивал джигит. — Туда посмотри!
Он указал вперёд.
Из дали, недавно ещё беспредельной и прозрачной, прямо на смельчаков двигалась стена. Словно из-под земли поднималась она и тянулась в вышину к небу. Казалось, кто-то невидимый вдруг опустил над землёй гигантский занавес, и этот занавес с ужасающей быстротой надвигался теперь на отважных путников.
— Господи, помилуй! Да что же это такое? — с испугом вскрикнул Игнатьев.
— Всем ложиться! Живо! — раздался окрик самого Михаила Дмитриевича. — Головы закутать. Ничком ложись!..
Ветер быстро крепчал. Шквалы становились всё чаще и сильнее, грозная стена подвигалась всё ближе. Перепуганные лошади дрожали и покорно ложились на песок. Двое из джигитов хлопотали около колодцев, стараясь прикрыть их тем, что попадалось под руку. Наконец, люди и лошади сбились в одну кучу. Попоны, халаты, прихваченные в Змукшире ковры окутывали их. Ветер уже свистел, ревел, стонал, и вдруг песчаные облака совсем окутали собой путников...
Предсказанный туркменами «большой ветер» поднял в воздух целые тучи песка и песчаной пыли. Около четырёх часов ревела песчаная буря. Когда она стихла, маленький отряд оказался засыпан весь. Больше часа выкапывались из-под груд песка, а когда, наконец, выбрались, солнце в высоком небе горело по-прежнему, зной палил так же нещадно, пустыня была безмолвна, по жалкие кустики, росшие у колодцев, исчезли: над каждым из них выросли горы песка. Люди и животные, выдержавшие эту бурю, были измучены до крайности. Даже Михаил Дмитриевич и тот казался усталым и, похоже, едва держался на ногах. К счастью, благодаря принятым предосторожностям, колодцы не были засыпаны, и драгоценная влага сохранилась.
Несколько освежившись, напоив лошадей, маленький отряд опять пустился в путь. Характер пустыни изменился. То дорогу прерывали сыпучие пески, переходить через которые приходилось с величайшим трудом, ведя лошадей на поводу, то среди солончака вдруг вырастали холмы с крутыми подъёмами. Везде песок был рыхлый и глубокий, ноги и людей, и животных вязли в нём, и движение вперёд замедлялось. Но как бы то ни было, а в восьмом часу вечера перед путниками показались развалины когда-то большого туркменского города Шах-Сенем. Грустное впечатление производили эти руины! Видно было, что когда-то здесь было густое население. Арыки перерезали пустыню по всем направлениям. Как могильные памятники стояли стены зданий, сохранившие следы причудливой восточной архитектуры. За Шах-Сенемом и пустыня несколько оживлялась. Далее следовали пески, известные у туркмен под названием Янаджи. Эти пески не так безжизненны. Попадаются иногда рощи саксаула; песчаные холмы, тянущиеся цепью, также поросли этим степным растением, но воды — воды не было... Драгоценная влага протекала где-то глубоко, совсем глубоко под землёй, и хотя в песке было нарыто множество ям, но на дне их не находили даже грязи — ямы оказались сухи, и проводники говорили, что вырыты они лишь в надежде на сбор дождевой воды.
У развалин Шах-Сенем долго не задерживались. Несмотря на наступление ночи, отряд всё-таки пошёл вперёд. Заночевали среди песков в безводной местности и выступили снова, лишь только забрезжил рассвет. Впереди находились колодцы Даудор, но Скобелев был предупреждён, что и там вряд ли можно найти воду. Так и оказалось. Воду-то в этих колодцах найти было можно, но пришлось бы врыться глубоко в песок, а это совсем было не по силам маленькой разведочной партии.
Запасы воды, взятые ещё из Кизил-Чакыра, где ради этого оставили несколько вьюков с сухарями, были уже тронуты. Драгоценной влаги оставалось всего-навсего три бурдюка. Перед Даудором лошади так обессилели, что их пришлось вести в поводу. Вся теперь надежда была на колодцы Орта-Кую, куда и стремился Скобелев. В Орта-Кую воды было много, но джигиты, посовещавшись между собой, объявили, что идти туда нельзя... По их предположениям, у Орта-Кую должен был стать на отдых тот самый туркменский аул, по следам которого шла разведочная партия вплоть до Кизил-Чакыра. Скобелев пробовал было настаивать, и, повинуясь его приказанию, партия пошла на явную опасность. Однако ночь застала их на половине пути, и джигит Назар посоветовал Михаилу Дмитриевичу вместо Орта-Кую отклониться немного в сторону и идти на колодцы Нефес-Кули. Он уверял, что эти последние посещаются кочевниками только случайно, а от них до Орта-Кую всего два часа ходу на коне, и если «тюря захочет, он, джигит Назар, проводит его туда».
Доводы показались убедительными, и Скобелев на этот раз решил последовать совету проводника.
Седьмого августа в восемь часов утра по глубокому, низкому песку, то и дело перебираясь через настоящие песчаные горы, разведчики добрались до Нефес-Кули. Но что же? Все предположения Назара оказались ошибочными... У колодцев явно были видны следы пребывания целого аула. Незадолго до появления путников здесь поились многочисленные стада. Брошены были даже вёдра с верёвками, и это ясно говорило о том, что останавливавшиеся здесь намерены скоро вернуться к колодцам...
В самом деле, не успели ещё путники напиться и напоить животных, вблизи колодцев показались два туркмена-пастуха... С замечательным хладнокровием поспешил к ним навстречу Назар и занял их разговорами. Он сумел устроить так, что пастухи, поговорив с ним, не пошли к колодцам, а вернулись обратно. Возвратившись, Назар объявил, что их отряду следует уходить как можно скорее. Всего в двух верстах от колодцев стоил туркменский аул в полтораста кибиток. Оказалось, что туркмены, как он и предполагал, прошли сначала к Орта-Кую, но там на них напали туркмены-текинцы, произошло сражение, и пришельцев прогнали от колодцев. Уходя, они зарыли их и только после этого перешли к Нефес-Кули.