Следующим зверем, который поселился у нас в доме стал кокер-спаниель Кузя. Это был добродушный и весёлый пёсик, но прожил он у нас всего года три или четыре. Поскольку мы с женой много работали, сын ходил в школу, а дочка в садик, Кузя часто оставался дома один и это ему положительно не нравилось. Его всё время тянуло на улицу гулять. Я эту проблему решил так: в задней двери дома прорезал дырку, приделал к ней заслонку, и Кузя получил возможность выходить во двор на прогулку когда ему вздумается. Чем он там занимался и с кем снюхивался, нам не известно, но, как теперь думаю, до добра это его не довело. Однажды мы заметили, что он потерял слух, плохо видит, ходит с трудом, натыкаясь на мебель и стены, у него пропал аппетит, а белки глаз покрылись странными тёмными точками. Я повёз его к ветеринару на обследование. Осмотрев пса и сделав несколько анализов, собачий доктор был совершенно озадачен и даже смущён. Он сказал, что понятия не имеет, что с Кузей – у него какая-то неизвестная ветеринарной науке болезнь. Он был уверен, что пёс долго не протянет, лечить его неизвестно от чего он не может, и дальше Кузя будет только мучиться. Ветеринар предложил пожалеть бедное животное, сделать ему укол и отправить его в собачий рай. Я сказал, что подумаю, и забрал Кузю домой. Вечером включил телевизор и увидел последние новости медицины – открыт вирус, вызывающий неизвестную до того науке болезнь СПИД (это был 1983 год). На экране показали умирающего пациента из Сан-Франциско. Что меня поразило – у него белки глаз были покрыты чёрными точками, точь-в-точь как у нашего пса. «Вот тебе и на, – подумал я, – так вот чем болеет наш Кузя! Где же он подцепил СПИД?» Мы были уверены, что у нашего пса самая что ни на есть традиционная сексуальная ориентация, но тогда откуда взялась у него эта болезнь? Не иначе как во дворе он снюхался с какой-то заразной тварью и его совратили. Делать было нечего – как лечить СПИД тогда не знали, и я отвёз Кузю к ветеринару для переселения его в собачий рай, полагая, что несмотря на его грехи, ада он всё же не заслуживает.
Затем у нас появился попугайчик породы Корелла – серо-белый с большим хохолком на головке и розовыми щёчками. Это было внешне симпатичное, но довольно хмурое и даже злобное существо. Корелла считается говорящей породой, но наш попугай категорически говорить не желал. Он молча сидел на жёрдочке в клетке, на нас смотрел с презрением и даже когда ему насыпали корм и меняли воду, отворачивался, чтобы не подать вида, будто его это интересует и не сделать нам приятное. Мы долго думали, какое дать ему имя, но к его сварливому характеру ничего не могли подобрать.
Когда в очередной раз мы поехали в отпуск, его надо было где-то пристроить – не оставлять же в доме одного! Это ведь не рыбки, которым можно автоматически насыпать корм. Всё же птицы по интеллекту выше рыб (по крайней мере, так хочется думать), поэтому им нужно человеческое общение. Мы позвонили нашему приятелю Оскару и попросили приютить попугайчика на одну неделю. Он согласился, мы отвезли ему клетку и запас птичьего корма, а сами улетели в отпуск.
Когда вернулись, я позвонил Оскару и спросил как там наш попугайчик и когда можно за ним заехать? Оскар почему-то сначала помолчал, потом вздохнул, и сказал: «Забирай его когда хочешь. Чтоб он сдох!» Я сильно удивился – неужто попугай, даже с таким ершистым характером, за одну неделю смог так достать нашего приятеля, что он желает ему сдохнуть? Я сел в машину, заехал к Оскару и он молча отдал мне клетку с птицей.
Привёз я попугая домой и тот, увидев мою жену и детей, вдруг радостно запрыгал на жёрдочке и весело зачирикал – таких положительных эмоций у него раньше не проявлялось. Было видно, что наше отсутствие ему явно пошло на пользу. Он выглядел просто чудесно, заметно располнел, даже подрос, его хохолок стал длиннее, а щёчки ещё розовее. Он громко и радостно чирикал: «Чаки-чаки-чака!» и мы сразу же решили – вот подходящее имя он себе придумал! Отныне будем звать его «Чáка». Да, после нашего отпуска попугай переменился в лучшую сторону – стал весёлым, жизнерадостным и старался подражать разным звукам. Я решил позвонить Оскару и спросить, как ему удалось так здорово перевоспитать нашу птицу? Оскар мне ответил, что это не телефонный разговор и он лучше заедет к нам и всё объяснит.
Когда он приехал и всё рассказал, прояснилось вот что. Оказывается, перед самым нашим возвращением из отпуска Оскар решил насыпать попугаю зернышек. Но как только он открыл клетку, тот сразу выскочил наружу и стал летать под потолком, помечая мебель и стены своим «гуано». Оскара это совсем не обрадовало и он стал за ним гоняться по комнате. Но тут Вера, жена Оскара, не заметив попугая на свободе, открыла входную дверь, и этот негодяй не долго думая вылетел на улицу. Он уселся на соседнее дерево и стал вызывающе щебетать, явно насмехаясь над людьми. Перепуганный Оскар с зёрнышками в руке выскочил из дома и стал его призывать назад: «Цып-цып-цып», но что толку! Попугай категорически не желал возвращаться в неволю. Наверное целый час Оскар бегал вокруг дерева с уговорами. В конце концов, попугаю эта суматоха надоела, он взлетел ввысь и – только его и видели! Улетел неизвестно куда и пропал. Бедный Оскар решил, что этого мы ему не простим, поэтому он помчался в звериный магазин, там выбрал другого попугая, похожего на беглеца, купил и посадил его в клетку, надеясь, что мы не заметим подмены. Стало быть, наш весёлый Чака это был совсем не тот попугай, что мы оставили Оскару, а слова «чтоб он сдох» относились не к Чаке, а к тому, улетевшему.
Чака в нашем доме сразу прижился и стал членом семьи. Когда мы переехали в Калифорнию, попугай быстро освоился на новом месте и, похоже, тёплый климат ему нравился. Он чутко прислушивался к звукам скрипки, на которой играла моя жена, и пытался в подражание ей высвистывать разные мелодии. Иногда получалось совсем неплохо – у него явно был музыкальный слух. Кроме того, он часто нараспев выкрикивал своё имя «Чаки-Ча-а-а-ка!», как бы представляясь, особенно когда в дом приходили гости и он хотел с ними познакомиться.
Так оно продолжалось некоторое время, но потом в один прекрасный день наш Чака неожиданно… влюбился. Предметом его обожания стала метла, стоящая в углу комнаты. Целыми днями он сидел на жёрдочке в своей клетке, не сводил с неё глаз, и все его песни и выкрики теперь были обращены только к метле. В птичьем голосе сквозила неподдельная нежность и даже страсть. Но, к сожалению, любовь эта оставалась безответной. Метла на Чаку никак не реагировала и спокойно стояла в углу. Чтобы сделать ему приятное, мы часто открывали в клетке дверцу, после чего, помогая себе клювом, Чака осторожно вылезал наружу, подлетал к метле и усаживался на неё. Он прижимался к палке своей розовой щёчкой, ласково щебетал и клювом осторожно расчёсывал её прутики. Это были его минуты счастья. Когда он уставал от нежностей, мы подносили метлу с Чакой к клетке и загоняли его внутрь, а метлу возвращали обратно в угол. Он усаживался на жёрдочку и опять не сводил с неё свой нежный взор.
Чака на метле
В связи с этим у нас возникла проблема – нечем стало под метать пол. Стоило нам взять в руки метлу и начать мести, как Чака впадал в истерику. Он бился в клетке, колотил клювом по металлическим прутьям, хлопал крыльями и истошно вопил на весь дом – такое поругание своей возлюбленной он вынести не мог. Нам ничего не оставалось, как возвращать метлу в угол. Тогда он успокаивался, но потом ещё минут пятнадцать что-то эмоционально ей объяснял на своём птичьем языке, видимо извиняясь за наше наглое поведение. Впрочем, мы нашли выход из положения. Моя жена сшила колпак из плотной материи и перед тем, как мести пол, мы клетку накрывали чтобы не травмировать попугайскую душу видом того, как мы «оскорбляем» его любимую метлу.
Шли годы. Чака старел, но продолжал преданно любить метлу всем своим маленьким сердцем. Метла тоже старела, совершенно износилась и наконец пришла в полную негодность. Однако на чакиных чувствах это никак не отразилось – он относился к ней так же нежно, как прежде. Однажды мы совершили непростительную ошибку – старую развалившуюся метлу выбросили и купили точно такую же новую, наивно полагая, что Чаке это понравится. Как жестоко мы ошиблись! Для него это стало тяжёлым ударом. На новую метлу Чака не смотрел. Она раздражала его своей молодостью и свежестью. Потеряв свою старую возлюбленную, он стал одинок и совершенно переменился. Перестал чирикать и подражать звукам скрипки, не хотел произносить своё имя, целыми днями сидел нахохлившись в углу на жёрдочке и лишь изредка клевал свои зёрнышки. Однажды утром мы нашли его на полу клетки лапками вверх, на клюве алела капелька крови, он ещё дышал и грустно смотрел на нас своими глазами-бусинками.
В телефонной книге мы разыскали ветеринара, что специализируется по птицам, дети завернули Чаку в махровое полотенце и мы повезли его к доктору. Ветеринар бегло осмотрел попугая и с холодностью бизнесмена сказал:
– Он не жилец. Если не лечить, сдохнет через час. Но, если хотите, можете оставить его у нас до завтра, мы его поставим на искусственное дыхание, тогда он проживёт ещё один день и подохнет завтра к утру. Это будет вам стоить 250 долларов. Деньги вперёд.
Дети со слезами на глазах смотрели на меня и ждали, что я скажу. В этот момент я представил себя на месте Чаки и подумал, что однажды настанет мой час, и быть может решение о том как мне уходить в иной мир будут принимать вот эти двое, вспоминая, как я сам поступил с попугаем. Эта мысль заставила меня достать чековую книжку и сказать: «Ставьте на респиратор». Чака остался в клинике.
На следующее утро у нас дома зазвонил телефон. Звонили от ветеринара. Грустный женский голос сказал: «С глубоким прискорбием мы вынуждены сообщить вам, что ваш любимый попугай скончался. Желаете ли вы забрать тело?» Я сказал «желаем» и мы, то есть я и двое детей, сели в машину и поехали в клинику. Мы назвали приёмщице имя усопшего пациента и нам велели подождать в приёмной.
Вскоре дверь в заднее помещение широко распахнулась и показалась троица в зелёных халатах. На их лицах была надета печаль, а шедшая впереди девица на вытянутых руках торжественно несла нечто завёрнутое в белую тряпочку. Это был наш бедный Чака. Мы с детьми забрали свёрток, увезли его в парк, выкопали под деревом ямку и, сказав несколько слов о том какой он был хороший и как любил свою метлу, похоронили.
Я полагал, что на этом история с попугаем и закончилась.
Ан нет! Недели через две я получил из ветеринарной клиники счет на 75 долларов. Там было написано, что эта плата за «похоронные услуги» – видимо так они обозначили белую тряпочку и грустные лица. Это меня страшно разозлило – я был готов платить за живого или еле-живого попугая, но не за мёртвого. Поэтому я этот счёт проигнорировал из принципа. Потом получал его ещё трижды, каждый раз отправляя в мусорную корзину.
Лет через пять мы покупали новый дом и я пытался взять в банке ссуду. Однако, в деньгах мне было отказано на том основании, что у меня запятнана кредитная история. Причина была в том, что пять лет назад я не заплатил ветеринарной клинике за «похороны» и на мне висит долг в 75 долларов. Поскольку в принципиальных вопросах я ни на какие компромиссы не иду, решил не платить, а пойти на приём к вице-президенту банка чтобы объясниться. Я рассказал ему эту историю про Чаку, белую тряпочку и «вынос тела». Он всё понял, согласился со мной, и ссуду я получил.
Закон для Восходящего Солнца
Мой рейс в Тотóри был только на следующее утро и потому приходилось убивать остаток дня. Я поселился в гостинице недалеко от императорского дворца и отправился гулять по городу. В Токио я бывал неоднократно и мне не составило труда спланировать прогулку по новым для меня местам. К вечеру, довольно уставший, я решил расслабиться в баре Караоке, что был недалеко от моей гостиницы. Разумеется, петь под фонограмму я не собирался, да и не умел, но мне нравилось сидеть в углу, пить пиво и наблюдать как после рабочего дня местные служащие мужского пола в одинаковых чёрных костюмах строят из себя эстрадных звёзд. Вот сижу я в уголке, смотрю по сторонам, слушаю певучие мелодии и удивляюсь чудесам японской электронной акустики, способной превращать самый заурядный голос в вокальный шедевр.
Довольно скоро на меня ста ли обращать внимание. Во-первых, я был единственный, кто не подходил к микрофону, но главное потому, что я внешне отличался от остальных посетителей. Наш брат, не-японец, в бары Караоке заглядывал довольно редко. Я заметил, что к моему столику с бокалом пива в руке нетвердой походкой направляется средних лет господин. Не спросив моего согласия, он подтянул стул, плюхнулся на него, отхлебнул из бокала и молча уставился на моё лицо. Долго и бесцеремонно разглядывал меня, а затем спросил, откуда я тут взялся и почему не пою, как все нормальные люди? Мой японский был в зачаточном состоянии и я, как мог, объяснил ему, что по-японски мне говорить трудно и может он понимает по-английски? Тогда он неожиданно перешёл на сносный английский, чем меня немало обрадовал. Я сказал ему, что приехал по делам из США, в столице лишь на вечер, и вот решил посмотреть, как после трудового дня отдыхает местный служивый люд. Услыхав, что я из Америки, мой явно не слишком трезвый собеседник нахмурился и прямо-таки по-самурайски прорычал:
– Ах так! Из Америки, значит… Плохая страна Америка, совсем плохая…
– Чем же она плохая? – насторожился я.
– Рис продаёт в Японию! Вот чем! У вас там в Конгрессе всем заправляют евреи и они решили взять Японию измором. Продают негодяи нам рис по низкой цене и разваливают нашу рисовую промышленность.
Вот уж никак не ожидал я встретить в Токио антисемита. Тут евреев можно по пальцам пересчитать, а вот на тебе – живой японский антисемит сидит напротив меня, пьёт пиво и валит свои печали на евреев, хотя вряд ли он видел когда-нибудь настоящего еврея. Впрочем, во все времена евреи были удобными козлами отпущения. Не помню, с чего это вдруг, но я решил ему возразить.
– Вы ошибаетесь. Насколько знаю, в Конгрессе евреев мало, где-то 5-6 процентов, как же они могут всем заправлять? Вообще я сомневаюсь, что это дело Конгресса – решать по какой цене что-то кому-то продавать. И потом, если вы недовольны продажей риса в Японию, то Америка, в свою очередь, может быть недовольна импортом Тойот и Ниссанов – тоже ведь разрушает нашу автомобильную промышленность…
– Что значит недовольна, – возмутился японский патриот-антисемит, – а как же глобальная экономика? Вы что, хотите остановить мировую торговлю? А про евреев вы мне даже не говорите – много их или мало, не важно. Они хитрые, всеми крутят и против Японии гадости замышляют. Вы вот на еврея вроде непохожи, так зачем их защищаете? Да разве дело только в рисе! Будто не знаете, кто атомные бомбы сделал, что на наши города бросили! Они сделали! Евреи! Будто не знаете, кто нашу конституцию на свой сионистский лад переделал! Это они её переписали. Ещё в 46-м году. Про это каждый японский школьник знает.
Тут он ошибся, про японскую конституцию я ничего не знал, но и не собирался выяснять это у него. Вежливо с ним распрощался, заплатил за пиво и вышел из бара. С тех пор прошло много лет, и я совсем позабыл об этой случайной встрече, но не так давно вспомнил её, получив письмо от Лари Сутина – дальнего родственника моей жены.
Лари был племянником знаменитого художника Хаима Сутина, но художественными талантами не обладал и всю свою профессиональную жизнь провёл на дипломатической службе, где он много лет заведовал американскими консулатами в разных странах третьего мира. Когда ему исполнилось 75, он вышел на пенсию и поселился в живописном городке Лэйк-Плэсид в штате Нью-Йорк, где когда-то проходили зимние Олимпийские игры.
Незадолго до его 97-го дня рождения я послал ему поздравительную открытку. Получив её, он позвонил мне, поблагодарил, а потом спросил, что я знаю о японском периоде жизни моего покойного тестя скрипача Льва Тышкова. Он также поинтересовался, не остались ли после Льва какие-то фотографии из Токио 30-х годов? По его просьбе я порылся в альбомах и коробках с семейными бумагами и нашёл там несколько старых снимков самого Льва, его учителя, и некоторых его японских друзей. Была там и фотография с тёплой дарственной надписью знаменитого пианиста Лео Сирóты. Я про это написал Лари и его особенно заинтересовал снимок Сироты. Он спросил: «А кроме самого Лео Сироты, есть ли у вас фото его семьи, жены, дочки?» На мой вопрос, почему его это интересует, через пару недель Лари прислал длинное письмо. Привожу его в моём пересказе.