Пойкан повторил приказ.
Первым в штаб пришел Шамшур. Обвел комнату слипшимися от сна глазами, сунул руку Модесту и в надежде, что это — обычная поверочная тревога, равнодушно спросил:
— Какая напасть приперла? Что за паника? Спал, не раздеваясь, словно чувствовал.
Модест промолчал, Иосиф отрезал:
— Садись, жди.
Шамшур тяжело плюхнулся на теплую лежанку.
— Третью ночь не сплю. Вчера у Черного ручья трех контрабандистов задержали. Назойливы, как тараканы. Соснуть бы часок, кажись, ничего больше и не надо, только бы поспать. — И, прикрыв свое усталое лицо тощей армейской папахой, склонился набок.
На ходу застегивая ремень, вбежал Станислав Варшкелис.
Холодное, замкнутое лицо Иосифа, неожиданное появление в штабе Модеста, его горящие внутренним напряжением глаза, короткое рукопожатие и сухое приветствие — все это свидетельствовало о том, что с вызовом в штаб связано нечто, выходящее за пределы очередной поверочной тревоги.
— Станислав, — не ожидая вопроса, начал Глайден — на заставе Штемберга белобандиты прорвали границу.
Лицо Иосифа было по-прежнему холодно и бесстрастно, только нервно подергивалась правая бровь.
— Подробности сейчас доложу. Со штабом отряда мы уже связались. Через тридцать минут выступаем. В штабе подрайона остаешься ты.
Станислав приложил к папахе согнутую ладонь.
— Еще распоряжения будут?
— Обо всем, что я сейчас доложу, сообщить по участкам и заставам, держать связь со штабом, по приезде Садолова в Видлицы просить дальнейших инструкций на расследование, сообщить в Москву о бандитском налете.
Станислав вопросительно поднял глаза:
— Так серьезно?
— Очень серьезно, Станислав. Из штаба ты никуда отлучаться не будешь. Все оперативное руководство на время моего отъезда переходит к тебе. Держи людей в боевой готовности. Никакой паники.
— Понятно!
По гнилым ступенькам лестницы — тяжелый топот поднятых тревогой людей. В холодных глазах затаенная настороженность. Иосиф поворачивает голову в сторону дежурного по отряду:
— Все?
— Все, товарищ командир.
И тогда стальными, звенящими ударами падают слова командира:
— Товарищи! На участке Койнабра отряд белобандитов в тридцать — тридцать пять штыков перешел границу и, сняв наши посты, окружил заставу. Пять красноармейцев, отдыхавших в это время на заставе, обезоружены и уведены за кордон. Двое часовых убиты, командир отделения, недавно прибывший из Петрозаводска, рабочий Антохин, истекая кровью, добрался до деревни Кормелисты и сообщил о случившемся Штембергу. Антохин умер на руках товарищей. Провода перерезаны… Бандиты перешли границу сегодня днем, судьба уведенных товарищей неизвестна. Рота Штемберга выступала вечером. Наша задача — достичь границы в наиболее короткое время.
И уже в дверях, взмахивая рукой, добавил:
— Товарищи! Штаб передаю Варшкелису; всем, за исключением вестового штаба Пелдоева и товарища Дмитриева, остающегося в сельсовете, идти со мной.
Модест Глайден на усталой лошади повез рапорт Антохина дальше, пустившись в путь морозной ночью. А перед утром, по путаным тропам, через перелески и леса, гнали красноармейцы в сторону Койнабры, раскинувшей ветхие избы свои среди густой таежной заросли, разгоряченных скачкой лошадей.
Царапая лица, отступал назад густой сосняк, скрывал и путал в своей чаще узкую, теряющуюся в ночи тропу. Пригибаясь к горячей голове тяжело дышащей лошади, Иосиф сказал:
— Отбить бы… только бы отбить товарищей!.. Не дать погибнуть под ножами лахтарей[1].
Одна тяжелее другой рождались противоречивые тревожные мысли:
«Не посмеют, — успокаивающе говорил внутренний голос. — Руки коротки. Они должны быть возвращены. Почему не посмеют? — шепчет другой голос. — Белобандиты идут на провокацию. Но ведь это же игра с огнем. Да! Этого они и хотят. Еще один удар в спину. Подлость!..»
Бандиты с большой дороги, прячущие за спиной финские ножи и вместе с тем кричащие о своей ничем не запятнанной совести. Здесь подлость проявляется во всей своей омерзительности. И он, Иосиф Глайден, понимает, к чему это приводит. Он знает, насколько напряженна жизнь на границе.
Антохин успел заметить, что бандитов было около сорока. Истекая кровью, запоминал: все одеты в короткие полушубки. Один в форме офицера финский пограничной службы. Все на лыжах. Антохин и его товарищи отстреливались до последнего патрона.
Их тридцать-сорок. У Штемберга человек восемнадцать, нас — девять, всего двадцать семь. Если негде взять больше, хватит и двадцати семи.
Тяжело храпя, несутся кони к занесенной январскими метелями Койнабре.
Голубея в сумеречной морозной дымке январского утра, пуховым покровом лежат легкие снега. Куда ни кинь глазом — на кручах зубчатых скал, на ветвях недвижных сосен и елей — везде клубками ваты стынет снег.
Обилен снегами январь. На земле снег, над головой дымчатое чудовище облаков, и кажется, что и земля и небо слиты воедино, в сплошную снежную перину, сбитую ветрами. Коченеют руки, деревенеют ноги, сводит обжигающим морозом суставы, леденит дыхание. Плохо греют дырявые шинели и тонкие дерюжные тужурки, не спасают ног от яростных ледяных укусов мороза залатанные валенки. Ресницы и усы покрыты инеем.
— Товарищи, не отставать!..
Двадцать семь человек, вытянувшись в цепочку, ныряя в наметенных накануне сугробах снега, как пловцы в белесых волнах, преодолевают с упорной настойчивостью метр за метром.
Пронизывающая усталость давно овладела людьми, но об отдыхе нет и речи. Впереди, слегка запушенная ночным ветром, вьется между кустов и деревьев, прыгает на снеговые холмы и срывается с горных круч утоптанная ногами врагов лыжня.
Впереди отряда, протаптывая тропу, идет Иосиф. Вязнут в снегу ноги, за воротом шинели, в голенищах сапог, враждой складке смерзшейся одежды — снег. За Иосифом, разгребая снег, двигается Модест, затем командир Кормелистской дистанции, сухой, подтянутый Штемберг. За Штембергом — Шамшур, Пойкан, Иван Стрелкин, Щиев и другие.
Штемберг прибыл в заградительный отряд из Петрозаводска. Сын политического ссыльного и шуйской крестьянки, в прошлом он — слесарь-оружейник Александровского чугуноплавильного завода. Член большевистской партии с июля тысяча девятьсот семнадцатого года, участник ареста монархически настроенного офицерства, подготовлявшего в Петрозаводске несколько месяцев тому назад контрреволюционный переворот, дисциплинированный, неутомимый боец.
Иосиф поручил Штембергу один из самых беспокойных участков границы и пока не раскаивался в выборе командира. Налет на Койнабрский участок Штемберга, неожиданный увод бандитами за границу пятерых красноармейцев, смерть часовых, и особенно Антохина, давнишнего друга Штемберга, легли тяжелым грузом на сердце молодого командира. Внешне он ничем не выдавал своих чувств, при рапорте Иосифу ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя перед глазами стоял умерший на его руках Александр Антохин. Ночью, сообщив о происшедшем своему непосредственному начальнику Модесту Глайдену и не ожидая Иосифа, он устремился со своим небольшим отрядом, громко именуемым ротой, в погоню, хорошо зная, насколько неравны были бы при встрече с бандитами их силы.
Им, как и Иосифом Глайденом, в первую минуту владело одно чувство: только бы отбить товарищей!
Все его мысли, все желания были направлены к выполнению этой задачи. Целую ночь он проблуждал со своим отрядом в лесу в поисках следов бандитов. Запуганные жители Койнабры не могли сказать, в каком направлении ушли бандиты. Лыжня кружила вокруг деревни, пересекала реку, уходила в лес и затем прямо устремлялась к границе.
У красноармейцев Штемберга лыж не было. Ушло много времени, прежде чем удалось найти правильное направление следа. Но и это не спасло положения. В то время, как Штемберг со своими товарищами сказал из Кормелист в Койнабру, отряд бандитов перешел границу. Время было упущено.
Перед рассветом Штемберг вернулся в Койнабру. За полчаса перед этим в деревню прибыл отряд Глайдена. Отряды соединились. Иосифу после подробного рапорта стало ясно, что он имеет дело, как он и раньше предполагал, с провокационным набегом. Сделав свое темное дело, белобандитский отряд трусливо скрылся в свое логовище.
Но все же одной констатацией факте налета ни Иосиф, ни Модест, ни Штемберг ограничиться, конечно, не могли. Где-то в глубине души теплилась еще неугасшая искра надежды настичь врага.
Иосиф выслушал Штемберга и высказал свои соображения красноармейцам и командирам:
— Мы должны искать, искать во что бы то ни стало, — закончил он. — Если бы у нас был всего один процент возможности настигнуть бандитов, я считал бы преступлением не идти вперед. Мы должны найти наших товарищей живыми или мертвыми.
— Последнее вероятнее! — заметил Модест.
— Зачем же зря трепать и свои и чужие силы? Штемберг уже обшарил границу вдоль и поперек, — вставил Щиев.
— Нужна более глубокая разведка, — отрезал Иосиф, — Штемберг был на границе ночью, он не исследовал всей линии, наконец, мы должны представить общественному мнению до конца проверенные факты.
— Какие же еще факты? Двое зарезанных…
— А пять неизвестно куда уведенных? Да что же ты, черт побери, — вспыхнул Иосиф, — неужели ты думаешь, что, услыхав об уходе бандитов обратно за границу, я ограничусь тем, что распишусь в случившемся и не проверю всего своими собственными глазами, не пойду по горячим следам, хотя бы это мне стоило жизни! А может быть, бандитский отряд шныряет еще где- нибудь здесь, поблизости, — все более вскипая, говорил Иосиф.
— Все может быть, — равнодушно пожал плечами Щиев.
— А раз так, вперед и никаких разговоров! Сейчас не время дискутировать, товарищ Щиев. Займите свое место!
Оставив в Койнабре сторожевой пост из трех красноармейцев заставы Модеста и поручив лошадей деду Илке, отряд устремился по следам бандитов.
Прошла ночь, уже давно рассеялась морозная дымка сумеречного утра; по заснеженным скалам, по опушенным снегом лохматым вершинам сосен и елей, дрожа и переливаясь, заскользили холодные лучи солнца и застыли, окрасив снега в красный цвет. Отряд продвигался все дальше вдоль вьющейся в лесу пограничной черты.
Непрерывное, безостановочное движение согревало людей, но вскоре люди почувствовали острый, сосущий голод. Иосиф, идущий по-прежнему впереди колонны, остановился и подозвал к себе Штемберга.
— Делаем передышку, — объявил он, разрешив курить и сам тоже с наслаждением стал вдыхать махорочный дымок. — Забрели далековато, товарищ Штемберг. Вы ночью исследовали этот участок?
— Я потерял лыжню и в овраге не был, — понимая, о чем хочет спросить командир подрайона, ответил Штемберг и, снимая с пушистых усов капельки застывшего льда, добавил: — Вам известно, товарищ командир, что лыжня бандитов дважды пересекала границу и снова возвращалась обратно. Враг петлит, это и сбило меня.
— Видишь, Щиев, — повернулся Иосиф к молчаливо попыхивающему цигаркой председателю сельсовета, — получается далеко не так, как ты думал. Граница еще не обшарена, и ни ты, ни я не можем сказать, в каком направлении ушел враг.
Щиев пожал плечами, давая понять, что он по-прежнему остается при своем мнении и считает дальнейшие поиски бесцельными.
Иосиф бросил огрызок цигарки в снег и, подняв руку для предупреждения последнего в цепи, что колонна продолжает двигаться, зашагал вперед.
Занесенная метелями лесная тропа шла по обочине лыжни. Щуря свои настороженные глаза, Глайден не упускал из вида лыжни. Время от времени останавливаясь, он прислушивался к шорохам леса и невольно ощупывал непослушными от мороза пальцами кобуру маузера. Но в лесу в этот январский дену царила мертвая тишина. Мороз загнал птиц в гнезда, а зверье хоронилось в норах.
Лыжня сворачивала в глубокий овраг, отлого уходящий с горной кручи. Летом на дне оврага лениво шелестел по каменистому дну неглубокий ручей; сейчас ручей затянуло льдом и замело снегом. Овраг кончался захламленной буреломом просекой.
Иосиф хорошо помнил этот отлогий склон, ползущий с годами все дальше и дальше в сторону песчаных холмов оврага; ему был хорошо знаком и этот тихий ручей, окружающие его гранитные зубчатое скалы, густая чаща молодого леса; он отлично помнил старый, покосившийся пограничный столб. Во время своих инспекторских поездок он часто заглядывал и в те места, где нес свою службу койнабрский заградительный пост. Здесь, в этом сосняке, за бугристыми валунами, совсем недавно поймал диверсанта красноармеец Куджиев; преследуя врага, он изрезал об эти скалы плохонькие свои лапти и, не чувствуя под деревенеющими ногами застывшей земли и ломкого хруста льда, продолжал идти вперед.
Иосиф остановился над обрывом.
Скрываясь за деревьями, позади остались красноармейцы. Штемберг и Модест двигались лесом чуть левее оврага.
Иосиф окинул овраг пристальным, ощупывающим взглядом и вдруг чем-то пораженный невольно отпрянул назад, затем метнулся к стоящей чуть в стороне вековой сосне и, подавшись вперед, застыл в напряженной и выжидательной позе. То, что Иосиф увидел, настолько поразило его, что он в первую минуту забыл о залегших позади красноармейцах и о двигающихся впереди Штемберге и Модесте. Он впился глазами в одну точку, ощупывая рукой холодную сталь маузера и не веря собственным глазам.
Лыжня обрывалась на дне оврага. Там, где расширялось русло ручья, снег был утоптан десятками ног. На склонах оврага в пушистом, рыхлом снегу, обнажая песок, зияли ямы. Снег был измят так, словно по нему тащили волоком тяжелые бревна.
Иосифу бросился в глаза искромсанный лед ручья и две затягивающиеся синим ледком проруби. Рядом валялся разрубленный в щепы пограничный столб, а на его месте, подняв высоко к морозному небу застывшую руку, облитый красными лучами уплывающего за горизонт солнца весь в ледяной коре, стоял замороженный голый человек. Лица убитого издали не было видно. Его голова, казалось, была отлита из стекла.
Горячими тисками ужаса и гнева сжало сердце. Теперь стало понятно все. Иосиф понял, почему склоны оврага покрыты ямами, для какой цели во льду ручья были вырублены проруби. Здесь, на этой пограничной черте, бандиты довершили свое темное дело.
Вне себя от гнева и ужаса, еще до конца не сознавая всего происшедшего, видя перед собой только застывшую, обледенелую фигуру красноармейца, Иосиф скорее прохрипел, чем прокричал, отрывистые слова команды. Он пришел в себя от дикого крика:
— Ку-уд-жиев… Ванька… Ванюшка…
Рыдая и крича, у ног обезображенного, обледенелого трупа, словно призывающего своей высоко поднятой рукой к мщению, бился не выдержавший нервного потрясения Петр Стрелкин.
— Тот самый, что в лаптях в пикет ходил… босой за врагом гнался, — догадался Глайден.
Иосиф оглянулся. Рядом, неотрывно смотря в изуродованное лицо и в застывшие глаза Куджиева, молча стояли Штемберг, Модест, Шамшур и Пойкан. По склонам оврага сползали вниз последние в цепи красноармейцы.
1936 г.
Л. Канторович
ШПИОН
Рассказ
Его звали Миркин. Он был блондин, огромного роста и невероятно широк в плечах.
Никто не знал, откуда он родом. Он появлялся в деревнях близ советской границы и исчезал неизвестно куда.
Зимой и летом он ходил в вязаном свитере, серой суконной куртке и высоких сапогах из телячьей кожи с загнутыми для лыж носками.
Никто не знал леса лучше его. В непроходимых чащах он пробирался по тайным звериным тропам.
Он уходил в самую дурную погоду — дождливыми, бурными ночами осенью или в метели зимой — и часто пропадал на целые недели. Потом снова приходил в деревню, молчаливый и мрачный.
Он пил мало, но по вечерам часто сидел в трактирах, никогда не принимая участия в спорах.
В деревнях к нему привыкли, на него не обращали внимания и часто даже не замечали, как он уходил и возвращался.