* * *
На улице, тихой и влажной
От двухчасового дождя,
Я ангела встретил однажды,
Пустынной тропой проходя.
Хотя одному только небу
И ведомо, кто ему свой…
Но если он ангелом не был,
То клеткою был стволовой —
Невидной, неслышной, начальной,
Эфирной на вечных весах.
И космос мерцал инфернальный
В его родниковых глазах,
Как словотворящая бездна
За краткой строкою Басё:
Ещё ничего не известно,
Уже предначертано всё.
И тучкой смятенье парило
Над детской его головой:
В незнаемый край уходил он
Неверной дорогой земной,
С надеждою хрупкой на милость
Своей отдаваясь судьбе…
И светом нездешним светилась
Жемчужинка в нижней губе.
Старый трамвай
Глаза пустынные стеклянные,
Зубовный скрежет, звон и лязг —
Каких судеб обетованное,
Каких любовей, войн и дрязг?
Какую жизнь (смешную? горькую?),
Как тень рябая по лицу,
Своими пробежал задворками
Он по железному кольцу?
Куда домчать ему мерещилось,
Что этот выбрал он маршрут?
Зачем он в сны не верил вещие
О том, что рельсы уберут?
Как тело бренное трамвайное
Из зноя вынес и дождя
И неужели – знанье тайное
Хранит, из круга выходя?
Половник
Г. Г. Маркесу посвящается
Никто Половнику не пишет
И не заходит просто так.
А для залётных пары мышек
Не друг Половник и не враг.
А что хозяйка? Что хозяйка…
Она хозяйка, да не здесь.
А где хозяин? Угадай-ка:
Всё колобродит где невесть.
А где девчонка? Счастья ищет
Который год в чужой стране.
А где мальчонка? В поле свищет,
Не дозовёшься по весне.
А где старушка? А старушки
Как увезли – с тех пор и нет.
А жучка с муркой? А подружки
За бабкой следом – и привет.
Никто Половнику не пишет.
Он думу думает свою:
Пойду-ка, думает, для мышек
Водицы в блюдечко налью…
Ремейк
…Волшебна ли, обыкновенна
Или ни два, ни полтора —
Она по сути неизменна,
Как кошки с мышкою игра.
Из вдохов, выдохов и вздохов
Она что в этот миг, что в тот,
Что в отзвучавшую эпоху,
Где с марта начинался год
Строкой-другой мартиролога,
Апрель цедил то прель, то сок,
Май в синей майке у порога
Качался с пятки на носок,
Июнь вьюнковый, тополиный,
Спешил одеться от-кутюр,
Юлил в листве июль шмелиный,
Был август густ, как конфитюр.
Сентябрь сентенциями сыпал,
Октябрь октавами бренчал,
Ноябрь брёл на пару с гриппом,
Декабрь капризы привечал —
И шёл, не враг и не товарищ,
На коду кругооборот,
Где каши с январём не сваришь
И не моргнув февраль соврёт.
Ворон
Слева облачка свеченье,
Справа листики «шу-шу» —
Я бежал из заключенья,
Я на лавочке сижу.
Мне не спится, не поётся,
Я сегодня сам не свой,
Оттого, видать, и вьётся
Чёрный ворон надо мной:
Взор грознее пистолета
(Чистый опер из угро),
Отливает фиолетом
Воронёное перо —
На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Где он только не цыганил,
С кем знакомства не водил,
Над отверстою могилой
Nevermore не пел кому…
И зачем, скажи на милость,
Тихий лавочник ему?
Я невиден и приватен,
На двери моей – засов.
Не ищу на солнце пятен,
Не вздымаю парусов.
Что в природе происходит —
Всё давно предрешено.
Что ни день светило всходит,
Что ни ночь темным-темно,
Все при деле: орки воют,
Шелкопряды тянут нить,
Туча мглою небо кроет —
Верно, нечем больше крыть,
Коноплю растит ботаник,
Детский сад ушёл в загул,
Из болота всплыл «Титаник»,
В речке «Боинг» затонул,
На базаре пошукали —
Безголового нашли,
Пока голову искали,
Ноги встали и ушли;
Вот и я пойду, пожалуй,
С толстой сумкой на ремне.
Променяю гнев на жалость:
Много жалости во мне.
Мурку жалко, жучку жалко,
Жалко трезвых и хмельных,
И училку-бормоталку,
И здоровых, и больных,
Жалко ближних, жалко дальних,
Жалко свет и полусвет,
Жалко бабочек вокзальных,
А себя – уже и нет.
Не увенчан, не увинчен —
Человек как человек.
У меня на ужин нынче
Чудо-юдо рыба хек.
Выйдет месяц из тумана,
Глянет в окна к рыбаку,
Даль старинного романа
Перемелется в муку,
А с утра поспеет тесто
Для руки и для огня…
Это время с этим местом
Не сойдутся без меня.
Ты не вейся, птица ворон,
Над моею головой,
Не надейся, птица хоррор:
Я не свой – но я не твой.
Разиль Валеев
«Плача и скорбя, искал свободы…»
На моё могучее дыханье
Отзовутся небо и земля.
X. Такташ
* * *
Плача и скорбя, искал свободы
Светлый разум.
Не нашёл. Но пусть…
Или мир я изменю сегодня,
Или сам сегодня изменюсь.
Не поймут, когда скажу, что ветер —
Голубой, а время – сабантуй.
Имена всему свои на свете
Дам я, понимая красоту.
Всем цветам я дам свои названья.
За день я воскресну и умру…
Но и в миг последнего дыханья
Чёрным белое не назову.
Воспою товарищество строгое.
Жить на свете – нет прекрасней слов!
После долгих, тяжких дней дороги
К нам в сердца является любовь.
Я могу обман принять за правду,
Да, бывает, что там говорить…
Мне тепла и света много надо.
Может, я наивен, может быть…
От несправедливости свободен,
Перед красотою преклонюсь.
Или мир я изменю сегодня,
Или сам сегодня изменюсь…
«Я жизнь свою ещё не начинал…»
* * *
Я жизнь свою ещё не начинал
Ни делом настоящим и ни словом.
И бьётся сердце мамино в груди,
Да и рубашка на плечах отцова.
Свою я чашу горя не испил,
Не знаю цену счастью и покою,
Как будто продолжаю брата жизнь.
Она была короткою такою.
Я весь – как будто прошлых дней завет:
Иду простором, что открылся деду,
И, одолев очередной подъём,
Я торжествую дедову победу.
Дожди времён, ветра веков во мне
Шумят, гудят неистребимой болью.
Пою ещё я не свои стихи,
А те, что до меня не спеты были.
Молодость
На этом корабле без якорей
Одно желанье у его матросов:
Свирепый шторм пусть налетит скорей,
Чем к берегу теченьем их отбросит!
Мой день
Кто друг мне, кто недруг – порою не знаю.
И в том огорчения нет.
Я вечером старцем седым засыпаю,
младенцем встречаю рассвет.
Чтоб вечером доброй сложилася песня,
чтоб светлыми были слова,
я каждое утро гляжу в поднебесье —
и входит в глаза синева.
Чтоб чёрствостью рук не обидеть знакомых
во время приветствия вдруг,
иду к роднику я с рассветом из дома —
и чёрствость снимает серебряный друг.
Иду поутру от порога родного,
и птаха взлетает, звеня,
и мир, каждый раз молодеющий снова,
встречает улыбкой меня.
Я сын молодого родимого края,
сегодня мне всё по плечу.
Кто друг мне, кто недруг – пока что не знаю,
а может, и знать не хочу.
Нет в сердце обиды и зависти нету,
лишь солнце ликует в душе!
Четыре прекрасные стороны света
раскрыли объятья уже!
Но вот надвигается туча тревожно,
и гнётся под ветром лоза…
Природе спокойною быть невозможно,
коль в небе грохочет гроза.
Я падаю ниц от громового звука,
Вселенную и небо кляня…
Мне враг подаёт ненадёжную руку
и тянет с дороги меня.
Наверно, я долго б с испугу проплакал,
не видя ни зги впереди.
Но друг подаёт разгоревшийся факел:
– Ты видишь дорогу? Иди!
Закат догорает. Закату – я знаю —
Ворота пора закрывать.
Избитый, уставший, я всё ж успеваю
в ворота заката вбежать.
…Глаза в тишине перед сном закрываю
Я в жаре, я брежу, горю…
Я вечером старцем седым засыпаю,
Младенцем встречаю зарю.
Чётки
Памяти бабушки
Твой ясный образ ясно, чётко
Запечатлён в моей судьбе.
Отполированные чётки
Напоминают о тебе…
Твой сын шахтёр,
в земле глубокой
И днём и ночью соль рубил.
Из фиников, плодов Востока,
Тебе он чётки смастерил.
Перебирая чётки эти,
Молила бога ты всегда,
Чтобы канат у шахтной клетки
Не оборвался никогда.
Случались дни крутых событий…
И, силясь одолеть беду,
В твоих руках по тонкой нити
Метались чётки, как в бреду.
Они ль спасли отца-солдата
В огне войны?
Конечно, нет.
Но каждая лихая дата
На чётках оставляла след.
Минули годы торопливо…
Я не забуду ничего.
Отцом посаженная ива
Склоняет ветви молчаливо
У изголовья твоего…
Горит огонь в старинной печи,
Не нарушая в доме тишь.
И ты со мной заводишь речи,
Под шёпот чёток говоришь:
«Сруби свой дом.
Пусть сын родится.
Пусть радость вселится в твой дом.
А если умереть случится —
То в день, заполненный трудом…»
Прости меня:
я хлеб не сею,
Не добываю в шахте соль.
Я песни лишь слагать умею,
И то – когда подступит боль.
И эти песни, словно чётки,
Напоминают о тебе.
Твой светлый образ ясно, чётко
Запечатлён в моей судьбе.