За последние три года в летно-испытательном центре мало что изменилось: Арефьев по-прежнему трудится на приемке летно-спасательных средств, они сдружились, а вот Батуров, вернувшись неделю назад из отпуска, вдруг ни с того ни с сего написал рапорт, просит перевести его на инженерную работу. Странный, взбалмошный человек. С женой не ужился, с любимой не сошелся, теперь, говорят, привез с курорта третью. Неделю с ней в городке, а разговоры только о них, вернее, только о ней. Мужчины восхищаются ее красотой, женщины негодуют: курортная шлюха, а нос дерет как королева; на всех посматривает свысока, не здоровается и будто бы знаться ни с кем не желает.
Рапорт Батурова Веденин подписал: если испытатель сам просит освободить его от дела, резона нет удерживать — испытывать технику по принуждению — все равно что женить на нелюбимой…
Пришло же ему в голову такое сравнение. А сам-то он как женился? И разве не счастлив?.. Счастье ли это?.. Несомненно. Что может быть лучше доброй, умной, понимающей тебя жены? Да, Тая — замечательная женщина, таких чутких, заботливых жен мало. Но когда она ластится, ему почему-то становится не по себе. Может, потому у них и детей нет?.. Тая все берет на себя, вот решила поехать полечиться сакскими грязями. Измайлов достал путевки в санаторий. Ей и своей жене — чтоб не скучно было. Вот тебе и врач, а детей тоже нет, и тоже не знает, в чем и в ком причина…
Пусть отдохнут, полечатся. И Веденин отдохнет. Правда, сейчас не до отдыха, пора приступать к испытанию нового варианта «Фортуны», а тут Батуров со своим рапортом… Есть, конечно, и другие испытатели, но «Фортуна» с характером, и никто ее так хорошо не знает, как Батуров и Арефьев… А Игорь Андреевич, как назло, поясницей мается — остеохондроз, профессиональное заболевание испытателей, три дня назад только из госпиталя выписался… И все же придется поговорить с ним. А вначале с Измайловым.
Веденин вернулся к столу, нажал на кнопку селектора.
— Слушаю, Юрий Григорьевич, — тотчас отозвался доктор.
— Зайди на минутку, Марат Владимирович.
Кабинет врача находился на первом этаже, Веденина — на третьем, пять минут хода, но Измайлову с его профессиональной неторопливостью и профессорской важностью — врач он действительно хороший — потребуется не менее десяти; и, чтобы не терять времени, Веденин в который раз достал расчеты своего детища. И хотя новая «Фортуна» мало чем отличалась от старой — усилен защитный щиток, укорочены, из более прочного металла телескопические трубки, другая ткань и размеры стабилизирующих парашютиков, более совершенная автоматика притяжных ремней и еще с десяток мелких деталей, — условия работы катапульты будут совсем иные: не просто на сверхзвуковой скорости, а вдвое превышающей ее — хождение за два звука, как сказал генерал Гайвороненко. А новые условия — новые и неожиданности. Веденин научен горьким опытом, какие могут возникнуть неприятности. Надо все предусмотреть, предугадать…
К прежней «Фортуне» Веденин относился если не как любящий отец к своему непослушному, но обожаемому ребенку — такого чувства он еще не познал, — то, во всяком случае, как к интересному, загадочному и дорогому сердцу созданию; к этой же «Супер-Фортуне», навязанной ему вместо «Феникса» — катапульты с программированным устройством, — он испытывал двойственное чувство: понимал, что она необходима для уже внедряемых суперсамолетов, способных «ходить за три звука», и все-таки она была для него падчерицей, иногда раздражавшей его.
Поначалу он даже хотел отказаться — пусть изобретают конструкторы суперсамолетов, но Гайвороненко пристыдил: зачем же свою работу отдавать кому-то на совершенствование? Надо уметь подавлять мелкие обиды, не заслонять ими важные цели…
Обидеться ему было на что и на кого. Три года напряженнейшей работы! И одна фраза Коржова перечеркнула все…
Обсуждение его проекта происходило в том же кабинете главного инженера ВВС и, можно сказать, с теми же людьми — новых, не знакомых Веденину конструкторов и инженеров было человек пять. И слушали Веденина с прежним интересом и вниманием. Когда он кончил, ему громко зааплодировали. Потом выступили главный инженер средств спасения, конструктор из бюро Сухого, главный инспектор безопасности полетов, главный инженер ВВС. Все говорили о «новом слове в технике средств спасения», о преимуществах новой катапульты, о перспективах ее применения.
Веденин наблюдал за присутствующими и на многих лицах видел одобрение проекта, восхищение. Лишь лица Коржова да еще двух его помощников оставались непроницаемо-холодными. Казалось, они не собираются принимать участия в обсуждении проекта, но когда главный инженер ВВС после своего выступления спросил, кто еще желает высказать мнение или задать вопрос автору, Коржов заворочался в кресле и тяжело поднялся. Откашлялся и заговорил своим насмешливо-скептическим басом:
— Здесь все выступающие сосредоточили внимание на достоинствах новой катапульты Веденина, на новизне технического решения проблемы спасения. Не скрою, меня подкупает смелость автора, его умение заглянуть в завтра. Я еще раз повторяю: в завтра. Почему — в завтра? Давайте теперь на проблему спасения посмотрим с другой стороны. Сколько в году у нас разбивается самолетов? Недавно на военном совете вы слышали эту цифру. Теперь подсчитайте, сколько это стоит. — Коржов сделал паузу. — Прикинули? — Повернулся к Веденину. — А сколько ваша катапульта вместе с программированной машиной стоит, Юрий Григорьевич? Помножьте эту цифру на количество выпускаемых за год самолетов. Вот теперь и прикиньте, в какую копеечку станет это государству. Это, так сказать, в материальном плане. А в другом, моральном? Что несет с собой думающая катапульта? Бездумность летчика. А зачем нам такие летчики? Дешевле строить управляемые самолеты или сажать в них роботы…
Гайвороненко, как и в прошлый раз, кинулся на защиту своего подопечного, доказывал несоответствие имеющихся средств спасения новому поколению авиации, однако сумма предполагаемых расходов, названная главкомом ВВС, была не в пользу Веденина. На том «думающая» катапульта и прекратила свое существование. Гайвороненко, правда, успокаивал — завтрашний день не за горами. Но доживет ли до него Веденин?..
А необходимость в новой катапульте, обеспечивающей спасение летного состава на скоростях в два и три звука, нарастала. Веденину было поручено разработать отвечающую требованиям такого корабля катапульту.
Казалось, дело несложное: усилить некоторые узлы и детали «Фортуны», поставить более прочный щиток защиты летчика… А провозились с этим усовершенствованием целый год. И вот наконец «Супер-Фортуна» готова. Испытание ее с манекеном дало отличные результаты — перегрузка на всех параметрах не превышала прежних показаний.
Оставалось испытать с человеком…
Измайлов вошел в кабинет, когда Веденин еще не успел до конца просмотреть таблицу испытаний «Супер-Фортуны» с «Иваном Ивановичем». С присущей штатским врачам развязностью начал докладывать от порога:
— Все в порядке, Юрий Григорьевич. Билеты взял. На двадцать один ноль-ноль. Вы поедете провожать или мне одному?
— Поезжайте один. У меня тут еще кое-какие дела. — Он и в самом деле был занят, но выкроить час на проводы жены мог. И ему стало стыдно за свою черствость, он хотел уже сказать, что поедет, но тут же представилось печальное лицо жены, ее нежелание уезжать, оставлять его одного, и он промолчал: так будет лучше — без тяжелых вздохов, без грустных расставаний. Вечером он, разумеется, заскочит домой, поцелует Таю на прощание, и пусть едет, отдыхает, лечится. — Я вот по какому вопросу вас, Марат Владимирович, пригласил: как дела у Арефьева?
— Хорошие дела у Арефьева, Юрий Григорьевич. По утрам по аллее бегает, на турнике солнце крутит, на батуте всякие сальто-мортале вытворяет, — весело ответил Измайлов.
— Значит, можно его на испытание планировать?
— Э-э, — закрутил головой Измайлов, — на испытание лучше пока не надо.
— Почему?
— Видите ли… Поясница — штука серьезная. Ко всему, у него на снимке на одном позвонке трещинка обнаружена. Надо подождать.
— Трещинка? — удивился Веденин и усомнился: Измайлов и раньше отличался чрезмерной осторожностью, при малейшем заболевании испытателей не допускал их к полетам. — А как же он с трещинкой сальто-мортале крутит?
— Ну это ж Арефьев! — усмехнулся Измайлов. — Он и с переломанной спиной будет прыгать, лишь бы допустили его к испытаниям.
— Но из госпиталя-то его выписали и никаких запретов не дали.
— Их дело подлечить. А я еще посмотрю, может, на комиссию его направлю.
— А там, в госпитале, не додумались? Ох, и перестраховщик вы, Марат Владимирович, — с усмешкой пожурил врача Веденин, хотя в душе был на него сердит. Молодой капитан, крепкий здоровяк, напористый, энергичный, когда дело касается личного, но на службе особенно не надорвется, десять раз прикинет, семь переспросит у старших, пока не заручится их поддержкой, лишь после этого примет решение.
— В нашем деле лучше перестраховаться, чем рубить сплеча. Врач, как и сапер, ошибается однажды. Только погибает не сам, а губит доверившегося ему человека. А это, поверьте, не легче.
— Что-то все стали себя с саперами равнять, даже вы, эскулапы. А уж вам-то, Марат Владимирович, здесь, в центре, меньше всех приходится рисковать… В общем, посмотрите Арефьева еще раз, поговорите с ним; если надо, направьте на комиссию. Мне он очень нужен.
— Коль вы просите, Юрий Григорьевич… — Измайлов понимающе улыбнулся, кивнул. — Будет сделано.
Он удалился своей раскачивающейся походкой, как бы подчеркивая несоответствие одетой на него формы с его предназначением, оставив в душе Веденина неприятный осадок. Вроде бы и хороший врач, и человек услужливый, но что-то в нем настораживало. Сдружился со Скоросветовым, который, похоже, на новом посту начальника снабжения окончательно стал дельцом и предпринимателем, частенько на своих машинах мотают по окрестным селам, магазинам, что-то достают, меняют. Хуже того, в свою компанию втянули и Алексеева, по существу еще мальчишку, прибывшего в центр полтора года назад после окончания МАИ, талантливого инженера, на которого Ведении возлагал большие надежды: доверил ему группу из пяти человек по разработке нового скафандра для летчиков и космонавтов — оригинальная дипломная работа, привлекшая внимание Веденина, приглашенного в МАИ прочитать ряд лекций. Появление в центре Студента, как сразу окрестили Алексеева местные острословы, вызвало немало криво-толков и открытого недовольства: что, своих талантов нет? Свои таланты, разумеется, были, и Веденин мог бы не одному своему подопечному доверить создание аппаратов посложнее скафандра, но он был твердо уверен, по себе знал — та искра обладает силой и энергией, способной разжечь пламя, которая аккумулирована собственным зарядом, а не та, которую высекают принудительно; в изобретательстве открытия делают не те, кого посылают на поиски, а те, кто ищет по велению сердца сам. Скафандр Алексеева, как и катапульта Веденина, отличался от своих собратьев простотой изготовления, дешевизной и оригинальностью: он был легче, удобнее, снабжен автоматическим клапаном, регулирующим подачу воздуха и кислорода. И это изобретение родилось в голове двадцатилетнего юноши, мало искушенного авиакосмическими проблемами, потому и обещало его автору больших и светлых высот.
Нравился Алексеев Веденину и своей скромностью, этакой зрелой степенностью, присущей людям вдумчивым, рассудительным: неделю назад Веденин спросил у Алексеева, как идут дела и не нуждается ли он в помощи, на что молодой изобретатель ответил: «Спасибо, Юрий Григорьевич, дела идут не очень здорово и не так плохо, чтобы отчаиваться; в общем, как и должны идти у начинающего инженера (он не назвал себя изобретателем), что же касается помощи, то у вас своих забот невпроворот, да и самому хочется разобраться, на что способен».
— Скоросветов и Измайлов вам не мешают?
— Что вы, наоборот, помогают. Это мои подручные. Особенно Скоросветов — из-под земли достанет нужный материал…
И Веденин оставил молодого конструктора в покое: пусть действительно сам во всем разберется; и неудачи — а их и опытным изобретателям не удается избежать, если он настоящий первопроходец, — только закалят его, научат настойчивости, глубокой аналитичности.
Как у него теперь со скафандром? Обещал к испытанию «Супер-Фортуны» изготовить пробный экземпляр. Пора бы уже и доложить.
Веденин хотел было позвонить Алексееву, но передумал: не стоит торопить, не успеет, пошлем в старом скафандре. А вот поговорить с ним, чтобы не особенно доверялся начальнику снабжения, надо: Скоросветов ничего просто так не делает и из дружбы с молодым конструктором, если не извлекает сейчас, то надеется извлечь свою выгоду. Какую? Козловский рассказывал, что и Скоросветов и Измайлов с помощью Алексеева мастерят к своим легковым машинам какое-то уникальное противоугонное устройство. Если только это, беды большой нет…
Веденин закрыл папку с бумагами, собрался было поехать в лабораторию к «Супер-Фортуне», когда секретарша спросила по селектору:
— Юрий Григорьевич, к вам Батуров. Примете?
— Пусть заходит.
Батуров вошел в форме, чаще испытателей Веденин видел в штатском — наглаженный, начищенный, с капитанскими погонами на плечах: недавно его и Арефьева повысили в звании, — легко и красиво вскинул руку к фуражке.
— Здравия желаю, Юрий Григорьевич! Представляюсь по случаю назначения на новую должность и убытия на учебу. Большое вам спасибо за понимание и поддержку. Разрешите по этому поводу пригласить вас на прощальный ужин, который состоится сегодня в девятнадцать ноль-ноль на моей квартире.
— Спасибо за приглашение. — Веденин вышел из-за стола и поздоровался за руку с бывшим испытателем. Сильное пожатие крепких, будто железных пальцев Батурова, его коренастая сбитая фигура, уверенность каждого жеста, движения вызвали у Веденина сожаление — какого испытателя он теряет! И не покается ли позже сам Батуров? И Веденин спросил:
— Значит, бесповоротно?
— Да, Юрий Григорьевич. Бесповоротно.
У каждого поступка есть своя причина. Веденин не знал и не понимал, почему Батуров изменил своей мечте. Все рвутся в испытатели, а вот он… Правда, Веденин в свое время тоже изменил любимому делу, летному, но тому была веская причина. Что же заставляет Батурова?..
— Любовь? — спросил он без обиняков.
— Нет. — Батуров выдержал его пристальный взгляд. — Хотя, может, и любовь…
— Кто она?
— Очень хороший, замечательный человек. Была замужем. Неудачно. Закончила университет, отделение журналистики. Работала нештатным корреспондентом московских газет. В основном «Вечерки». Родители на Дальнем Востоке, в Южно-Сахалинске. Отчим врач, мать домохозяйка. Бывший муж — тоже военный. Компрометирующих данных, как видите, никаких. Если не считать того, как вам уже, наверное, доложили, что познакомился я с ней на курорте, в Крыму.
Батуров отвечал, как на уроке, твердо, ясно, четко.
Может, в этой подготовленности Веденину и показалось решение Батурова необдуманным, поспешным.
— Вы уверены?..
Батуров был все-таки превосходным испытателем. Он ожидал этот вопрос и не дал его закончить.
— Да, Юрий Григорьевич, уверен. Вы, наверное, думаете, у тебя и раньше было так и ты тоже был уверен. Да, было, дважды. Но, поверьте, то было совсем другое. На Антонине я женился по глупости, чтобы удовлетворить свое уязвленное самолюбие. Ольга мне нравилась, не больше. И она сама решила свою судьбу. вернулась к мужу. А с этой… Тут настоящая любовь. Вы любили когда-нибудь, Юрий Григорьевич, по-настоящему?..
— Было, Андрей, было, — в дружеской доверительности не сдержал Веденин глубокого вздоха. — Но меня любовь позвала на подвиг, а тебя?
— Меня тоже, Юрий Григорьевич, — вздохнул и Батуров. — То, что я признался себе и открылся Вите, почему ухожу из испытателей, — это тоже подвиг. Откроюсь и вам: я стал бояться прыгать с самолета.