Как-то раз Костя не мог выйти с матрацем под мышкой из своей комнаты, поскольку дверь в тот вечер оказалась для него особенно узкой, и его заботливые товарищи вместо обычного рулона свернули матрац в скатку и надели ее на героя-любовника через плечо, как это делали солдаты Красной Армии с шинелью или плащ-палаткой. Получилось очень удобно: освободились обе руки, и теперь Костя мог держаться за стены узкого коридора, к тому же, в случае падения вперед или назад грудь и спина были защищены. Однако из того похода к любимой Костя вернулся ни с чем: его подруга, увидев в дверях улыбающегося оловянноглазого красноармейца с матрацем-скаткой в походном положении, в гневе вытолкала его в коридор, сопроводив свои действия словами: "Совсем охренел!" С тех пор Костя ходил на свидания только с матрацем под мышкой, как обычно. В этот зимний вечер он ушел, конечно же, без своего вспомогательного орудия любви.
Пришло время приступать к третьей, заключительной стадии мероприятия. Натали это поняла без намеков и сказала, что хотела бы уже идти спать. Подробно проинструктированный Ники вызвался ее проводить. По пути в альков он не особенно задумывался о том, как будет вести себя в решающий момент, он надеялся, что естественный ход событий подскажет ему соответствующую линию поведения. Но Натали в отличие от Ники не доверилась естественному ходу событий, а потому решила взять дело в свои руки, и уже через три минуты после ухода из своего блока Ники стоял в одних трусах перед кроватью, на которой возлежала его наставница. Ники пристроился рядом.
Как ни берегли его друзья от выпивки, он все же ухитрился хлебнуть для храбрости лишнего, иначе трудно объяснить, почему после минутного молчания Ники первым делом внятно произнес:
– Ну что ж, начнем с легкого петтинга.
Добрую девушку Натали слегка покоробил этот циничный комментарий предстоящих действий, но она решила, что это "от нервов", и приняла ласки неофита. Ники положил руку на теплую грудь своей временной подруги, немного полежал молча, соображая что-то, потом вежливо поинтересовался:
– Тебе приятно?
– Пока не очень.
– Странно. У Овидия написано, что должно быть приятно.
Натали про себя отметила, что это не из Овидия, и решила, что если Ники и дальше будет таким образом озвучивать каждое свое движение, то придется заткнуть ему рот – чтобы не отвлекался. Ники между тем входил во вкус и все более распалялся, его увлекала откровенность и податливость Натали. Конечно же, он и раньше целовался и обнимался с девушками, но тогда было непонятно, как поведет себя подруга дальше и чем все это кончится. Сейчас же все было ясно, и он уверенно двигался к цели. Он больше не рассказывал Натали, что собирается делать, но вместо этого начал бормотать нечто не совсем подходящее в данной ситуации. (Надо сказать, что в ту зиму Ники находился под сильным впечатлением от знаменитой трилогии А.Н. Толстого «Хождение по мукам», особенно его покорили женские образы. Видимо, этой ночью Натали ему привиделась целомудренной Дашенькой, а себя он вообразил Мамантом Дальским.) Он вдруг залопотал: "Ну зачем ты сжимаешь колени? Для кого? Для кого ты себя бережешь?" – хотя никто ничего не сжимал и не берег, и даже наоборот. В общем, парень сублимировал вовсю.
Натали поначалу была ошарашена такими речами, но опять-таки успокоила себя тем, что это от все тех же нервов, и старалась не обращать на них внимания. Нежности Ники тем временем приняли ураганный характер: он осыпал Натали поцелуями (когда молчал) и ласкал везде, куда доставали руки. Она не на шутку завелась. Несмотря на свои безумные излияния, Ники, сам того не подозревая, довел партнершу до соответствующего моменту состояния, и она уже начала сомневаться, так ли уж девственен этот Ники. И в этот чудный момент, когда преамбула, по идее, была завершена и наступило время заняться тем, ради чего все было затеяно, Ники вдруг сполз с Натали, удобно улегся на спину рядом с нею, закинул руки за голову и, глядя в потолок, мечтательно и радостно почти пропел:
– Эх, Натаха! Сейчас бы кефиру с булочкой!
Перефразируя известные строки, можно сказать, что Ники не было дано предугадать, чем его слово отзовется. Через полминуты после произнесения этой замечательной фразы он, скукожившись всем телом, уже стоял в коридоре – голиком, с комком своей одежды в руках, как новобранец при получении военного обмундирования. Если бы его увидели в этот момент друзья, то непременно объявили бы эксгибиционистом. Но Ники не был эксгибиционистом – он был приличный молодой человек, которому вдруг захотелось кефиру с булочкой. В процессе выдворения несостоявшегося любовника доброй девушке Натали хотелось бросить ему в лицо: "Иди, жри свои булочки!", но она сдержалась, потому что была доброй девушкой, и Ники был экстренно катапультирован за пределы некогда гостеприимного блока в зловещем молчании.
На лестничной площадке он быстро оделся и сначала решил постоять там с полчаса, чтобы возвращение не показалось его друзьям слишком скорым, но потом рассудил, что, слоняясь по лестнице, можно нарваться на кого-нибудь из них, и тогда придется срочно что-то выдумывать. Ники решил вернуться домой и направился в свой блок, на ходу придумывая легенду.
Когда он вошел в комнату, друзья его курили и мирно беседовали, на столе стояла последняя бутылка вина. Ее оставили, чтобы отпраздновать триумфальное возвращение новоиспеченного любовника. Ники молча сел за стол и в минуту съел все, что осталось от недавнего пиршества. Его тактичные товарищи отметили это про себя и истолковали по-своему, оставив увиденное без комментариев. Их, конечно, удивило, что секс-именинник так быстро вернулся, однако каждый из них решил, что для первого раза достаточно. Ники между тем так же молча откупорил бутылку, опрокинул три стакана подряд и буквально на глазах у друзей совершенно опьянел. А пьянел он нехорошо: становился мрачным и вел себя безобразно; глаза его при этом стекленели и утрачивали способность вращаться в орбитах, поэтому каждый раз, когда нужно было перевести взгляд с одного предмета на другой, на что обычно хватает движения глаз, Ники приходилось крутить головой. В таком состоянии он был похож на грозного петуха с очень замедленной реакцией. Голова Ники, более тяжелая, чем глаз, при повороте продолжала двигаться по инерции даже после того, как ей уже нужно было остановиться, поэтому, чтобы задержать взгляд на каком-нибудь предмете, он был вынужден делать несколько попыток.
Друзья ожидали, что Ники наконец заговорит, но он вальяжно откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и уставился в пространство перед собой. Айвэн болел душой за успех мероприятия больше всех, поэтому первый не выдержал и спросил:
– Ну как, Ники?
Ники набычившись:
– Нормально.
– Что – нормально?
– Все.
Последовало недолгое молчание, кто-то нервно затарабанил пальцами по столу. Айвэна смутила некоторая односложность ответов, и он продолжил:
– Понравилось?
– А то! – с вызовом откликнулся Ники.
– А что больше всего понравилось?
– Все.
Дружеского обмена мнениями явно не получалось, и аудитория была сильно озадачена. Серж слушал эту своеобразную беседу молча и хотел было уже подключиться, когда Ники вдруг встал, прошел покачиваясь по комнате, приблизился к нему и, очевидно приняв себя за кого-то другого, сунул Сержу кулак под нос и ни с того ни с сего зловеще произнес:
– Чуешь, братан? Смертью пахнет.
Сержа поначалу разобрал смех, потом веселое удивление сменилось раздражением, и он бросил:
– Отвали, кабан слюнявый! Расскажи лучше, чем вы там с Натали занимались, что ты таким придурком вернулся.
В мозгах Ники наступило относительное прояснение, он сообразил, что сморозил нечто абсолютно непотребное. С полминуты раскаявшийся агрессор соображал, как исправить положение, и наконец выдумал ни к чему не обязывающую фразу, которую постарался произнести с выражением:
– Натали – прелесть! Я в восторге.
Ответом ему была непонятная тишина, и он с уверенностью в голосе добавил:
– Честно!
Айвэну и Сержу не понравился такой скромный отзыв о достоинствах доброй девушки: они-то знали, что такое Натали. Айвэн уже раскрыл рот, чтобы помочь Ники найти наиболее подходящие выражения для передачи неповторимых ощущений, но тот вдруг встал, взял газету со стола и объявил:
– У меня срочное погружение в нирвану.
Понимать это следовало как "я пошел в туалет". Пока Ники медитировал на унитазе, его товарищи провели срочное комсомольское собрание, на котором обсудили странное поведение своего друга. Они не допускали мысли, что его могла постигнуть неудача – ведь за дело взялась очень искушенная в этих делах добрая девушка, и в результате пришли к выводу, что все это от того, что Ники перенес сильнейшее нервное потрясение, пережил шквал положительных эмоций, и теперь мужское общество ему ненавистно.
Ники вернулся в комнату, как мог приветливо улыбнулся друзьям и завалился на свою кровать, через минуту послышалось его ровное сопение. Летучее комсомольское собрание было продолжено, и слово взял Витя Гренкин. Он поднял вопрос о том, почему это комсомольцу Хаятуллаеву так неестественно быстро захотелось в туалет – сразу после общения с девушкой. Серж задал выступающему вопрос, сколько было бы для него "естественно быстро", и вразумительного ответа не получил. Айвэн же припомнил прецедент из своего опыта и убедил Витю, что такое поведение в принципе допустимо. Обсуждение продолжилось бы и дальше, как вдруг дверь отворилась, и в комнату медленно вошел Костя Молотков, только что вернувшийся от любимой. Взор его был ужасен, на глазах блестели слезы. Он обвел присутствующих испепеляющим взглядом и страшным голосом спросил:
– Кто последний был в сортире?
– Ники.
– Я его задушу. Этот скот не смыл после себя!
Тут следует сказать, что, как и во всяком нормальном студенческом общежитии, вода здесь после десяти вечера не поднималась выше первого этажа. Для удовлетворения гигиенических нужд нужно было сначала с ведром бежать в душ в цокольном этаже, набирать там воды, а потом уже делать то, что приспичило. Это был священный закон, неукоснительно соблюдавшийся всеми. Несмытие с унитаза продуктов жизнедеятельности расценивалось как преступление против человечества, и никакие облегчающие вину обстоятельства не принимались во внимание, поэтому члены комсомольского собрания в полной мере разделили негодование Кости Молоткова, однако расправы над своим легкомысленным товарищем не допустили, объяснив Косте, что это от нервного потрясения, на что бессердечный Костя грубо ответил:
– Да лучше бы он там, у Натали, от потрясения ус…лся!
Убирать за Ники никто не собирался, и преступника подняли по тревоге. Одуревший от десятиминутного сна и еще хмельной, он совершенно не понял, чего от него хотят, но, почувствовав недобрую атмосферу, безропотно взял ведро и направился в душ. Там он в сомнамбулическом состоянии набрал воды, поднялся обратно в блок и вошел с этим ведром в комнату. Заботливые руки друзей направили Ники из комнаты и затолкали в туалет, поместив лицом к унитазу. Он внимательно посмотрел на им же сотворенное безобразие и задумчиво проговорил:
– Где-то я это дерьмо уже видел.
Эта нейтральная, в общем-то, фраза вывела из себя пострадавшего больше всех Костю, которого пришлось изолировать, чтобы он не сделал провинившегося инвалидом. Серж, державший Ники за руку, чтобы того не штормило, смахнул непрошеную слезу и голосом, исполненным горечи и сарказма, нараспев и с подвывом протянул:
– Ты гляди, какой наблюдательный! Смывай, сволочь, быстрей, не то всех потравишь!
Ники повиновался.
Утром он по привычке проснулся в половине восьмого, оделся, взял сигарету и вышел на балкон (Серж с утра не переносил запаха дыма). Падал тихий, редкий снег. Ники восстановил в памяти события минувшей ночи, и настроение его испортилось. Ему было очень неприятно, что он подвел своих товарищей, что все их хлопоты оказались напрасными, что Натали теперь будет считать полновесным кретином и что вчера он забыл убрать за собой в туалете, нанеся тем самым душевную травму другу Косте. Последнее более всего причиняло беспокойство, поскольку он знал мстительный характер Молоткова, который после вчерашней интоксикации мог затаить в душе злобу.
Впрочем, Ники ошибся. Костя не злился на него, хотя сам факт несмытия надолго запечатлелся в его памяти. Он молча встал и пошел умываться, предварительно понюхав воздух у двери в туалет.
Иначе повели себя Серж и Айвэн. Едва продрав глаза, они направились к Натали, чтобы узнать, как все было и почему Ники пришел такой неприветливый. Натали, узнав, зачем они пришли, возмутилась, справедливо полагая, что это их не касается. Но члены комиссии в составе председателя и члена-исполнителя, организовавшие мероприятие, были настойчивы; они объяснили доброй девушке, что несут ответственность за психическое и физическое здоровье своего товарища. Натали сдалась и рассказала все, вплоть до последних слов Ники.
Это был удар. Серж и Айвэн уже готовы были допустить, что их подопечный, ввиду неопытности, мог не справиться с задачей по физиологическим причинам, но, по свидетельству Натали, с этим у него все было нормально. Значит, пришли они к выводу, Ники, подлец, действительно в душе променял даму на какие-то мифические кефир с булочкой. Друзья отправились к себе на седьмой этаж. Шли молча, обдумывая происшедшее, иногда с их губ срывалось горькое ругательство.
В восемь часов утра в блоке № 709 открылось закрытое (только для жильцов блока) комсомольское собрание. Ники хотел было улизнуть на экзамен, но Серж его остановил:
– Сядь, гаденыш! Успеешь.
Слово взял Айвэн. Он очень волновался, и речь его была сбивчивой, хотя основные ее положения были понятны слушающим. Темой его выступления стала морально-этическая сторона поступка Ники. Айвэн обвинил его в предательстве идеалов и в беспринципности, в обжорстве и извращенности нравов; приплел он сюда и несмытие с унитаза. Все выше изложенное передает лишь суть выступления, переведенного на нормальный человеческий язык, так как большая его часть состояла из непечатных выражений. Закончил Айвэн торжественно и строго (тоже дается в переводе):
– Ты, Николай, подорвал наше доверие, и тебе придется отвечать за свой проступок.
Перешли к прениям. Костя Молотков был краток и не так красноречив, как Айвэн, он высказал только наболевшее:
– Как в сортире нагадить – так пожалуйста, а как с девкой разобраться – так ни хрена.
Витя Гренкин, несостоявшийся медик, наговорил много всяких слов о необходимости сексуальной разрядки и, опять-таки, о сперматозоидах в крови. Заключил он свою речь тем, что высказал сомнение в правильности сексуальной ориентации своего товарища. Ответом ему был полный ненависти взгляд Ники, и эту тему развивать не стали.
Серж любил Ники, как сына, и поэтому высказал желание выпороть его как следует (сынок напрягся, потому что Серж однажды уже проделал такое, когда Ники разбил его любимую чайную чашку), но потом как-то обмяк и с горечью сказал:
– Ники, Ники! Что с тобой дальше будет?
На этом прения прекратились, и решено было перейти к организационным выводам. Эта часть летучего комсомольского собрания не затянулась надолго, потому что выводы напрашивались сами. Было решено: а) поручить Ники стать мужчиной в срок до 7 апреля, дня его совершеннолетия (об исполнении доложить); б) специальных мероприятий по этому делу не организовывать (ввиду отрицательного опыта); в) запретить Ники вообще говорить с девушками о еде (дабы не вырабатывать губительного для секса навыка).
Ники верил в благожелательность своих товарищей по союзу молодежи, и такой благоприятный финал собрания его не удивил. Все стали собираться на экзамен, Ники был уже готов и пошел в институт один, не дожидаясь друзей. По пути он с внутренней усмешкой по привычке вообразил ситуацию с загсом и девушкой – сегодня в этой роли выступила Натали, однако, вместо ожидаемого тонизирующего Мендельсона, в голове Ники вдруг грянула не менее тонизирующая героическая песня "Вставай, страна огромная…"