— Так нет же! — вскочил на ноги Вадим. — Я и без заговоров сумею обойтись! Напрасно я послушался лживых советов и обратился к тебе, жалкий старик, ничему из твоих волхвований не верю я! Слышишь? Не верю! И ты, может быть, скоро услышишь, что твой избранник судьбы будет лежать бездыханным у моих ног.
Он быстро вскочил на отдохнувшего коня и, кинув уязвлённый взгляд на Мала, стрелой умчался с лесной прогалины.
Старый кудесник, глядя ему вслед, только качал головой...
17. На Варяжке
ихой конь быстро вынес Вадима из чащи и, почуяв, что всадник бросил повод, помчался вперёд по едва заметной тропинке.Вадим совсем не замечал, куда несёт его конь. В сердце его кипела злоба, мучили отчаяние, ужас.
Предсказания старого кудесника Мала казались ему невероятными, несбыточными. Ему в первую минуту пришла мысль, что всё это ужасный, тяжёлый сон, но и эта мысль нисколько не успокоила юношу: совсем независимо от самого себя, от своего сознания, Вадим в глубине души всё-таки верил этому сну...
А лихой конь мчался во весь опор.
Среди деревьев показался просвет. Ещё несколько мгновений, и чаща осталась позади. Тут только Вадим пришёл в себя.
Юноша огляделся вокруг. Позади шумел и покачивал своими зелёными макушками дремучий лес, а впереди, совсем близко расстилалась гладь великого озера славянского — Ильменя.
Почувствовав свободу, конь понёс старейшинского сына в сторону, совсем противоположную той, с которой въехал в лес Вадим, отыскивая накануне логовище болгарского кудесника.
Ильмень был довольно спокоен. Изредка всплёскивались на его всё-таки покрытой рябью поверхности зелёные гребешки, но он показался Вадиму таким необъятно великим, что юноша невольно пришёл в отчаяние.
Действительно, положение его стало тяжёлым. Нечего было и думать вернуться обратно в лес, потеряна была тропа, да и сторона эта была совсем незнакома старейшинскому сыну.
Он рисковал бы заблудиться, если бы решил отыскивать дорогу обратно через лес. Ехать вдоль озера со стороны Новгорода было неудобно — мешали деревья, подступавшие к самой воде. Оставалось одно: объезжать Ильмень с противоположной стороны, то есть воспользоваться путём долгим, но достаточно лёгким.
А между тем Вадим чувствовал, что силы его были на исходе. Голова страшно кружилась, в висках стучало, он едва держался на ногах.
«Что же, погибать, что ли?» — промелькнула страшная мысль, и Вадим почувствовал, что его всего обдало холодом.
Мысли мешались в голове у юноши, словно какой-то туман окутывал его. Вдруг что-то как будто ударило его в темя; Вадим почувствовал, что ему не хватает дыхания, покачнулся и тяжело рухнул с коня на расстилавшийся у его ног зелёный ковёр травы.
Солнце ярко светило с безоблачного неба.
Когда Вадим несколько пришёл в себя, он смутно расслышал совсем близко шум голосов. Много людей говорило разом. Слышались смех, брань, бряцанье железа, лай псов. Порой среди хаоса звуков вдруг прорывалась звонкая весёлая песня.
«Где я? Что со мной?» — подумал Вадим и попробовал открыть глаза.
Но веки его были необыкновенно тяжелы, а во всём теле чувствовалась гнетущая вялость.
— Лежи, лежи уж, — послышался над ним грубый мужской голос, — отлежишься, сам встанешь.
— Да не голоден ли он? — раздался другой голос.
— А вот встанет, тогда и накормим.
Вадим сделал над собой усилие и открыл глаза:
— Пить, — простонал он чуть слышно.
Несколько рук тотчас потянулось к нему с ковшами, полными холодной чистой воды.
— Где я? — прошептал Вадим, утолив жажду и приподнимаясь на локтях.
С удивлением огляделся он вокруг. Впереди, как и перед тем, когда он потерял сознание, расстилалась неоглядная ширь Ильменя. Только вокруг него теперь суетились и копошились люди. Все они были молоды, крепки, сильны. Одежды их были в лохмотьях, лица загорелые, зато каждый имел оружие, какое и в Новгороде являлось редкостью: тяжёлые секиры, мечи, луки с полными стрел колчанами виднелись у всех. Очевидно, это оружие не новгородское, а выменянное у заезжих норманнов.
Вадим заметил, что находится на отлогом берегу неширокой, но быстрой речки. На песке разложены были рыболовные снасти, далее у шалашей дымились костры, на которых что-то варилось в огромных, самодельной работы посудинах.
«Да где же это я? Неужели на Варяжке?» — уже подумал Вадим и тут же убедился, что он находится именно среди тех, кого глубоко ненавидел и презирал, — среди славянских варягов.
Он вспомнил, что упал с коня где-то там, у дубравы, и понял, что истома, волнение, усталость, перенесённый в избушке Мала ужас так повлияли на него, что он вторично за это утро потерял сознание...
Теперь страх снова овладел Вадимом.
Он действительно находился на Варяжке.
Юноше было известно, что здесь очень и очень недолюбливали его род...
— А мы думали, было, что ты и не отдышишься, — громко смеясь неизвестно чему, заметил рослый варяг, принимая из рук Вадима ковш. — Пласт-пластом лежал ты...
— Кабы остался там, так на самом деле бы не отдышался! — подтвердил другой. — Благодари Перуна, что наши молодцы далеко сегодня на ловлю забрались да отдохнуть задумали вон там на бережку!
Говоривший указал в ту сторону, где чернел дремучий лес, в глубине которого жил болгарский кудесник.
— Ты как попал-то туда? Не из здешних ведь сам! Почитай, к нашему Малу колдовать ездил? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Нет, так просто, в лесу заблудился, — неизвестно для чего скрыл истинную причину своего появления здесь Вадим.
— А то много новгородских к Малу ездят! А ты также из Новгорода?
— Нет! Не новгородский я!
— Так из какого же рода?
Эти расспросы были Вадиму очень неприятны, но на этот раз он не счёл нужным скрывать и ответил прямо:
— Из Володиславова!
И тотчас же раскаялся в своей откровенности.
Лишь только он назвал свой род, как среди окружавших его молодцов послышались далеко не дружелюбные выкрики.
— Из Володиславова? — покачал головой говоривший с Вадимом варяг. — Не любят нас в этом роду! Сильно не любят! Что только мы им такое сделали? Своих не трогаем, а так бы нас, кажется, со света и сжили ваши...
— Не знаю я... Я ничего, — пролепетал не на шутку перепугавшийся Вадим. — Мне вы не мешаете.
— А уж кабы мы знали, что он из Володиславовых, так и подбирать бы не стали, — довольно громко сказали двое молодцов, в которых Вадим по этому признал принёсших его на Варяжку рыболовов.
— Мы вот здесь живём мирно, — продолжал первый варяг, — ловим рыбу, зверя бьём, а что мы ушли из родов ваших, так до этого никому дела нет. Мы все сами по себе... Здесь поживём, соберётся ватага, и уйдём мы за Нево, к северным людям, вот у вас и спокойно будет.
— Добрые люди, окажите мне милость, — перебил говорившего Вадим, — не держите меня здесь, перевезите через Ильмень к родичам!
— Нет, и не проси об этом! — послышались голоса. — Вон какие тучи над Ильменем собираются, гроза будет...
Вадим в изнеможении снова опустился на землю. Он ушёл тайком и предчувствовал, какой переполох может произвести в доме отца его исчезновение. Не боязнь, однако, в этом случае преобладала в его душе; он думал, что Любуша останется без его пригляда; а кто знает, как воспользуется этим Святогор?..
Старейшинский сын в эту минуту забыл и о мрачном предсказании Мала, и о собственной слабости; снова муки ревности делали его несчастным и жалким.
— Как, неужели же никого не найдётся среди вас, кто бы перевёз меня? — с отчаянием в голосе воскликнул он, оглядывая мрачные лица варягов, окружавших его плотной стеной.
— Если угодно, княжич, так я могу услужить тебе, — раздался вдруг звучный голос.
— Святогор! — воскликнул чуть не с ужасом Вадим.
— Да, я, княжич, неужели ты боишься мне довериться?
— Нет, нет, я готов идти с тобой! — теперь уже с радостью воскликнул Вадим. — Пойдём. Я вполне готов идти.
— Но ведь это сын Володислава! — угрожающим тоном произнёс один из варягов. — Оставь его, Святогор, не стоит он того, чтобы ты ради него рисковал своей жизнью. Гляди, какие тучи на небе!..
— Ничего, я знаю Ильмень! — возразил ему Святогор. — Я не боюсь грозы!..
Он сам спешил на тот берег Ильменя, в надежде повидать свою возлюбленную.
Никакое мрачное предчувствие не шевельнулось в его душе. Он знал, что Вадим не особенно расположен к нему, но всё-таки был далёк от мысли, что оказывает услугу своему заклятому врагу.
18. В объятиях смерти
еобъятной водной пустыней раскинулся среди своих низких берегов старый Ильмень. С средины его зоркий глаз ещё кое-как заметит далеко-далеко на горизонте тоненькую чёрточку — берег, но с одного края на другой ничего не видно. Плещут только мутные валы с зеленоватыми гребешками, и постоянно плещут бурливее Ильменя и озера, пожалуй, нет...Так, по крайней мере, думали в то время.
Действительно, морем казался местным славянам их старый Ильмень — он ведь и тогда был таким же старым, как и сама земля. Залёг он в низкие свои берега, среди лесов дремучих, залёг и бурлит день и ночь, пока суровый мороз не наложит на него свои ледяные оковы. И тогда он, особенно ближе к весне, нет-нет да и разбушуется. Недаром не одни только реки да речонки в него свои воды несут, есть и подземные ключи, что славное озеро славянское питают. Напоят они его своей водой досыта, почует старик свою силу, встрепенётся, взломает лёд; но хитёр и силён мороз, не даёт до весны разгуляться ему, снова сокрушит его порыв могучий и уложит силу молодецкую под покров ледяной...
А как подойдёт весна-красна — ну, тут уже никому не справиться с Ильменем-молодцом. Разбушуется он, разбурлится, переломает лёд рыхлый и снова, как феникс из пепла, восстанет грозный, величавый, могучий.
Страшен Ильмень в бурю...
Нет почти у него высоких берегов. Нечему защитить его от порыва ветра. Весь он как на ладони. Ветру — гуляй не хочу.
И ветер гуляет.
Налетит — разом зеленоватыми гребешками вся поверхность Ильменя покроется, валы, один другого выше, так и вздымаются и брызжут пеной, со дна же песок, трава так и поднимаются, потому что не глубок Ильмень и волны легко песок на поверхность выносят.
Горе неопытному пловцу, что в бурю рискнёт на озеро выйти. Не миновать ему гибели. Где же слабому человеку с разъярённой стихией справиться! Закрутят его валы грозные, опрокинут утлое судёнышко, захлещут его водой — нет спасения.
Вот и теперь нависли над Ильменем тучи чёрные, грозовые, низко совсем плывут они но поднебесью. День они затуманили, солнце скрыли. Однако всё кругом тихо, зловеще тихо. Даже Ильмень сам затаился, как будто готовится к нападению грозного, могучего врага, с которым вот-вот в бой вступить придётся. Только всё больше и больше зеленоватых гребешков на его поверхности взбивается.
Зеленеет старик от злости, что ли?
Но что это за едва заметная точка среди озера чернеется? Ведь она как будто даже движется? Уж не челнок ли какой спешит к берегу до бури добраться?
Так и есть — челнок...
Двое смельчаков на нём.
Это Вадим и варяг Святогор.
Их челнок, на котором они осмелились выйти в озеро, был самой первобытной конструкции — просто выдолбленный и обожжённый потом ствол гигантского дуба. Однако это неуклюжее судно всё-таки легко скользило по поверхности всё ещё зловеще-спокойного Ильменя.
Оба пловца с тревогой посматривали на покрывавшееся тучами небо.
— Не уйти до бури, — произнёс наконец один из них, сидевший на корме челнока. — Сейчас поднимется ветер...
— Почём знать, Вадим, — отозвался другой, — теперь и до берега недалеко, как-нибудь да доберёмся.
— Нет, Святогор, смотри.
Как раз в эту минуту налетел шквал. Ильмень как будто только этого и ждал. Сразу загуляли по нему валы, догоняя друг друга. Сильный порыв ветра рассеял было тучи, но потом они снова сомкнулись — и стало над озером ещё мрачнее и темнее.
— Держись! — крикнул опять Вадим.
Новый шквал, за ним другой, третий. И вдруг со всей своей страшной силой заревела буря.
Один другого выше вздымаются валы. Челнок то с быстротой молнии взлетает на самый гребень их, то опять опускается в водную бездну.
Нечего и думать о сопротивлении разбушевавшейся водной стихии, у погибающих и не мелькала даже мысль о спасении, они только старались по возможности отдалить страшную минуту, нисколько не сомневаясь, что сама по себе она близка и неизбежна.
Несмотря на весь ужас положения, злобно по-прежнему глядит на Святогора старейшинский сын. Его чёрные глаза так и мечут молнии.
Он как будто позабыл о грозившей опасности только и думает, что о своём враге. Вспоминается ему предсказание Мала.
Думает, что для него не поехал бы смелый варяг, и ревнивые мысли снова волнуют его.
Вот теперь Святогор спешит к Любуше, а то бы он и не взялся перевозить Вадима через озеро... Молод он, да Ильмень-озеро отлично знает; понимал, что буря будет, а всё-таки пошёл...
— Князь Вадим, — прервало размышления молодого человека радостное восклицание Святогора, — гляди, берег близко!
— Где? — быстро поднялся с сиденья на корме Вадим.
Действительно, совсем близко от них, за бегущими валами, виднелся окутанный туманом берег. Слышен были даже шум деревьев в дубраве.
— Слава Перуну! — воскликнул снова Святогор и вдруг громко, тревожно закричал: — Держи челнок!
Не успел Вадим осознать всей грозившей им опасности, как громадный вал, что лёгкое пёрышко, поднял челнок сбоку, ударил в его борт, и вслед за тем среди рёва бури раздались два отчаянных крика.
Опрокинутый челнок понёсся к берегу.
Он был пуст...
19. Старый норманн
а берегу Ильменя, недалеко от того места, где из него вытекает Волхов, на много-много вёрст кругом раскинулась заповеданная жрецами роща. Вековые могучие дубы, прямые, как стрелы, сосны, раскидистые ели разрослись в ней на свободе. Рука человека не касалась их, а своих ли постоянных обитателей — лёгкой векши, хитрой лисицы, неуклюжего медведя — страшиться дремучему бору?А человек, это самое слабое и вместе с тем самое могущественное из созданий, сюда, в эту глушь, зайти не решится.
Свято хранят свои тайны служители Перуна, не допустят они сюда, в эту рощу, грозному богу посвящённую, ни князя родового, ни воина славного, ни человека простого.
Нет никому доступа в заповеданную ими рощу — кто бы ни был он, лютая смерть ждёт ослушника. Грозен Перун, требует крови он человеческой, и горе тому роду или племени, которое призыва жрецов не послушает и намеченную жертву не выдаст.
Вот у самого истока Волхова, на холме высоком стоит идол грозного бога. Из дерева истукан сделан, и сделан-то как! Грубо, неуклюже, и подобия человеческого не узнать в нём, а чтут его все славяне приильменские, и свято чтут — высшим из богов его считают, и за всякое своё прегрешение кары тяжкой от него ждут.
Когда появился этот истукан на холме, никто не помнит. А служители Перуна молчат, ни одним словом не обмолвятся, только для жертвоприношений время от времени созывают они народ славянский и пред истуканом приносят свои кровавые жертвы.
Но Перун велик и ужасен только для славян. Только они одни почитают своего грозного бога, страшатся проникнуть в заповеданную рощу, подойти без разрешения его служителей к холму, на котором высится его истукан.
В самой глуши рощи, на берегу шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда и жрецы Перуна не заходят, поселился человек...