Осмотрел он и многочисленные бары, сменяющие один другой. И рестораны.
Да, со времен знаменитого «Титаника» стремление к изысканной роскоши осталось неизменным.
В конце осмотра он прогулялся по третьей палубе, над которой висели, как диковинные плоды, оранжевые спасательные боты.
Дверь с электронным замком уже привычно прошуршала что-то свое. И он снова оказался в своем жилище гурмана-отшельника.
Мировой сел к столику. И стал разглядывать найденную книгу. Автор – некто Н.К. Шильдер. На плотной красивой внутренней вкладке – парадный портрет царя в полный рост. В мундире с золотым шитьем. В лосинах, в ботфортах. При шпаге. С прижатой к ноге роскошной треуголкой. С плюмажем.
«Красавец мужчина», – подумал Олег. И наугад открыл этот фолиант.
Глава восьмая. «Путешествие императора Александра в Англию…»
Затем перевел взгляд на расположенную ниже литографию, изображающую группу всадников, едущих на прогулку в Гайд-парк…
Прочитал: «Как только Александр и Фридрих Вильгельм вышли на берег и сели в приготовленные для них экипажи, народ отпряг лошадей и повез на себе обоих монархов в город…»
На двери зажужжал электронный звонок. Появился давешний бой-малаец. Втащил большой черный, блестящий пластмассой чемодан на колесиках.
А следом в дверном проеме появилась стройная, но представительная фигура Затейкиной.
Мировой незамедлительно встал и устремился навстречу. Смуглый малаец подобострастно-почтительно остановился у входа. Мировой быстрым движением достал из кармана зеленую долларовую бумажку с масонскими символами, сунул ее малайцу в смуглую с тыльной стороны и белую изнутри ладонь.
Тот пробормотал «спасибо» и испарился.
А Олег, чтобы не терять разбега и «преодолеть дистанцию», приобнял Марину Петровну и попытался поцеловать. Но горячих объятий и длинного влюбленного поцелуя не получилось. Женщина была холодна. И невозмутима. Она только слегка поддалась под его напором. И, уклонившись от поцелуя, позволила чмокнуть себя в щеку.
Возникла даже какая-то легкая натянутая неловкость.
Чтобы как-то исправить положение, Мировой принялся громко рассказывать о том, что увидел на теплоходе в ходе своего утреннего осмотра.
Марина открыла чемодан, достала из него вещи, стала развешивать и раскладывать их по полочкам.
Слегка обескураженный таким холодным приемом, Мировой продолжал говорить, пока слова не иссякли. Наконец он замолк.
И в каюте повисло неловкое молчание.
Долго же он добивался, чтобы она оказалась здесь. С ним. Но дело не в любви.
Мирового прельщала трудность задачи. И Марина Петровна нужна была ему для самоутверждения в собственных глазах.
Смолоду его тянуло к красивым, самостоятельным, самодостаточным женщинам. Чувствовал он какую-то робость и неуверенность в отношениях с ними. И ни легкие интрижки с молоденькими модельками, ни романы с домохозяйками не давали удовлетворения его тщеславию. Сейчас он хотел преодолеть этот комплекс. Чтоб можно было похвастаться самому себе. Вот я каков! Какую женщину покорил!
Была еще одна закавыка. Как-то в разговоре один приятель-банкир обмолвился, словно невзначай, что после банкета увез Марину на дачу. И там они, крепко подвыпив, устроили себе незабываемую «ночь любви». Мировой с большим интересом выслушал пламенную речь приятеля. Особенно понравился ему пассаж: «А как она делает минет! С такой страстью, с таким урчанием!»
Он тогда подумал-подумал и сказал сам себе: «А чем я хуже Левы?» И ответил: «Ничем! Надо пробовать!»
Но была еще одна причина того, что они оказались сейчас вдвоем в этой каюте. Причина, в которой он не хотел признаваться даже сам себе. Ему было одиноко. И он частенько надеялся на то, что «случай» перерастет во что-то большее. Во что? В сумасшествие чувства, в ребенка, в какой-то поворот судьбы.
А пока он любовался ею – сухощавой, стройной, длинноногой. С пышной копной волос. И – безгрудой.
Она вполне могла бы работать моделью. Если бы поправила великоватый нос и увеличила глаза.
Но его она устраивала и такая – неуемная, энергичная, живая, циничная. Прошедшая большую жизненную школу. Сменившая к своим тридцати двоих мужей.
Женщина со странноватым оригинальным вкусом, выражающимся особенно ярко в манере одеваться. Как девочка-подросток…
Что он еще знал о ней? Родом она была из благословенного южного края нашей великой страны. Кажется, отец ее был большим начальником в каком-то районе еще в советские времена. Закончила текстильный институт. И подалась в Питер. Тут она поработала некоторое время мастером на фабрике. А потом, видимо, поняла, что сейчас востребованы другие ее данные. И оказалась в пресс-службе одного большого человека. Поговаривали, что воткнул ее туда муж. Парень такого авантюрного разлива, вольный художник, любитель свободных отношений с женщинами.
Ну а оказавшись у «тела», она не растерялась… И карьера ее пошла в гору стремительно.
Так что Мировому пришлось попотеть. Встречи как бы невзначай. Долгие разговоры на казенных фуршетах. Охи, вздохи. Рестораны. А главное – ему приходилось рассказывать о своей любви. А что делать? Что делать? Женщина интеллигентная. И такую одним только «вольво», подогнанным к подъезду, не возьмешь.
А пока она молча раскладывала свои вещи, Олег Павлович подумал, что сложновато им будет, судя по началу, прожить две недели в одной каюте.
Но действительность опрокинула его ожидания. Она разрешила ситуацию самым простым и доступным способом. Неожиданно для Мирового быстро сняла брюки и кофту. И в одних черных трусиках и лифчике прилегла на кровать. Затем, чуть прикрыв глаза ресницами, позвала его к себе:
– Иди ко мне!
Что ж, Мирового не надо было звать дважды.
Через мгновение он уже лежал рядом. Раздетый. Но…
Секс – дело взаимное.
Марина, видимо, решила, что «надо дать». Но при этом вся ее готовность на этом и закончилась.
Потому что его бурные попытки «разогреть» девушку ничего не дали. Она была холодна, как лед. Или мрамор. В общем, с первого раза все не заладилось. Она, прикрыв глаза, лежала и как бы милостиво пыталась «осчастливить его». А он пыхтел вокруг нее, с каждой секундой чувствуя, как угасает желание.
Ну а когда пришла пора «слиться в едином порыве», она протянула ему зажатый в ладони презерватив. Чем окончательно испортила все дело.
Каждый мужчина знает, что это чудное изобретение так снижает чувствительность «орудия», что существует даже поговорка: заниматься любовью в презервативе – все равно что целоваться в противогазе.
«Что, она боится заразиться от меня, что ли? Лучше бы я взял с собой какую-нибудь девушку из эскорта!» – подумал он.
И от этих мыслей дела пошли еще хуже.
Окончательное фиаско он не потерпел. Все-таки есть еще порох в пороховницах. Не иссякла еще мужская сила.
Но результат «страстной ночи любви» был разочаровывающий…
Уже устроившись рядом с нею на кровати, отдыхая телом и душой, он сообразил: «Похоже, встретились два эгоиста. И каждый занят собой. Черт меня дернул пуститься на эксперимент с этой Артемидой. Ведь она точно не Венера – богиня любви, а Артемида – охотница. В данном случае – за мужскими головами. Ну, будем знать теперь, после этой “медицинской процедуры”, что приятель мой, похоже, брехло!»
И пока они переживали свои удачи и неудачи, огромный, как айсберг, черно-белый лайнер готовился к выходу в Финский залив.
Почувствовав дрожь корпуса, Мировой вышел на балкон своей каюты. И принялся наблюдать за тем, что происходит в порту.
А там – работяги в оранжевых касках и жилетах отдают швартовы – освобождают гиганта от пут, которыми он причален к бетонной стенке. А там бурлит, шипит водная гладь от работающих в унисон переднего и заднего винтов.
Путешествие началось. Впереди был Таллин. А потом Стокгольм. И все дальше, дальше, дальше…
«Кажется, здесь ситуация такая, как рассказывала мне ее бывшая подруга Анна, – думал Олег, склонившись за перила, – когда женщине проще дать, чем объяснять, почему не хочешь давать…»
Олег Павлович Мировой родился в городе Ленинграде – так назывался Петербург во времена правления так называемых коммунистов – двенадцатого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.
Бабушка Олега – блокадница, пережившая в городе немецкую осаду. Ее девчонкой эвакуировали из города на Неве в Узбекистан. Ее-то вывезли, а вся родня умерла от голода.
После войны она вернулась в пустой дом. На насиженное место. Училась в институте. Где и встретила дедушку – бравого капитана-фронтовика. Вскоре у них родился сын, которого назвали Павликом.
Жили, как все. Не тужили.
Бабушка – женщина красивая и волевая – начала делать комсомольскую карьеру. А вот фронтовик-капитан Петр Федорович себя не проявил. Нравилось ему только играть на скрипке и попивать сладку водочку.
Кончилось дело это печально. Допился он до чертиков.
И бабушка, которая в то время уже очень даже поднялась на партийной работе, отправила неудачника мужа в лечебно-трудовой профилакторий. (Существовала в СССР такая форма принудительного лечения от алкоголизма. И можно было упрятать туда без суда и следствия человека года на два.)
Больной дедушка Петр оказался не слишком дисциплинированным пациентом. И частенько за нарушение режима попадал в изолятор, а если сказать еще проще – карцер. Что там случилось – никто толком не знает. Но во время одной из таких отсидок нашли его с проломленной головой.
Другие сидельцы уверяли, что они тут ни при чем, а он поскользнулся и «сам упал, ударился головой об унитаз».
Дело это раздувать не стали. Списали на несчастный случай.
Тем более что бабушка после этого случая пошла в гору по карьерной лестнице. И ей такой муж уж совсем был ни к чему.
Благополучно избежав развода, который в советское время никак не приветствовался, она в статусе вдовы героя войны заняла пост второго секретаря Ленинградского городского комитета КПСС. Отвечала за идеологию в городе.
Уже с момента своей работы в комсомоле она стала «номенклатурой». То есть вошла в правящий класс Страны Советов.
Большинство наших бывших советских людей до сих пор даже не представляют себе, как и кем управлялся СССР.
Если их спросить, так, накоротке, то они скажут, что Союз управлялся Коммунистической партией или добавят: Советами. Но этим самым назовут только надстройку той управляющей силы, которая существовала в стране.
А на самом деле страной правила новая элита. Новый класс, который получил древнее, но одновременно новое имя – номенклатура.
Термин этот вышел на поверхность из глубины веков. Судя по всему, произошел от латинского слова nomen – имя. Номенклатура – это список имен. (Во время праздников и торжеств в Древнем Риме распорядитель, громко провозглашавший имена входящих на прием гостей, назывался номенклатором.)
В Союзе номенклатура – это список должностей, назначение на которые утверждалось вышестоящими органами.
Олег Павлович Мировой как раз и был отпрыском этого правящего класса.
Номенклатурная бабушка не слишком любила сына, зато была от внука без ума. И Олег, родившийся в рубашке, а если по-западному – с серебряной ложкой во рту, пользовался всеми радостями беззаботной и сытой юности.
Еще маленьким ребенком он частенько бывал в Смольном. Белокурый малыш смело шагал по длинным, чистым, словно вылизанным, паркетным коридорам, устланным бордовыми дорожками. Разглядывал стандартные черные таблички на белых дверях. Забегал в приемную, где сидела секретарь секретаря горкома партии.
И никто не смел остановить хорошенького мальчугана, когда он открывал дверь и забегал в кабинет к бабушке.
Бабушка, конечно, притворно сердилась. Но сидевший у нее на приеме посетитель торопливо собирал свои бумаги. И вылетал прочь.
Отец в это время успешно служил. То на Дальнем Востоке, то на Кавказе. Поэтому, чтобы «не таскать ребенка по гарнизонам», Олега оставляли в Петербурге. С отцом и матерью он виделся летом. И на каникулах.
Эти дни навсегда остались в памяти Олега как самые лучшие. Конечно, он бывал в специальных лагерях для детей номенклатуры. Бывал и в «Орленке», и в «Артеке». Но все-таки больше ему нравилось «на свободе».
Мать его была родом со Ставрополья. Такая казачка из станицы, к которой прикипел сердцем петербургский интеллигент. И поэтому иногда Олега отпускали на побывку к материнской родне.
Станица называлась Аполлоновской. И она входила в целую казачью страну, раскинувшуюся на юге России.
Олег особенно запомнил свой первый приезд туда.
Рано утром они с матерью вышли из самолета в аэропорту Минеральных Вод. Солнце только-только алым краешком высунулось из-за темной гряды Кавказского хребта. И Олег увидел прямо на горизонте в ясном небе «висящие» горы.
В аэропорту их встретил на стареньком «запорожце» дядя Иван. Маленького роста, чернявый, бородатый казачок. С легкой полуулыбкой на губах. По дороге он озвучивал Олегу названия остающихся по сторонам станиц. Странно звучали для его ленинградского уха старинные слова: Нагутская, Солдатская, Марьинская, Прохладная, Аполлоновская.
А дядька объяснял, откуда это:
– Цари строили линиями. Одну станицу за другой.
Олег не удержался. Спросил:
– А почему так?
– Ну, просто туда дальше, ближе к горам, живут другие народы. Чеченцы, ингуши, осетины, кабардинцы, балкарцы. От их набегов и строили такие станицы. Закрепляли Россию на этой земле. Россия, она ведь расширялась толчками. Сначала было Московское княжество, а потом пошли. На Сибирь. На юг. В Крым. А кто шел? Мы, казаки!
И Олег услышал в дядькиных словах гордость за своих предков и за себя.
Сам Олег гордости не чувствовал. Он не местный, а ленинградский. И только тоненькая ниточка родства связывает его с этими людьми.
Станица тоже удивила его. Он привык к тому, что российские деревеньки сплошь и рядом представляют собой невнятное скопление домов и домишек, жмущихся к главной улице или проходящей через них дороге.
Аполлоновская же его поразила с первых минут знакомства. Сверху, с холма, сразу было видно, что построена она по строгому плану. Улицы ровными рядами тянулись по степи одна за другою. И не имели обычных названий. Назывались просто линиями: первая линия, вторая, третья…
Дома, выстроенные в ряды, были обращены друг к другу. Ограждены заборишками, воротами. За заборами – цветочные клумбы.
Перед домами, прямо на улице высажены плодовые деревья. Алыча, абрикосы, сливы, яблони.
Олегу, привыкшему к тому, что фрукты-ягоды надо покупать, это было очень удивительно…
Удивительны были и дни, которые он провел в станице. Дни, полные жизни и свободы.
Здесь можно было спать на улице. Есть немытые фрукты и ягоды с грядки или с дерева. Ходить вместе со станичными чумазыми ребятишками на речку. Ловить руками карасей в водяных зарослях.
Жили родственники очень бедно. Изба саманная, беленная снаружи, приземистая. Дядька Иван уже много лет подряд строил рядом дом. Но стройка двигалась туго. Колхоз денег не платил. Рассчитывался «палочками». Иногда зерном…
Жили в основном с огорода. Он весь был засажен клубникой. И когда наступал сезон, все семейство, как муравьи, работало на этой плантации.
Казаки жили бедно, но дружно. И работали так же.
Так как в это время лошадей у народа давно уже не было, а необходимость в домашнем тягле оставалась, то все обзавелись мотоциклами. В каждом дворе – бедном или богатом – обязательно был мотоцикл с коляской или некое самодвижущееся средство, собранное из различных деталей.
У дядьки Ваньки тоже был симбиоз мотоцикла и телеги. Это трехколесное чудо ребятишки называли про себя «моторыльня».
Вот на этой самой моторыльне они ездили за сеном. Они – это двое дядькиных сыновей. Серьезный такой, насупленный старший, настоящий мужичок Колька. И младший – черный, сопливый и от этого гундосящий Ленька.
Была еще Верка – крепкая, ядреная девка, круглолицая, с каменными юными грудями.