К последней категории норманнских витязей-купцов принадлежали и прибывшие в Новгород к Гостомыслу ярлы Фарлаф, Инглот, Руар и Стемид.
С ними возвращалась из далёкого пути небольшая, но прекрасно вооружённая и дисциплинированная дружина, под охраной которой им никто не был страшен.
Теперь они шли на свою далёкую родину из Византии с тяжело нагруженными судами. Норманны хотели запастись мехами, так как рассчитывали на их большой спрос в ближайшей к ним Британии, с которой они имели оживлённые торговые сношения.
Кроме того, им хотелось отдохнуть на последней стоянке, прежде чем пускаться в путь по бурному Нево, который в ту пору года был особенно грозен.
Поэтому они с большим удовольствием приняли предложение Гостомысла погостить в Новгороде.
Хитрый посадник не без задней мысли сделал это предложение. Он рассчитывал, что пока в Новгороде присутствуют норманны, будет возможность укрепиться во власти. В этих видах он всеми силами старался угождать северным гостям. Пиры в посадском доме не прекращались, как не прекращались они в самой Вальгалле. Мёд лился рекой.
Вкусные яства не сходили со столов. Под влиянием этого даже Стемид как будто начал забывать про нанесённую ему обиду.
За это время Стемид, а за ним и другие его товарищи, успел подружиться с племянником Гостомысла — Святогором. Славный юноша привлёк к себе их симпатии.
— Вот бы нам такого! — качал головой Руар. — Славный бы из него вышел варяг!
— Да я и так варяг! — улыбаясь, отвечал Святогор.
— Ну какой! Просто солевар ты, как все здесь тебя называют. Варяг наш — не то!
— Что же он?
— Наш варяг — свободный воин!
— Верно! — поддержал товарища Инглот. — Всякий чужеземец, кто к нам приходит, да к викингам, а нет и к самим конунгам в дружину попадает, — всех варягами зовут по-вашему?
— Уже и по-нашему!
— Именно так! Много вас, славян, у нас. Языка они нашего не знают. Все, как приходят, варягами себя зовут. И пошло — что ни чужеземец, то варяг... По ним и море наше названо Варяжским[10].
— И много наших там? — заинтересовался Святогор.
— Говорю, много... Есть такие, что и в третьем, и в четвёртом поколении живут, — мы зовём их россами.
— Храбрый народ! — похвалил россов Руар. — Все молодцы один к одному — крепкие, рослые, здоровые.
— И новгородских много?
— Этих больше всех... Из вашей стороны так и валят. Сам, думаю, знаешь, как твои солевары к нам рвутся.
Разговоры эти велись всё чаще. Пылкие рассказы норманнских витязей распаляли воображение молодца. После бесед с ними долго не мог он заснуть. В воображении его рисовались картины привольной, полной бурь и тревог жизни в далёкой Скандинавии. То слышался ему призывный крик викингов, созывающих на бой своих воинов, то отчаянные вопли побеждённых, бегущих толпами с поля брани. В грёзах эти сцены битв так живо рисовались Святогору, что он как бы сам себя видел то в рядах норманнских дружин, то на борту лёгкого, остроносого корабля викингов, смело бороздящего воды неведомых бурных морей.
Между тем норманны не теряли времени даром. Руар и Инглот поочерёдно объезжали раскинувшиеся по берегам Ильменя и впадающих в него рек селения, где скупали меха. Фарлаф вёл торг с наезжими купцами из кривичей и мери. Только Стемид постоянно оставался дома.
Храбрый ярл всё ещё не мог простить нанесённой ему главным перынским жрецом Велемиром обиды.
Исчез его старинный товарищ Рулав, исчез загадочно, так что и следов после него не осталось. Рассказам о том, что он случайно утонул, Стемид не верил, зная по собственному опыту, что значит случайность, после беседы с жрецами Перуна.
«Отомстить им надо! Но как? — ломал ярл голову. — И за свою обиду, и за гибель товарища, чтобы наперёд они знали, как шутить с норманнскими воинами».
Эти мысли не давали Стемиду покоя.
Вместе с тем он всё более привязывался к Святогору. Племянник Гостомысла положительно стал его любимцем. Норманн помнил, с какой самоотверженностью кинулся юноша в Волхов, чтобы спасти от смерти человека, которого он даже не знал.
«Увезти бы его с собой!.. На Росслагене теперь старый Бела конунгом. Он любит такой народ. Да и нужны они ему — ведь у него почти все варяги. Вот бы обрадовался старик, если бы ему такого молодца доставить!»
Руар и в особенности Инглот разделяли симпатии своего друга к молодому славянину.
Святогор со своей стороны платил им тем же.
Однако время шло.
Между Фарлафом и Гостомыслом начались какие-то таинственные переговоры. Подолгу, чуть не до рассвета засиживались за беседой новгородский посадник и его гость. О чём говорили они, никто — даже ближние люди Фарлафа — не знали.
Мехов у норманнских витязей накопилось уже много. Но они всё медлили с отъездом в Скандинавию. Да и Гостомысл старался по возможности отсрочить их отъезд.
Новгородцы за долгое пребывание норманнов свыклись с ними, а иные даже сдружились. Руар и, в особенности, Инглот, весёлый и всегда готовый рассказывать что-нибудь занимательное из своих похождений, были дорогими гостями в каждом доме.
Но время шло.
Норманны наконец стали собираться в далёкий путь. Даже Стемид как будто позабыл о своём пропавшем друге.
Понятно, что знал об их сборах и Святогор.
— Вот шёл бы с нами, сам настоящим варягом сделался бы! — искушал Фарлаф, тоже от души полюбивший Святогора.
— Нет, нельзя! — вздыхал тот.
Он молчал о том, почему именно нельзя. Но рассказы норманнов глубоко запали ему в сердце.
«Сходить бы с ними да потом вернуться сюда и зажить с Любушей!..» — мечтал он.
Он заметил, что в последнее время Любуша стала очень задумчива и грустна. Не раз он подмечал, что глаза её заплаканы, но причины её горя он постичь не мог. Сама же девушка ничего не говорила возлюбленному.
Вместе с тем, в редкие, правда, встречи Святогор не раз замечал мрачный взор Вадима, что останавливался, как бы невзначай, на нём.
«Чего это он?» — недоумевал Святогор.
Дядя Гостомысл стал относиться к юноше ласковей, и тот, заметив эту перемену в обращении, сам мало-помалу начал сближаться со стариком.
Однажды он даже решился поведать ему свою сердечную тайну.
Многих усилий, долгой борьбы с самим собой стоило это юноше. Ему всё почему-то казалось, что дядя будет непременно против этого союза.
Предчувствие не обмануло его.
Святогор говорил с Гостомыслом со всем пылом влюблённого. Доводы, приводимые им, казались ему неопровержимыми...
С замирающим сердцем ждал он ответа.
Гостомысл выслушал племянника внимательно, не перебивал его, но когда тот закончил, покачал головой:
— Нет... если ты спрашиваешь меня и признаешь над собой мою волю, то знай, что никогда не разрешу тебе этого!..
— Отчего же?
— Я дал слово твоему отцу заботиться о тебе, беречь тебя, как родного сына. Поэтому и не даю тебе разрешения, и имею на это причины.
— Какие же, Гостомысл, скажи?..
— Много горя должна причинить тебе эта девушка...
— Горя?.. Откуда ты это знаешь? Ты никогда ни о чём подобном не говорил мне.
— Не говорил раньше, скажу теперь, так как должен предупредить... Когда ты родился, твой отец и я гадали о твоём будущем. Хочешь узнать, что мы узнали через гадание?
— Я жду...
— Самое большое горе в жизни будет тебе через девушку, которую впервые полюбишь... Глубока будет твоя сердечная рана, и во всю остальную жизнь не заживёт она...
Святогор усмехнулся.
— Что же! Если и горе, так из-за неё. Вместе с ней я готов ко всему...
— Я оберегаю тебя, — холодно молвил Гостомысл. — Исполняю клятву, данную твоему отцу... Знай, что я не только никогда не дам тебе своего согласия на брак с девушкой из рода Володислава, но если ты решишься поступить против моей воли, буду изо всех сил препятствовать тебе... Прими лучше мой совет: забудь эту девушку и выкинь из сердца свою любовь!
Слова эти были сказаны так, что Святогор не осмелился перечить дяде, но в душе всё-таки решил, что, несмотря ни на какие мрачные предсказания, жить он без Любуши не может...
14. Подарок-спаситель
Цель оправдывает средства.
«
акое горе может причинить мне Любуша? Что за странное предсказание!» — размышлял Святогор после решительного разговора с дядей.Он стал припоминать свою прошлую жизнь, своё детство.
Матери он своей не помнил, отца же видел так редко, что черты его теперь очень смутно всплывали в памяти. С малых лет он жил у дяди Гостомысла, чуть не годами не видя отца. В то время Гостомысл был совсем маленьким человеком — подстаростой в одной из пятин, приписанных к «концу» уже перешедшего в то время на новое место Новгорода.
Гостомысл всегда любил племянника, обещавшего сделаться в юношеском возрасте образцом славянской красоты.
Только когда являлся отец, образ жизни Святогора изменялся коренным образом. Целыми днями рыскали они вместе по полям и дубравам. Святогор быстро развивался и в юношеском возрасте не обманул надежды Гостомысла.
Благодаря странствованиям с отцом в юноше развилась необыкновенная страсть к свободной, привольной жизни и настолько привилась, что Святогор не променял её на душные посадничьи палаты, когда вече выбрало Гостомысла в посадники. Сколько раз дядя ни предлагал Святогору остаться у него, просьба эта мало действовала. Святогор предпочитал жизнь в лесу и на озере. Только изредка, в самых исключительных обстоятельствах, забредал он в Новгород в гости к дяде.
Куда исчез его отец, Святогор этого не знал. Знал он только одно: что между отцом и старым Володиславом давно существовала вражда. Но вследствие ли её исчез отец Святогора с лица земли славянской — никому не было известно.
Гостомысл же молчал, не открывал тайны племяннику. Тем не менее тот инстинктивно чувствовал если не ненависть к Володиславу, то, по крайней мере, сильную неприязнь.
«Уж не по этой ли причине и запрещает мне дядя стать мужем Любуши? — размышлял он, расставшись с Гостомыслом после решительного разговора. — Любуша же из Володиславова рода!»
Эта мысль навела Святогора на долгие раздумья.
«Что же нам, если была вражда между отцом и Володиславом! Мало ли чего случается! Любуша или её отец, старый Простен, в этом не виноваты. Вряд ли её любовь может причинить мне горе... Что она может дать, кроме счастья? А я ради этой любви всем пожертвую. Ушёл бы я с норманнами в варяги за море, и если бы вернулся когда-нибудь сюда, на Ильмень, то вернулся бы славным витязем. Только не оставлю я Любушу, не уйду от неё никогда. Пусть погибну здесь... Лучше смерть с ней, чем жизнь без неё!..»
Такие думы не давали покоя молодому богатырю.
— Эй, Святогор! Пойди-ка скорее сюда! — раздался поблизости голос Стемида.
Юноша обернулся и с улыбкой пошёл на зов добродушного норманна.
Тот же, ласково улыбаясь, подманивал его к себе.
— Ну что же ты? С нами? — спросил он.
Святогор покачал головой.
— Отчего?
— Не могу, Стемид! Родину бросить жалко!
— Перестань глупить... Пойдём!
— Рад бы, да не могу...
— Верно, девица какая приворожила? Оставь... Много их впереди у тебя будет... Такие ли красавицы у франков есть!
Но Святогор молчал, грустно улыбался в ответ ярлу.
— Что ж, твоё это дело! Как знаешь... А вот хочу я тебе подарок сделать — настоящий норманнский.
Стемид вытащил откуда-то, по всей вероятности, заранее приготовленную кольчугу и развернул перед глазами юноши.
— Нравится?
— Как не нравиться! Такой рубашки, пожалуй, во всей славянщине нет...
— Верно, что не сыщешь... Испытанная уже. Калёные клинки ломались! Вот тебе я её и дарю.
Святогор, обрадованный таким знаком внимания, не знал, как и благодарить норманна.
— Надень-ка! Посмотрю на новом друге старого...
Кольчуга живо была надета. Она оказалась как раз впору.
Стемид долго любовался на свой подарок.
— Ты мне жизнь тогда на Волхове спас. А кольчуга меня много раз от стрел и мечей вражеских оберегала — и тебе такую же службу сослужит... Носи!
Стемид как в воду глядел: кольчуге его скоро пришлось сослужить Святогору немалую службу.
Поздно вечером, распрощавшись с друзьями-норманнами, очень довольный подарком Стемида, оставил Святогор посадничьи хоромы. Дядя оставлял его у себя, но юноше хотелось побыть одному. Отговорившись тем, что на озере поставлены верши, он ушёл и скоро уже шагал по одному из новгородских «концов», направляясь к Волхову, где у него был оставлен чёлн.
Светила тускло луна. Город спал уже крепким сном; даже спущенные на ночь собаки молчали.
Юноша совсем уже был близко от берега; ещё несколько шагов, и он ступил бы в свой чёлн. Вдруг какая-то фигура преградила ему дорогу. Не успел Святогор опомниться, сообразить в чём дело, как внезапно возникший перед ним человек взмахнул рукой, и он почувствовал сильный удар в левую сторону груди и затем скрежет стальных колец.
Подарок Стемида спас юношу. Направленный прямо в сердце нож только скользнул по кольчуге и сломался у самой рукояти.
Прежде чем Святогор успел взглянуть в лицо презренного покусителя, тот, громко вскрикнув, быстро скрылся за строениями.
Юноша хотел было пуститься за ним в погоню, но потом махнул рукой. Святогор понял, что только благодаря кольчуге остался цел; поднимать же шум, будить «концевых» старост и подстарост он не пожелал.
— Попался бы мне днём! — погрозил он вслед злодею. — Расправился бы я с тобой!..
Однако этот случай натолкнул его на новые мысли. Святогор понял, что у него есть враги — и враги, готовые даже пойти на убийство. Подлые враги, не гнушающиеся убийством из-за угла...
«Хотелось бы мне знать, кто это!» — раздумывал Святогор, спускаясь к челноку.
Вскоре он был уже в полной безопасности — на середине Волхова.
Между тем нанёсший ему удар человек опрометью бежал совсем в другую сторону. Он скоро выбежал за город. Здесь, стараясь держаться в тени окраинных построек, поджидал его всадник.
— Что? — прозвучал в ночной тишине тревожный вопрос.
— Он заколдован, княжич! — едва переведя дух, отвечал убийца. — Нож не берёт его. Сломался!
Всадник злобно вскричал:
— Жив? Ты промахнулся, презренный смерд!
— Нет же, говорю! Я ударил верно... Не моя вина, если он заколдован. Нож мой сломался, как сгнившая щепка!
— Что же теперь делать?
— Против колдовства нужно действовать колдовством. Следует заговорить нож, только тогда твоя воля исполнится...
— Я не знаю такого человека.
— Есть такой в наших местах. Поможет тебе болгарский кудесник Мал.
Говоривший вскочил на коня, и оба всадника умчались во тьму.