Традиционно встаю, механически шагаю на кухню. Знаю, что ты ждешь. Не меня, чай. Наш ежедневный утренний совместный чай. Он бывает только раз в день. Потом ты будешь пить его без меня. Черный крупнолистовой чай – воплощение нашей любви. Крепкий, придающий нам бодрость чай.
– Возьми. Как спалось? – Хочу услышать очередной красочно описанный сон.
– Мы танцевали на берегу, по колено в молочно-теплой воде. Ветер трепал наши волосы, мы дарили друг другу звезды. Я люблю тебя. – Делаешь глоток, смотришь на меня поверх чашки. Понимаю, что с каждым следующим глотком ты все сильнее и сильнее будешь любить меня.
– Буду скучать, – говоришь ты и спускаешь ноги с кровати.
– Нет.
– Что нет?
– Я не буду. Приходи быстрее. – Внутренним голосом кричу, но до тебя долетает едва различимый шепот. Начинаешь одеваться. Мне нравятся твои джинсы, точнее, ты в них. Я запоминаю каждое твое движение. А ты не можешь этого сделать, потому что я лежу неподвижно, и вся моя внутренняя энергия уходит на то, чтобы мысленно заставить тебя остаться. Звенят ключи, щелчок дверного замка. И так каждое утро.
Ложусь на твою подушку. Помню несколько лет назад твои ворчания по поводу ее жесткости и величины.
– В этом доме лишь набитые рельсами мешки есть?
– Эта самая мягкая. Зато вечная.
– Жаль, что моя шея не вечная. Нам придется через несколько месяцев пойти к лоткам, где среди семечек и морковок торговки почти даром отдают свежие и ароматные человеческие шеи.
– Хорошо, завтра куплю.
– Чем меньше, тем лучше. Хотя, может, мы вместе? На выходных?
Неделя у тебя выдалась трудная, и мы никуда не пошли. Никогда. Ты, как и я, почти не пользуешься подушкой. Сползаешь среди ночи под нее. Когда засыпаем, мой нос разгуливает по твоим плечам. А потом мы незаметно меняемся. Думаю о тебе. Опять погружаюсь в глубокую дрему. Снишься ты. В раннем детстве.
Сидишь на полу в теплой, залитой солнцем комнате и перебираешь маленькими пальчиками предметы, аккуратно разбросанные вокруг тебя. Спокойно опущенные ресницы и умиротворенная улыбка уверяли, что тебе процесс доставлял безграничное удовольствие. У тебя еще никогда не находилось определенной цели в жизни, но мыслей об этом никогда и не возникало. Тогда было еще рано и незачем. Всегда о больших делах думает кто-то другой, большой, а мы узнаем это или из резкого приказа, или из ненавязчивой просьбы. Широта выбора сужена. Тебе просто позволялось жить, потому что тебя родили на этот, а не на тот свет, здесь так положено. Общество кроваво и долго переживает какие-либо перемены, так необходимые для существования. Поэтому все приходит к своему финалу, обычно грустному, редко – к победному, именно это и подает надежду.
Бесконечное наслаждение тебе приносило одиночество. Не в том громком понятии, какое мы обычно представляем, слыша это слово, а твое маленькое, никому не заметное и тихое одиночество. И тебя оно пока не тревожило, как тревожило бы меня и вас, когда бы мы обнаружили, что это означает не свободу и независимость, а пустующую половину постели, вид пожелтевшего холодильника во время обеда, одна и та же реклама по телевизору и пылящийся второй бокал для вина. Компанией тебе служили игрушки и домики, в которых поселялась твоя вымышленная семья. Обычно она составлялась из трех человек. Огромный плюшевый медведь иногда бегал собакой, верным и единственным твоим другом, или лошадью, бороздящей бескрайние просторы храброй Франции. Франция, любимая страна, воображалась беззаботным садом с бескорыстными и бесстрашными мужчинами и добрыми женщинами. И кто-то один из них по твоим планам должен был когда-нибудь принадлежать тебе.
Любимых занятий у тебя было очень много. Сейчас вот ты мастеришь собственный кукольный театр. Сценарий давно написан кривым торопливым почерком. Сказка из толстого сборника. Очередная любовь какого-то королишки неизвестного царства-государства, преграды, опасность, спаситель-герой, и жили они долго и счастливо или по усам текло, а в рот не попало, точно не помню. На прошлой неделе мастерилась сцена: красились сиреневой гуашью ножки найденного где-то шероховатого стула, шился занавес из зеленого бархата, рисовались декорации. Преобладали яркие тона красного и желтого. Ведь богатство подразумевает яркость. Яркость внешнюю и внутреннюю. Не всегда так, но в основном все богачи имеют потенциал, который прикрыт жадностью и спрятан за постоянными расчетами. Все сделано без особых материальных затрат и по предварительным заказам билетов обещало приносить стабильный доход от выступлений перед родственниками, соседями, друзьями родственников, соседями родственников и друзьями соседей. А теперь подошла очередь самих мастеров актерского искусства: кукол. Голова у них была легкая, странного розоватого оттенка. Процесс изготовления непарной части тела занимал очень много времени. Еще месяц назад сделались все необходимые заготовки. Клей, газеты, пластилин. Парики. Костюмы. Что-то промелькнуло в твоей непричесанной голове. Глаза покраснели, кулачки сжались. Резко встаешь. Голой ножкой тщательно давишь угловатый череп злого короля. Постепенно переходишь к многочисленным рыцарям, придворным дамам и золушкам. Остался только добрый автор, он лежит справа от пугающего месива тряпья, бумаги и сломанных деталей из папье-маше. Нет! Это же ты! Ты видишь себя вечным игроком театра жизни – герой-рассказчик. Жестокая гримаса ребенка, поднятый стул-сцена с силой опускается на последнюю голову…
Звонок. Не понимаю, что происходит. Телефон звонит с короткими промежутками. Опять звонок. Кто там еще? Кто так жестоко посмел нарушить тишину страшного сна? Иду? Иду. Иду!
– Алло! – Приятный молодой голос мне кажется незнакомым, произносит давно забытое мое имя.
– Да, с кем говорю?
– Вы знакомы с… – слышу режущие звуки, составляющие твою фамилию. Я в растерянности. Не могу сообразить, что же голос от меня хочет. Сонный продрогший мозг медленно перебирает фотоальбом знакомых лиц. Нет, не может быть. Это ты! Я улыбаюсь, представив твои черные черточки на цветном глянцевом листке. Моя привычка ласково коверкать твое имя теперь, когда его произносят официально, мешает быстро отреагировать.
– Да. – Смотрюсь в зеркало и не вижу, чем я туда смотрю. Подозреваю, что глазами, но их эта плоскость, отражающая переднюю половину моего тела, не показывает. Это от бессонных ночей, количества жидкости, вытекшей из моего организма или влившейся в него.
Отчетливо рисуется в памяти та ночь, когда две недели назад мы сидели на балконе серой многоэтажки, синий бортик отгораживал нас от городской природы. Слышалась забытая музыка из ближайшего кафе-шашлычной, нескончаемо ездили пахнущие сгоревшим бензином и маслом машины, периодически раздавались пронзительный визг и лязг спешащего паровоза и голос той уставшей от нелегкой жизни женщины, оповещающий прохожих о прибытии поезда. Помню наше удивление, когда на стене, с которой уже несколько зим из-за постоянной влаги на семидесятилетних панелях собирались сползти нелепые смешные обои в укроп, сидел настоящий кузнечик. Как от каждого его шевеления мы приходили в какой-то по-доброму щемящий грудь восторг. Часто, находясь далеко за городом, ощущая телом нежную свежую траву, в ласковой тени деревьев, мы не замечаем кузнечиков. А тогда, в бетонной коробке с затхлым запахом пластика и ржавчины, мы встретились с подвластным только инстинктам кусочком природы. Ты и я. И он. Живой и зеленый. Никаких правил этикета, никаких законов морали. Никаких чувств. Лишь эгоизм. Эгоизм тоже инстинкт, которым одарены с рождения все живущие особи. Это спасательный рефлекс. Паучихи сжирают своих самцов, потому что это рефлекс. И женщины подминают под себя мужчин, боясь быть подмятыми.
Голос в трубке нервно пытался мне что-то объяснить.
– Алло? Вы меня слышите? – Не знаю, что мне говорили, потому что воспоминания нахлынули на меня не вовремя. Но глаза выдавили слезы.
– Да. Простите. Кто это?
– …вторая городская больница. Вы знакомы с…
– Да! – гордо произношу я, как будто ты кинозвезда.
– Срочно приезжайте. Не удалось справиться с управлением. Авария на… – Рука повесила трубку.
II
Природная сила Тигра в этом месяце лишит вас всяких надежд на улучшение ситуации. Беспомощность завладеет чувствами, на смену которым придет разочарование. Но долг заставит действовать. Звезды не располагают пока к активности. Стоит немедленно обратиться к друзьям за содействием.
В этой главе даны некоторые детали последствий автокатастрофы. Врач требует денег. Способа их найти нет, от этого внутри образуется пустота, заполнить которую вновь предстоит Черепахе в день своего рождения. Там мы впервые встречаем Натали.
В поисках тебя ноги привели пустое туловище на знакомый балкон. Там постелен неприлично грязный ковер, разъедаемый слизистой жидкостью, которую сплевывают прямо на пол в минуты досады или после неприятного обеда. Она пенится и, засыхая, образует пятна, покрытые неровной коркой. В половинчатой кокосовой скорлупе-пепельнице непроизвольно складируются табак и отряды потушенных сигарет. В углу горбится треногий стул с решетчатой спинкой, ей он опирается на бортик, поэтому стойко может выдержать любой вес. В середине ковра – потрескавшаяся глубокими морщинами полка.
– Раньше на ней стояли виниловые пластинки с моими любимыми детскими сказками, – раздраженно прохрипело горло, когда передо мной открылась картина твоего почетного нахождения на памятной полке.
– Теперь на ней сижу я. Здесь же грязно. – Пытаешься извиниться.
– Добро пожаловать на остров неудачника и побежденного, – с грустью вздыхаю. – Единственное место, удовлетворяющее обычную человеческую потребность в скверном образе жизни. Чудаки те, кто сдерживается, прячется за титулами и властью. Они подавляют в себе животное, еще не электронное происхождение.
– Чуднее те, кто принял подобный образ жизни, смирился с ним и ничего не собирается делать. Есть такая категория людей. – Эту историю с добавлением разных деталей мне уже несколько раз доводилось слышать. – Никчемных бомжей. В иных государствах им предоставляют бесплатное жилье, пособия, находят подходящую работу. Они все разом теряют, теряются сами и вновь с удовольствием стелют картон и тряпье вблизи теплотрассы. Днем становятся частью толпы, собирают бутылки, выворачивают целлофановые пакеты с остатками еды. По выходным устраивают семейные походы на свалку в связи с меняющимся сезоном.
– Они счастливы в привычке так жить!
– Кто-то трясется за каждую монету, имея в памяти прошлую бедность.
– Кто-то съедает сначала сочную котлету. – Мы понимали друг друга и не понимали тех, кого осуждали. У нас такие же черты, но стыда или подобного чувства мы не испытывали. Мы радовались жизни и себе. – А потом жует рис, припоминая детские годы, когда мясо мог взять старший и сильный сосед по столу. Кто-то почти не тратит зарплату, обещая себе морское побережье летом. Кто-то хранит рваные вещи и ждет удобного черного дня, чтобы их использовать. Каждый имеет слабости, которые говорят о потребности в бомжевидном образе жизни.
– Уют и роскошь созданы цивилизацией, но так ли они важны? – Твой вопрос не требовал ответа. Мы задумчиво уставились на стеклянное небо. Мы гордились отличием от других.
Тот остров нищеты. Мои редкие вылазки туда после утомляющих блесков начищенных зубов и фужеров, казалось, балансировали мои потребности. Как иногда приятно задуматься о ничтожности человеческих мыслей и о могуществе их заблуждений, прикуривая потушенный, сбереженный для торжественного празднования бедности и любви к ней остаток сигареты. Если б меньше в людях властвовала лень, им не пришлось бы навсегда застрять в числе шестидесяти процентов тех, в чьих руках исключительно жалкое существование. Многие ставят деньги причиной того, что они на дне узкого колодца, одновременно являясь этим водохранилищем, где с годами заводятся инфузории и пиявки. Имея стремление, можно просто выйти оттуда, выйти и купить марочных сигарет. Но канализация врожденной наготы затягивает. На следующий же день, разглядывая стодолларовые купюры, я буду с презрением отпихивать руку уже с утра охмелевшего нищего. Сегодня же я одинокий бомж. И мне это нравится.
Провал в никуда. Организм очнулся, когда на балконе стемнело. Пришло осознание того, что мое состояние сейчас научно называют истощением сил. Несколько бессонных ночей давали о себе знать. Глаза превратились в два маленьких уголька, и разобрать тот тусклый свет, который они передавали мозгу, стало невозможным. Губы высохли и хотели влаги, но рот, пищевод и все, что за ними следует, не воспринимали никаких инородных жидкостей. Они горели изнутри. Руки жалко болтались справа и слева от сгорбленного тела. Ноги слабо сгибались в местах, предназначенных для этого. Голова в одиночестве, изолированная от других органов, неизменно продолжала работать. Мы пытались тебе помочь. Кто-то из нас твердо набрал номер справочной, чтобы узнать телефон больницы. Кто-то принял решение ехать к тебе. Или приблизить тебя ко мне. Кто-то меня торопливо одел. Что? Что произошло?
Самое главное – тебя увидеть. Уверенность в том, что это чья-нибудь злая шутка или фанатичный кошмар, не покидала меня. В подъезде, как всегда, сурово морщилась темнота. Зажигалка или привычные десять ступенек помогли спуститься в первый раз за пять дней на улицу. Свежий воздух ворвался в ноздри и разрезал их. Кружилась голова, но неощутимая сила мчала меня к тебе.
Транспорт. Какой же транспорт? Как ехать? Сажусь в первое, что подошло к остановке. Мозг еще не совсем отключился, или все в жизни – воля случая, который выбрал средство передвижения, усадил меня в него и ласково пнул к выходу в нужный момент. Вижу громадные серые ворота, за которыми ты, ты спишь, мирно улыбаясь. Вокруг деревья и кусты. Ищу твой корпус. В темноте сумерек пытаюсь разобрать, что проплыло мимо меня, преграждая дорогу. Человек, по росту можно сказать, мужчина, на какой-то плоскости, странно накрытый чем-то: лицо спрятано, а стопы неровно торчат. Его везет беззубо улыбающийся санитар. Следую за ними. Черная блестящая табличка на входе, золотыми буквами написано: «Морг». Брезгливо фыркая, разворачиваюсь, иду в другом направлении. Тайно надеюсь, что не придется сюда возвращаться.
***
В такие моменты задумываешься о счастье. Когда поймаешь его за ошейник, вцепишься костлявыми пальцами, обнимешь. Постепенно дыхание выравнивается, проходит несколько успешных событий, радостных известий, рука начинает расслабляться. И в самый миг полноты этого чувства оно ускользает, растворяется, и видишь его задние лапы, учащенно перебирающие по земле. Тогда понимаешь, что являешься единственным представителем из всех организмов, который не только думает о нем, часто говорит о нем, но иногда и испытывает его.
Как утверждает какой-то словарь, слово «счастье» употребляется по отношению к чувствам или сочетанию чувств, испытываемых человеком в минуту высшего удовлетворения чем-либо. Причем удовлетворение бывает следствием событий или происшествий, ожидаемых долгое время. Скорее всего, люди потратили силы, средства, то есть имели к этому прямое отношение. Такое же удовлетворение возникает при благоприятном стечении обстоятельств, непроизвольном вмешательстве высших сил или при таком загадочном явлении, как удача. Поэтому однокоренное слово «счастливчик» означает, что человек, которого так называют, обладает не счастьем, а предпосылками его иметь, поскольку удача часто идет с ним рядом или он рядом с ней. Счастливыми можно назвать разные объекты: того, кто уже испытал удовлетворение и исполнен этим чувством, или то, что приносит удовлетворение. Человек обычно сам решает, по каким критериям он счастлив. Одни находят в себе дар приносить счастье самим себе. Другие наполняют им окружающих. И первые, и вторые – счастливые. Некоторые так и не научились распознавать счастье среди миллиона других чувств, поэтому процветают войны, суициды, разводы.