– Не знаю, может, геологические. А ты усёк, что экспедиция как-то «аэро» называется?
– Неужели ещё и летать будем?
В отделе кадров – просторной комнате – сидели несколько человек. Первой у входа сидела сухая тётя. Она подняла на ребят голову и, не спрашивая, показала карандашом в руке на стол в самом углу комнаты. Ребята к нему и подошли. Начальница отдела кадров поздоровалась с новыми сотрудниками:
– Здравствуйте, милые мои. С чем пришли, показывайте.
Рабочие не ожидали такого приёма и даже переглянулись между собой. Женщина же добрыми круглыми внимательными глазами спокойно смотрела на ребят.
– Ну что заартачились? Давайте заявления.
Кадровичка бегло прочитала заявления, прошептала слово «Гаев», открыла справа от себя дверцу сейфа и достала две небольшие книжицы серого цвета, по очереди открыла их и развернула, даже перегнула и спросила:
– Школьники ещё?
Анатолий первым ответил:
– Восьмой класс закончили!
Начальница окинула их взглядом.
– Молодцы, выглядите вполне. И самую малость потерпите, сейчас мы на вас заведём ваши первые книжки и вы станете рабочим классом. Вы не против?
Ребята смотрели, как тётенька аккуратно выводила их фамилии, вписывала слово «рабочий». Вписывала числа, дышала на печать и надавливала на неё, прижав к листочку в книжке. Ребята стояли рядом и не дыша следили за пером аккуратно выводящих их фамилии и имена, затем как оттиснулась печать. Затем, как им «завели» книжки, тётенька, посмотрев на фамилии, произнесла:
– Держи, Матвей Васильевич. И ты, Анатолий, получай. Поздравляю!
В бухгалтерии тоже завели карточки и дали расписаться в них за аванс. Аванс оказался деньгами, и не просто деньгами, а очень большими, просто-таки сумасшедшими деньгами – пятьсот рублей! А на складе – такой же подвал, где сидел Гаев, только с большими комнатами, где вдоль стен тянулись в три яруса полки стеллажей, на которых чего только не лежало. Кладовщик, прихрамывающий на правую ногу, пожилой, посмотрел на бумажки-требования, спросил:
– Новенькие?
Не дождавшись ответа, ушёл в глубь своих богатств и вернулся с зелёными рюкзаками и уложенными аккуратно и тоже зелёными пачками, как оказалось, костюмов. Положил принесённое на стол.
– Вот, самые лучшие вам, абалаковские. Энцефалитки на вырост, да ещё и садятся после стирки. Из дому ещё портянок возьмите, пригодятся. По норме не хватит.
И снова заковылял к дальним полкам, вернулся с болотниками, блестящими чёрной резиной даже при свете лампы.
– Сапоги стали шикарные выпускать, если не порвёте обо что, два сезона выдержат. Так, что у вас ещё, – посмотрел кладовщик в бумагу-требование. – Вкладыши. Сейчас!
И снова заковылял, прихрамывая, но уже к ближней полке, где вынул завёрнутую в коричневую бумагу пачку, наверное, этих самых вкладышей.
– А вкладыши – это зачем? – спросил Анатолий.
– Как зачем? – сильно удивился кладовщик. – Вы что, всё лето не стирамши спать собираетесь?
Дома, укладываясь, Матвей разобрался, что энцефалитный костюм – это комплект из шаровар с завязками внизу и рубашки с капюшоном, и тоже всё на завязках, с двумя карманами на груди, на пуговицах – и всё это таёжного зелёного цвета и пахло походами.
Провожать в экспедицию в первое поле пришёл почти весь класс, и ребята, окружив товарищей, стояли и завидовали, а у девочек были видны и слезинки. За ними стояли сдерживающие слёзы родители. Виданное ли дело – через всю страну, в Якутию. Но родители были образованные и понимающие, поэтому провожали не так, как папа князь Болконский сына Андрея на войну с Бонапартом. Всё-таки поле – это не война, хотя мало ли, всё бывает. Но лишние эмоции сдерживали. Дети-то выросли! Хотя… всё одно же дети.
Рюкзаки легли на верхние полки плацкарта, сумки с едой на первое время стояли под столами, мамы и папы что-то говорили за закрытыми окнами, школьные друзья так же полукругом стояли с поднятыми лицами. И вся эта суета и причитания взвились последней нотой тепловозного гудка, цепочкой громыханий сцепок вагонов, буферов друг о друга и поскрипыванием начинающих катиться колёс. Ребята, ещё школьники, одноклассники, ускоряя шаг, спешили за вагоном, махали уезжающим кепками. В какой-то миг как отрезало – закончилась платформа. Состав погремел по стыкам, выбираясь на путь, по которому катить. Наконец уже точно выбрал и уверенно набирал скорость, оставляя позади себя московские улицы и дома, затем подмосковные остановки и дачки, переезды с остановившимися у них автобусами и машинами у шлагбаума, дальними лесами и полями, и как-то вдруг захотелось есть. Как будто закончился запас сил, потраченных на поддержание внешне спокойного отношения к начинающемуся счастью. Друзья, старательно скрывая настроение и пряча глаза, вернулись из тамбура в вагон и увидели, что пассажиры уже устроились, что-то съедобное выложили на столы, дети положены и посажены, чтобы не мешали, на верхние полки.
– Не стесняйтесь, устраивайтесь, – обратился к ним сосед в тельняшке под клетчатой ковбойкой и поинтересовался: – Далеко направились?
Толик поднял было руку, чтобы показать куда именно, как Матвей опередил:
– В экспедицию. – Сказал так, как будто он каждое лето выезжает на полевые работы.
– В Якутию, – добавил Толик.
– Одначе далеко собрались, – улыбнулся дядя моряк, – а я вот из отпуска. К своим, в воронежские края ездил. Проведать. Калач, слышали такой город?
Ребята покачали головами, мол, не знаем.
– Да вот. Теперь на работу возвращаюсь. На Амур-батюшку. На буксир.
Дядя моряк так обвёл руками пространство перед собой, что ребята тут же представили себе и батюшку Амур, и буксир.
– Ну, доставайте харч, подзакрепитесь, – говорил дядя моряк неторопливо. – Теперь только спать да есть. Да, – сам себе поддакнул дядя, – да в окно смотреть.
– А ещё можно книги читать, – уточнил Толик.
– Так-то оно и так. Я вот… – Дядя моряк встал, полез в портфель на второй полке, достал книгу. – …вот, смотрите.
Матвей взял в руки книгу в зелёной с тиснением обложке, прочитал вслух:
– «Моряк в седле».
– Во-во, в седле, именно. Думаю, что за моряк, почему в седле, – взялся объяснять моряк. – А оказалась не наша книга. Стоун Ивнинг, то есть… Ирвинг. Язык, понимашь, сломаешь. Американская.
Матвей уже открыл книгу и прочитал про себя первые строчки: «Ирвинг Стоун. Моряк в седле». Матвей перевернул страницу и стал читать: «Если ты утаил правду, скрыл ее, если ты не поднялся с места и не выступил на собрании, если выступил, не сказав всей правды, ты изменил правде».
– Как интересно, – подумал и затем прошептал Матвей.
Толик продолжал: «Дайте мне взглянуть правде в лицо. Расскажите мне, какое лицо у правды».
Джек Лондон. «А, Джек, слышал», – вспомнил Матвей знакомое имя и то, что уже читал его книги.
– Толь, я вспомнил, я читал, это история о самом себе. Он о себе писал, как он моряком работал. Этот Джек Лондон и есть Ирвинг. Офигенная книга.
Толик прервал Матвея:
– Точно. Слушай, как тут про него: «История, рассказанная его собственными словами с присущими только ему неподражаемым колоритом, характером и драматизмом. Там, где Джек говорит о себе, ни один биограф не смог бы сказать лучше. «Моряк в седле» основан на материале пятидесяти опубликованных книг Лондона и двухсот тысяч писем, черновых рукописей, документов».
«Ничего себе», – подумал Матвей и решил попросить у дяденьки моряка за дорогу её почитать, не помешает.
А Толик продолжал:
– «…из дневников. Все это – сам Джек Лондон; это – рассказ о том, как он работал, любил и боролся». Ирвинг Стоун. Ирвинг Стоун. И вправду язык сломать.
Матвей ещё раз прочитал: «Если ты утаил правду, скрыл ее, если ты не поднялся с места и не выступил на собрании…»
«Совсем как у нас живут. Надо же, собрания», – подумал Матвей.
– «Если выступил, не сказав всей правды, ты изменил правде», – закончил читать Анатолий.
Оба помолчали, вдумываясь, и Матвей негромко произнёс:
– Однако строго у них. Дай посмотреть.
Матвей взял книгу, полистал и тоже стал читать вслух:
– «В каюте на баке, где Джек оставил рундук с пожитками, с обеих сторон до самого носа стояли койки; штормовки, морские сапоги, фонари висели по стенам. Джек, никогда не выходивший из Золотых Ворот, записался все-таки матросом первого класса, чтоб получать по более высокой ставке. Другие члены команды провели на море не один год; корабельная сноровка досталась им ценой долгих и тяжелых испытаний».
Прочитал и про себя решил, что совсем как они с Толяном.
– А почитать дадите? – Матвей протянул книгу дяде матросу.
– Легче простого. Хоть сейчас бери. У нас на воде, бывало, часами стоим, ждём, там и почитаю. Так что считайте, уговорили, – улыбаясь, проговорил дядя. – Читайте, ума у капиталистов набирайтесь.
Слово «капиталист», прозвучавшее неожиданно, удивило, но и тут же забылось, и ребята по очереди взахлёб буквально за два дня прочитали об удивительной судьбе такого же молодого, как они сами, и такого же крепкого парня, Джека Лондона. Который со временем и стал знаменитым писателем. И начинал так же, как московские школьники, только в море. Вечером второго дня, когда уже отмахали полстраны, ребята разговаривали в тамбуре и, вспоминая прочитанное, решили точно также, как Джек Лондон, никогда не пасовать и не сдаваться. Они ещё не знали, не предполагали, что предстоит испытать в первом поле, будет ли это легко или тяжело, но договорились именно так – всегда быть первыми.
Ночью Матвей проснулся. Поезд шёл как будто медленно. Матвей вслушался в колёсные стуки, повернулся к окну, поднял угол занавески и посмотрел в окно. Мимо окна действительно медленно полз тёмный склон, утыканный огромными елями, ветви которых почти касались окон, и понял, что действительно тепловоз тянет на гору и ему тяжело. Подобравшись ближе к окну, отодвинул подальше, чтобы не мешала смотреть шторку, и увидел прямо перед окном уходящую вверх почти вертикально стену, на которой как-то держались огромные разлапистые деревья. Далеко вверху на склоне горели яркие фонари, и в их свете заблестели провода. Почему-то их было много. Матвей протёр глаза, присмотрелся и понял, что это не провода, а колючая проволока, натянутая над забором в несколько рядов. Слева и справа на отдалении друг от друга увидел дозорные вышки и даже часового. Сверкнул штык. Всё это в темноте неба и ночи выглядело зловеще. «Наверное, это тюремная зона или военный объект», – стал думать Матвей. Затем сообразил, что, скорее всего, это уже горы Урала. Вспомнилось, что учили в школе. Горы древние, рассыпчатые, как тогда придумал не совсем геологический термин Матвей. Не выше полутора километров. Стал вспоминать самую высокую гору. Вспомнил Ямантау. И тут же вспомнил, как удивился детскому названию хребта – Уреньга. Тем временем вышки и ограда ушли вверх и закончились, спрятались за деревьями. Свет фонарей удалялся и совсем погас. За окном стало, как будто тушью облили – совершенно темно. Матвей вернул обратно штору, лёг на спину и стал думать. Вспомнил класс. Улыбнулся, что он уже не ходит утром в школу, а днём не учит уроки на завтра. Лица мамы и отца на вокзале. Знает и верит. Голубей в дворовой голубятне. Ветер от крыльев. Гур-гур. Гур-гур. Лапки, ноготки на пальцах ладони, и провалился в сон. И почти сразу же Красная площадь, нескончаемый людской гул и неожиданно ставший родным Юрий Алексеевич Гагарин на мавзолее. А рядом круглое лицо Никиты Сергеевича. И сердце разрывается от радости.
Встречаем Гагарина
СССР – это первый спутник, это первый космонавт.
Когда страна, ещё не пережив эту неудержимую радость от первого полёта в космос человека, да ещё нашего, русского, советского лётчика, ликовала, стало известно, что он прилетит в Москву и можно будет его увидеть на Красной.
Утром, вбегая в класс, Матвей громко крикнул:
– Ребята, срываемся Гагарина смотреть!
Никто даже секунды не думал: тут же вернули книги в портфели и бегом сбежали по широким лестницам с третьего этажа, расхватали в гардеробе пальто – и на улицу.
– Через десять минут встреча на углу Второго Тверского и Горького! – почти на ходу крикнул Матвей.
И разбежались по домам оставить портфели. Собравшись (пришло семнадцать человек, из них пять девочек), договорились держаться как можно теснее, не растягиваться и не ловить ворон, девочек держать внутри. С тем и нырнули в эту людскую реку, образовав собственную шеренгу. На всякий случай сцепились локтями, почему и поплатились сразу же за площадью Маяковского, когда милиционеры заметили детей и выдернули всю цепочку к дверям консерватории имени Чайковского. Они не ругались, но пригрозили по шеям надавать, если ещё раз увидят. Так, стайкой, и ретировались в ближайшую арку, и во дворе, узком и длинном, вдоль всего дома, слегка опешившие от милиции, стали решать, как же им снова вернуться в строй.
И тут Матвей увидел во дворе пожарную лестницу, которая вела на самую крышу. На шестой этаж. Тогда руководителям города не пришло ещё на ум закрывать их щитами от детей, поэтому оценили её как вариант. Решено. Нельзя по улице – полезем по крышам. И полезли. Первый же чердак оказался настолько таинственным, интересным, пыльным, гулким, что чуть было не забыли о Гагарине. Огляделись, оценили всю эту незнакомую прелесть, нашли слуховое окно, выглянули посмотреть, нет ли на крыше милиции, и гуськом, побаиваясь, выползли на уже тёплую оцинкованную, с рёбрами сверху вниз крышу. Небо как-то сразу оказалось ближе и голубей. Соседние, через улицу крыши были пусты, снизу с Горького взрывами доносились, совсем как на стадионе, крики, которые, как волны, пробегали из конца в конец улицы. Присели на корточки, и Матвей очень серьёзно обратился ко всем, напирая на девочек:
– Ребята, девочки, давайте очень серьёзно ко всему. За каждым движением следим! – и показал, как надо ступать по крыше: – Вот так, плоскостью, на всю ступню ставим, и друг друга за руки держим.
Первые два дома крышами сходились на одной высоте, и Пушкинская площадь, к которой надо было подобраться, оказалась совсем близко. Снизу вовсю ивановскую пели песни, что-то бодрящее. Общий шум забивал слова и поднимал настроение. У ребят на крыше было тихо, только жесть погромыхивала. Да удивлённые голуби, уступая место, сторонились, вспархивая. Цепляясь за растяжки антенн, обходя дымовые трубы, поддерживая, радовались, что в общем-то получается двигаться к Кремлю. У третьего дома спустились во двор. Взрослых во дворе никого. Перешли к соседнему подъезду и поднялись на верхний этаж. Дверца на чердак тоже оказалась без замка. Матвей двинул по ней плечом и поднял руками – петли скрипнули, заглянул и опустил на рядом стоящую балку.
На самом чердаке, таком же пыльном и таинственном, на крышу вылезали по высокой лестнице, приставленной к опорному столбу по центру чердака. Матвей её потряс, проверяя, крепко ли стоит, и предложил Наташе Заугорской (она стояла рядом) первой подниматься. Остальные растянулись кто где, исследовали, разглядывая, чердак. Наташа полезла. Матвей руками держал лестницу, посмотрел на подходящих одноклассников и поднял лицо вверх – посмотреть, как Наташа поднимается, и сразу… увидел её голубые панталоны, прекрасно видимые из-под платья и пальто. В Матвее – откуда бы? – сработало немальчишеское благородство, и он мигом оказался у ног Наташи и грудью прижался к ним, закрывая обзор. Наташа сверху тихо прошептала:
– Спасибо, а то как-то страшно, всё качается.
Наташа оглянулась на Матвея, подтверждая, что так лучше, но не поняла истинного мотива.
Крыша была более высокая, конусом. Когда все выползли, Матвей попросил ребят взять девочек за руки – один слева, другой справа и провести их по крыше до соседнего дома, что и было сделано. Так, совсем как в лучших традициях разбойников, не свалившись, цугом дошли до следующей, более высокой крыши, но и тут опять повезло. К торцу дома была приставлена крепкая лестница. Головы пока не кружились. Первым поднялся Матвей. Сел на широкий верх кирпичной стены, осмотрелся. Конус следующей крыши был совсем рядом под ногами, можно спрыгнуть. Далее такие же дымовые трубы, растяжки. И повернув лицо к стоящим внизу одноклассникам, показал большим пальцем, что можно лезть. Про Наташу и панталоны как-то уже и забылось. В азарте приключения девочки совсем забыли о себе. Матвей стоял на коленях на стенке и держал две тетивы лестницы руками. То, что брусья, к которым прибиты ступени, называются тетивами, Матвей узнал случайно в журнале «Техника молодёжи». А Наташу на сей раз прикрывал Колька Леонов. Колька уже год как любил Наташу, из-за чего Матвею, сочувствующему и поддерживающему друга, часто приходилось торчать с ним на улице под окнами Заугорской, которая жила на третьем этаже Дома композиторов. Новая крыша была проще, не такая конусная, но на следующий дом с неё невозможно было попасть, и всем пришлось спускаться во двор. Стараясь не шуметь и не топать, как воры, спустились вниз и вышли во двор. Во дворе Матвей попросил всех не шуметь и стоять на месте, а сам пошёл разведать, как там на улице с милицией. Народу на Горького прибавилось, шли уже и по тротуарам. Шеренги сбились, и людям приходилось двигаться перебежками, нагонять, чтобы заполнить прогалы.