После весёлого пира новгородские послы, перебравшиеся на всё время пути к князю на его драккар, чувствовали себя так тяжело, что даже не проснулись и не вышли из шатра, где им были приготовлены постели.
Владимир и Добрыня, привыкшие у скандинавов к шумным и обильным пирам, как и всегда, занимали свои места на кормовой палубе, следя за отправлением в путь судов. Малкович был весел, как никогда. Первый успех окрылил его, и он был уверен, что скоро увидит племянника киевским князем.
— Нечего нам и засиживаться в Новгороде, — говорил он, — отдохнём и пойдём на Днепр. Врасплох застанем Ярополка. Он и дружин собрать не успеет, как мы появимся. Киевляне бы только нас приняли.
Он говорил и в то же время искоса поглядывал на племянника. Опять тени тяжёлой тоски залегли на лицо Владимира. Он слушал Добрыню рассеянно, не отвечая ему ни слова, не разделяя его радостного настроения.
— Да что ты такой? — не вытерпел, наконец, Малкович. — Или и не рад, что так всё выходит?
— Нет, Добрыня, как же не радоваться-то? Рад я!
— Так чего же грустишь-то?
— Мучает меня клятва моя. Нехорошо я сделал, что обещал Беле вывести на Руси христиан. Покойная бабка Ольга вспоминается. Ведь она христианкой была. Потом и клятву я свою нарушил.
— Как это?
— Зыбата здесь.
— Прастенов сын?
— Да, он. Он христианин, и нет у меня зла на него, нет зла и на других христиан. Нарушаю я клятвы и не могу ненавидеть их.
— Вон ты о чём. И охота себя терзать? Ну, нет на христиан зла, так и пусть не будет его.
— Да ведь я клялся Беле.
— Клялся вывести христиан, когда будешь киевским князем и сокрушишь Ярополка. С тех пор и твои клятвы действовать будут, а до той поры позабудь ты их совсем. Вот и всё.
Лицо Владимира вдруг просветлело.
— Добрыня! Ведь правда твоя, — вскричал он, — пока я не киевский князь, от своих клятв я свободен, Правда, правда. А я-то Зыбату прочь от себя прогнал. Спасибо, дядя, и тут ты меня выручил.
В порыве благодарности Владимир обнял Добрыню.
— Ну, то-то же, — говорил растроганный этой лаской племянника Малкович, — ты только меня в таких делах слушайся, и всё ладно будет. Вот добыть бы только Киев, а там мы от старого Белы отделаемся. Он-то хитёр, да и мы не просты. Только бы Ярополка сокрушить.
После этого разговора Добрыня уже не видел грусти на лице своего племянника. Владимир стал весел, да и не было времени задумываться ему. Новгородцы теперь не отходили от него. Быстро узнал князь обо всём, что случилось у истоков Волхова за два года его отсутствия, и понял, что новгородцами руководило в желании иметь князя не одно только тщеславие, а и необходимость получить твёрдую власть, которая могла бы усмирить внутренние междуусобицы и укротить своевольных вечевиков, постоянно их затевавших.
Владимир в остальные дни пути не один раз обдумал всё, что намеревался делать, несколько укрепившись на Волхове. Месть Ярополку была для него лишь поводом к захвату киевского княжения. Были у него другие враги, при одном воспоминании о которых вспыхивало гневом его сердце.
«Не хочу разуть сына рабыни!» — вспомнил он гордый ответ Рогнеды Рогвольдовны, дочери полоцкого князя. «Так нет, я заставлю тебя разуть мои ноги», — думал он тогда, и в его воображении рисовалась уже картина унижения гордой княжны.
А путь с каждым днём всё уменьшался. Новгородские ладьи и варяжские драккары вошли, наконец, в бурное и шумливое Нево. Далеко-далеко раскинулась перед ними беспредельная водная пустыня. Громадные волны ходили на просторе. Суда держались берега и благодаря этому благополучно вошли в устье Волхова, в то время также очень широкого и бурного. Здесь им путь преградили пороги. Не доходя до них, все суда стали у берега. Далее приходилось идти «волоком», то есть тянуть ладьи и драккары по суше.
Это была только первая остановка князя на родной земле. Остановились у Ладоги-крепостцы, поставленной у порогов ещё Рюриком, шедшим этим же путём из Скандинавии в Новгород после призвания своего на княжение. Крепостца была занята новгородскою дружиною. Здесь уже узнали, что возвращается обратно на Русь ушедший из неё новгородский князь, и с великим почётом встречали Владимира. Невольно вспомнилось Святославову сыну, как за два года перед тем уходил он, прячась от людей, боясь за свою жизнь, уходил один, с немногими слугами. И вот теперь он возвращается в числе сильной дружины, и все, кто ни попадался на пути, встречают его как любимого, долгожданного вождя.
«Нет, — восклицал про себя Владимир, — никогда не отдам я своей земли Святовиту! Никогда не позволю иноземцам распоряжаться ни на Волхове, ни на Днепре. Только бы стать мне киевским князем — все мои заботы обращу я на то, чтобы счастлив был народ мой. А варягов да Освальда с его норманнами Добрыня всегда усмирить сумеет».
5. ВЕЧЕ
ротяжный, но гулкий звон колокола, раздававшийся из новгородского Детинца, всколыхнул сразу всех обитателей древней столицы северной приильменской Славянщины. Словно громадный муравейник, зашевелились новгородские «концы», улицы, сходившиеся с различных сторон у Детинца. Концевые старосты торопливо пробегали вдоль домов, что есть силы стуча в их наружные двери и окна. Колокол был вечевой, звон его созывал новгородцев на всенародное вече, и каждый свободный новгородец, кто бы он ни был, важный ли гость, или дружинник, несчастный ли жалкий бедняк, со всех ног бежал в Детинец — сильную крепость на холме левого берега мутного, бурного Волхова. Словно гигантский паук залёг Господин Великий Новгород в истоке древней славянской реки. Как будто навес какой, висело над ним беспредельное озеро Ильмень, находившееся несколько выше его. Сверкающей на солнце гладью оно, казалось, вот-вот опрокинется вниз со своей высоты и зальёт массою своих вод оба низменных берега, поглотит этот город с его деревянною крепостью, с его вытянувшимися по прямым линиям богатыми и бедными домами. Тёмными точками на сверкающей глади озера виднелся высокий Перынский холм, где когда-то давным-давно жило, как гласило предание, страшное чудовище-волхв, не пропускавшее никого ни в реку, ни с реки без тяжкой дани. Наискось от Перынского холма, значительно ниже истока, находилось Рюриково городище, остров с крепостцой, построенной первым новгородским князем Рюриком. Их со всех сторон окружала вода, и, казалось, только они и сдерживали Ильмень и не пускали его опрокинуться и залить город.Волхов выходил из Ильменя без обычного для всех рек, протекающих по низменностям, истока. Он, выйдя из озера, сразу становился широким и бурным и, несколько сузившись за Рюриковым городищем, красивой змеёй-лентой извивался среди своих низких берегов, то выгибаясь крутым коленом, то врываясь в сушу острым заливом, то разрывая дремучие надбрежные леса и совсем теряясь в них.
Около Новгорода Волхов был необыкновенно оживлён. Во все стороны крестил его мутные волны десяток тупоносых тяжёлых лодок, вертлявых челноков; весь левый берег на всём протяжении города сплошь был уставлен зачалившими тут большими торговыми судами: днепровскими стругами, новгородскими ладьями, скандинавскими драккарами и галерами, составляющими новгородский флот. На судах и на берегу около них кишели люди. Одни были в длиннополых кафтанах и остроконечных шапках-колпаках, другие в широкополых шляпах и белых рубахах, третьи в чёрных и цветных, пёстрых одеяниях иноземцев. Тут были и купцы, «гости новгородские», и заезжие из-за моря, явившиеся сюда, чтобы на золото, серебро, дорогие уборы и материи выменять меха, которыми в ту пору изобиловал Новгород.
Вся эта толпа шумела, кричала, смеялась, бранилась, и даже рослые, бородатые воины в латах и панцирных рубашках, расхаживавшие по берегу, не были в состоянии восстановить какой бы то ни было порядок.
Звон вечевого колокола остановил все дела, которым отдались было новгородцы, сразу оборвал весь обычный торговый шум. Народные волны так и хлынули в Детинец.
Там было в ту отдалённую пору немало строений: палаты посадника да пустовавшие палаты князя, избы для дружины, всегда готовой к отражению всякого врага, хотя бы это были сами вспыхнувшие буйным огнём новгородские граждане, да на средине обширной площади — высокий вечевой помост с большим колоколом, укреплённым в раме из брёвен-брусьев.
Много прошло времени после того, как заговорил этот колокол, созывавший своим медным языком всех новгородцев.
Шумя и гудя, волновалось вокруг вечевого помоста бурное живое море. Скоро стало так тесно на площади, что вновь прибывшие взбирались на крыши изб, на крыльцо палат и даже на ступени помоста, так что дружинники едва-едва могли сдерживать напор толпы. Крик и шум стоял невозможный. Никто не хотел никого слушать, все говорили и кричали в одно время, и среди этого гама, словно прорезая его, уныло, прерывисто звучал колокол вплоть до тех пор, пока из палат посадника не вышли сперва степенные, а затем именитые бояре и, сопровождаемые дружинниками, расчищавшими им путь среди толпы, не тронулись к помосту. Там они разместились, одни на ступенях, другие на самом помосте; отдельно ото всех стал выборный посадник, и лишь тогда смолк колокол.
И посадник, и все бояре равнодушно смотрели на бесновавшуюся у их ног толпу. Привычны они были уже к этому вечевому шуму и только зорко поглядывали, как бы не вышло где драки или поножовщины, ибо в этом случае трудно было бы сдержать народ и всё могло бы закончиться кровопролитием.
— Начинать, что ли? — тихо спросил посадник у именитых бояр, находившихся вместе с ним на помосте.
— Успеем ещё, пусть вдоволь наорутся, — было ответом.
Вече, действительно, скоро притомилось. Крик и шум стали стихать. Можно было разобрать и отдельные восклицания.
— О чём вече-то? — кричали ближайшие. — Опять что ли, о князе?
— Так порешили мы с князем, пусть идёт!
— Только бы по старине правил.
— Не то сгоним.
— Теперь пора, будто угомонились малость! — шепнул посаднику старейший из именитых бояр.
Тот кивнул ему в ответ и, подойдя к самому краю помоста, закричал, что было сил:
— Послушайте, мужи новгородские и людины, все послушайте речи моей.
— Говори скорее, — раздались голоса, — а мы судить будем.
— Решили мы все здесь, на свободном вече, — продолжал посадник, — что негоже Господину Великому Новгороду быть ниже Киева, ибо есть у сего града свой князь. А так как такого князя у нас нет, то и призвали мы опять к себе князя Владимира Святославовича; без принуждения чьего-либо призвало его вече; выслушал послов наших князь и согласился идти к нам и править по старине и вольностям нашим, ничем их не нарушая и оберегая их, как зеницу ока своего. Об этом было уже вече, и всё вам послы наши сказали.
— Так, так. Знаем это, — загремели криком, — где же он, князь-то, нами избранный, отчего его нет до сей поры?
— Вот и собрали мы вас на вече, — перекричал всех посадник, — чтобы сказать вам: идёт князь Владимир Святославович и ополдень должен уже здесь быть; великою честью должны мы его встретить, челом ударить ему всенародно, дабы был он к нам милостивив, от врагов защищал, правых виновным в обиду не давал, судил по обычаям дедовским и был бы за весь народ приильменский один за всех и нам бы всем быть за него одного!
Весть о том, что избранный князь уже близко, ошеломила вечевиков. Они все стихли, крик и шум прекратились, всем как будто стало не по себе.
— Что же теперь, люди добрые, — проговорил один из степенных бояр, — чего призадумались? Сами под ярмо полезли, так уж думать нечего; теперь нужно идти на берег да встречать князя великой честью. Не то худо будет. Не один он идёт, с ним и Добрыня Малкович.
Вече встрепенулось. Хорошо знали новгородцы крепкую руку Добрыни, показал он им себя, и теперь сразу припоминалось им, что не любит Владимиров дядя противоречий, хотя бы противоречия и от самого веча шли.
— Не хотим Добрыни, не хотим! — разом закричало множество голосов. — Пусть князь один к нам идёт.
— Не хотим, не хотим! Пусть князь от себя Добрыню прогонит!
— Владимира Святославовича себе в князья выбирали, а о Добрыне Малковиче и речей не было.
У Добрыни были, однако, в Новгороде и сторонники.
— Нельзя так, — кричали с другой стороны, — племянника берём, так негоже его с дядей разлучать.
— Обоих принимаем!
— Пусть оба идут!
Мнения разделились. Поднялся невообразимый крик. Вечевики с пеной у рта наступали друг на друга. В отдалённых углах площади уже завязывались драки. Шум становился зловещим. Разгоравшиеся страсти легко могли довести всех этих людей до кровопролитной рукопашной схватки, слышался уже лязг железа: это наиболее буйные из вечевиков схватились за оружие.
Но в тот момент, когда общее напряжение возросло до последней степени, вдруг с Волхова донеслись громкие звуки рогов. С поразительной быстротой смолк весь крик, шум, сами собой успокоились вспыхнувшие было страсти.
— Князь, князь прибыл! — пронёсся среди вечевиков крик, и вся толпа, забыв о недавнем несогласии, стремглав пустилась от Детинца на волховский берег.
6. КНЯЗЬ
а берегу вечевики увидели, что княжеские суда, никем не замеченные, успели подойти к самому Детинцу. Невольно приумолкли те, кто был против Добрыни Малковича.Словно лес из копий вырос на подошедших драккарах и ладьях. Ярл Освальд так расположил свои норманнские и варяжские дружины, что с берега казалось их гораздо более, чем было на самом деле.
Но не это усмирило, успокоило толпу: на большой, богато убранной ладье народ увидел своего избранника, князя Владимира Святославовича, при виде которого невольно все, даже самые бурные, самые бесшабашные, поддались его обаянию. Князь стоял, освещённый солнцем, посредине ладьи, так что его можно было заметить издали. Он был в блестящих медных доспехах и шлеме викинга. Солнечные лучи так и сверкали на его броне и, преломляясь на меди шлема, рассыпались сиянием вокруг его красивой головы. Густые кудри Владимира выпущены были из-под шлема и струились по плечам. Левой рукой он опирался на длинный, с крестообразной рукоятью, скандинавский меч, правую положил на плечо Добрыни Малковича, одетого в панцирную рубашку до колен и высокий новгородский шишак.
Рядом с красавцем князем Добрыня казался олицетворением могучей силы, и вечевики невольно залюбовались на этих двух людей. Забыто было прошлое; толпа отдалась обаянию торжественной минуты, и вместо угроз с берега нёсся один только приветный клич:
— Привет тебе, солнышко наше красное, привет тебе, князь Владимир Святославович!
Из Детинца вышли и спустились к самой воде посадник и все бояре. И на них подействовала торжественность минуты, и они невольно поддались общему чувству. Кое-кто из бояр даже прослезился. Вместе с народом все они кричали приветствия, а в это время с княжеской ладьи были уже скинуты на берег сходни, и князь, сопровождаемый Добрыней, Освальдом, Эриком и послами Новгорода, легко сошёл на твёрдую землю.
Одновременно с ним бесшумно выскочили на берег его дружинники, и прежде чем новгородцы могли опомниться от неожиданности, вдоль берега вырос лес копий и будто сама собой образовалась стена из норманнских и варяжских щитов.
Всё это произошло с поразительной быстротой и в таком стройном порядке, что даже самые буйные вечевики поняли, что теперь им нужно попридерживать языки.
Перед ними была внушительная сила; они сами подпустили её и дали возможность застать врасплох Новгород.
Каждый понимал, что достаточно только одного движения прибывшего князя, и вся эта живая стена двинется вперёд и сметёт всё, что ни попадётся ей на пути.
Ворота Детинца были отворены, и занять крепость для прибывших воинов ничего бы не стоило, а вместе с крепостью и весь Новгород немедленно попадёт в руки пришельцев.