Тем не менее, собрался с духом и пошел по повестке, не переставая думать, где я мог проколоться.
Человек в штатском встретил меня несурово. Задал несколько вопросов о моей жизни, семье, работе. Потом спросил:
– У вас когда-то были сложности с получением паспорта?
– Да, моего первого паспорта.
– И что же случилось?
Я рассказал историю о метрике, которую никто не мог перевести с португальского. О том, как мое свидетельство о рождении потерялось в Москве и поэтому я долго был без паспорта.
– И как все-таки вы оказались с паспортом?
Мне пришлось рассказать мою историю. Об отце Маркусе Пятигорском, который умер. О втором замужестве мамы и о том, что у меня появился новый отец.
– В милиции ему посоветовали усыновить меня, дать мне свою фамилию и отчество. Это позволило милиции выдать мне паспорт без потерявшейся метрики.
Хозяин кабинета улыбнулся, пожал мне руку:
– Спасибо, вы свободны.
Я оторопел. Не мог понять, зачем меня вызывали в ОВИР.
– Это все?
– Да, все.
– Извините, не могу ли я задать вам вопрос?
– Пожалуйста…
– Вы знаете, я журналист. Профессиональный журналист. Получаю гонорар за конкретную работу, которую выполняю. Сейчас я сделал работу для вас: перенес свои дела, пришел сюда, добросовестно ответил на ваши вопросы. Теперь скажите: вы можете заплатить мне за это гонорар?
Собеседник молча смотрел на меня. Он, наверное, прикидывал в уме – я сумасшедший или просто придурок.
– Я вас не понимаю, – произнес он наконец.
– Объясню. Не могли бы вы в качестве гонорара рассказать мне, зачем я к вам пришел?
Хозяин кабинета облегченно улыбнулся:
– Эти сведения не для разглашения, но вам скажу. Человек, который владел вашей метрикой, найден. Теперь она в безопасном месте. А вас я пригласил, чтобы понять, как ваш документ попал к постороннему человеку.
– Значит, у меня был двойник?
– Да, с вашей необычной историей жизни, с вашим именем Ильич и фамилией Пятигорский. Это все, что я мог вам сказать…
Я понял, что спрашивать больше услышанного бессмысленно. Мне оставалось только долгие годы моей жизни пребывать в неведении о загадочном приключении с моим паспортом.
Вы может смеяться, но это еще не финал запутанной истории свидетельства о рождении.
Лет через шестьдесят после моего хождения за паспортом поехал я в Рио-де-Жанейро к своим родственникам. Кто-то из них поинтересовался, почему я не Пятигорский и почему не Ильич. Пришлось рассказать о злоключениях с метрикой и обо всем, что после этого произошло.
Кармен – она вдова моего двоюродного брата – поохала, посокрушалась по поводу непрофессиональной русской милиции. На том дело и кончилось.
Прошло после этого года полтора. Я снова прилетел в Бразилию. По дороге из аэропорта Кармен сказала, что меня ждет занятный сюрприз.
Дома она протянула мне большой лист бумаги.
– Что это?
– Посмотри…
Я посмотрел и обомлел: моя метрика!
– Откуда она у тебя?
Кармен рассказала.
Ей было известно, что мои родители до депортации из Бразилии жили в пансионате в районе Капокабана. Это знаменитое место в Рио-де-Жанейро. Там кварталы богатых домов и известный на весь мир пляж Капокабана.
Так вот, Кармен решила, что я должен был родиться по месту жительства родителей на Капокабане. Пошла в местную мэрию и ей без всякой волокиты выдали копию моей метрики.
Сейчас она лежит у меня в архиве, как напоминание о страстях, которые вились вокруг нее десятки лет.
С людьми ты тайной не делись своей.
Ведь ты не знаешь, кто из них подлей.
Как сам ты поступаешь с божьей тварью,
Того же жди себе и от людей.
В один прекрасный день Борису Григорьевичу позвонил из Хабаровска начальник краевого управления полиграфии.
– Борис, у нас тут сложная ситуация образовалась. Некому набирать краевую газету “Тихоокеанская звезда”. Положение настолько тяжелое, что я, наверное, не выберусь из него здоровым и невредимым.
– Сочувствую. Но чем я могу помочь?
– Срочно пришли сюда в командировку одного линотиписта.
– Но у нас же тоже газета. А линотипистов раз-два и обчелся.
– Не прибедняйся. У тебя вон какой орел есть, москвич. Всю войну на себе вынес. И сынок твой крепко подрос. Его и пришли в Хабаровск. Пусть в большом городе, в столице пооботрется. И людям поможет, и себя покажет.
Борис Григорьевич заколебался. С одной стороны, своя рубашка как бы ближе к телу. С другой, этот человек не раз во время войны сильно выручал нашу типографию…
– На сколько дней командировка?
– Скажу честно – не знаю. Набирать некому. Вопрос на контроле на самом верху. Пусть приезжает и садится за линотип. Дадут ему учеников. Выучит, и вернется домой.
– Может, мне с ним приехать?
– Зачем?
– Сын все-таки…
– Не паникуй. Он уже не ребенок. Иди, собирай вещи в дорогу.
В тот день кончилось мое детство. Началась взрослая жизнь.
Мазурики уходят в дембель
У страха глаза велики. Я с тревогой уезжал из дома – первый раз в жизни в другие края. Один, без родителей. Не представлял себе, какие еще бывают на свете типографии – больше или меньше моей? Думал, засмеют на новом месте, как нескладного недоучку.
Но, на удивление, работа в Хабаровске оказалась привычная, как дома – набирай быстрее и ошибок делай поменьше. Уж к этому-то я был привычен.
Машина мне попалась хорошая. Как я потом узнал – лучшая. Мне ее выделили не за красивые глаза, а потому, что на ней набиралась главная газета в этой типографии – “Тихоокеанская звезда”.
Стоял тот линотип в самом углу цеха. Там сходилось два больших окна – так что я не был обделен привычными зеваками.
Когда пришел, на машине никто не работал. Начальник цеха – он показывал мне свое хозяйство – вопросительно посмотрел на меня. Его взгляд можно было понять без труда.
– Я только что с поезда, всю ночь ехал…
– Устал?
– Да вроде нет.
– Работать сможешь?
– Смогу, конечно…
– Как с харчами?
– Мама в дорогу собрала…
– Ну, и хорошо. Вот оригиналы статей. Все это пойдет в текущий номер газеты. Набирать их было некому, а скоро начнется верстка. Выбирай для начала, какая понравится и – вперед. Готовые гранки набора будешь выставлять вон на тот стол.
Я привычно включил машину. Набрал первую строку – свое имя для контроля. Затем заголовок статьи и все пошло, как дома, как на моем испытанном “американце”.
Вскоре за окном появились первые зрители. Да и в самой типографии любопытные нашлись. Приходили, стояли за моей спиной, смотрели. Некоторые, я думаю, оценивали.
Подошел начальник цеха:
– Не тушуйся. Посмотрят, посмотрят и уйдут. Работай спокойно…
Корректоры приносили прочитанные гранки: две-три ошибки на сто строк. Нормально!
Так и прошел первый день. К вечеру меня отвезли в общежитие. Им оказалась большая комната, разгороженная небольшой стенкой – с обеих ее сторон было открытое пространство – никаких дверей.
– Там, у окна, твоя койка, – сказал сопровождающий. – Все аккуратно. Белье чистое, свежее. Тут твоя тумбочка. Там, на столе, самовар – чайку попить.
На другой койке живет наш старший вахтер. (Карнач, подумал я, вспомнив солдата с фронта и Гуревича.) Он человек тихий, непьющий – мешать не будет.
Ну, устраивайся. Завтра на работу в первую смену. В восемь утра.
Попутчик мой ушел. Я принялся устраиваться, раскладывать в тумбочке свои вещи. Но тут с шумом открылась дверь и влетели две девицы.
– Здрасьте!
– Здравствуйте! – ответил я. – Вы к кому? – Я показал на вторую койку. – Здесь мужчина живет. Его нет, а я его еще и не видел. Вы к нему?
– Да домой мы! Вон там живем, – девчонки показали на отгороженный кусок комнаты.
– Послушай, – спросила одна из них, – это не тебя ли откуда-то выписали к нам в линотипный? Говорят, шикарный наборщик. Все ждут. Вон и старика от окна отогнали – тебе кровать поставили. Комендант белье, одеяло новенькие принес… Никогда такого не случалось.
– Да никто меня не выписывал. Я, действительно, линотипист и никакой я не шикарный.
– Вот и смотрю – пацан совсем, когда шику успел набраться?
Девицы ушли за загородку. Через несколько минут выглянули:
– Чаю попьешь? С нами в компанию.
– Давай.
Достал мамины припасы, отнес на стол. Скоро и чай созрел.
– Ну, будем знакомиться, – сказала одна из соседок. – Я учусь в линотипном цехе, она – в переплетном.
– Если в общежитии живете, значит, откуда-то приехали?
– Мы с зейских приисков. Поселок маленький, ничего в нем нет. И работы интересной тоже нет. Только золото, золото, золото…
Мы и решили поехать в Хабаровск, судьбу менять.
– А почему в типографии менять? Вы там, на Зее, в типографии работали?
– Да нет. Приехали, нашли на вокзале доску объявлений. А там: требуются ученицы в типографию. Мы и пришли. Спасибо, общежитие сразу дали.
– Тебе, – я показал на одну подружку, – линотип понравился?
– Очень. Интересная машина. С ней поведешься – сам умнее станешь. Только мало показывают, как на ней работать.
– Не трусь. Если будут вопросы, подходи ко мне, помогу.
– А ты как сюда попал?
– Позвонили из Хабаровска. Сказали: набирать некому. Попросили прислать помощь.
– Ты где учился? Такой молодой, а уже на помощь едешь. Значит, хорошо набираешь.
– В войну научился. Я с тринадцати лет работаю.
– Ладно, завтра посмотрим, как ты работаешь.
На следующий день ко мне подошел какой-то мужчина. Оказалось, это был тот самый начальник управления из Хабаровска, который звонил Борису Григорьевичу.
– Я смотрю, ты уже работаешь. – сказал он.
– Я и вчера работал…
– Так ты же вчера только с поезда…
– Попросили.
– Ну, и молодец. Как устроился?
– Очень хорошо. Для меня уже была подготовлена койка в общежитии. Спал без задних ног.
– Проблем нет? Никто не придирается?
– Пока никто. Времени же мало прошло. Скажите, когда моя командировка закончится?
– Ты же только-только начал работать, а уже к мамке захотел?
Я промолчал.
– Дело такое. У них здесь некому работать – надо им помочь. Мы тебе дадим двух учеников. Подтяни их хотя бы до середнячков и отправляйся домой.
Сейчас я тебе твоих учеников и вручу.
Начальник управления махнул рукой кому-то, стоявшему поодаль. Когда тот подошел, сказал:
– Давай сюда своих орлов.
Привели двух пареньков. Они были немного моложе меня. Ладные, раскованные, подтянутые ребята.
– В типографии раньше работали? – спросил я.
– Нет, не приходилось.
– Линотип, наборную машину раньше видели?
– Нет.
– Работать пришли серьезно или так, побаловаться со скуки?
– Мы решили очень серьезно.
– Тогда слушайте. Я ваш руководитель. Надолго. Может быть, на год. Так что если возникнут какие-нибудь вопросы, проблемы, трудности – сразу ко мне. То, что я буду говорить, просить сделать или распоряжусь, обязательно выполнять. Если два-три раза не будет исполнено, я откажусь вас учить и никто меня заставить не сможет.
– Все понятно?
– Да, – не совсем уверенно ответили парни.
– Тогда мы попрощаемся с этими дядьками и пойдем работать. Сегодня вы весь день будете стоять у меня за спиной. Я стану набирать завтрашний номер газеты, вы – смотреть, как это делается. Вдобавок, я весь день буду рассказывать, что такое линотип, как он устроен и как на нем работать.
Хочу сообщить: если к концу дня у кого-то из вас возникнут сомнения в своем выборе, вам не понравится эта работа, скажете прямо и никаких обид. Мы подыщем работу по душе. В типографии выбор большой.
– Я вижу, дело пошло, – похлопал меня по плечу начальник управления. – Молодец. Я спокоен.
Задачу я себе придумал нелегкую. Предстояло весь день на высоком темпе набирать газету и умудряться вести занятия с парнишками.
По нашему общему мнению это удалось – ребята получили заряд информации. Теперь они понимали, куда и зачем пришли. А чтобы закрепить пройденное, я позволил им в виде поощрительной премии набрать свои имена и фамилии, затем отлить их на линотипе. У каждого получилось по личной печати. Пусть хвастают перед приятелями.
В конце смены мы вместе вышли из типографии. Сели в скверике поболтать. Я спросил, как получилось, что они не занимаются в школе, а пошли учиться на рабочего.
Я льщу себя мыслью, что за один день парни успели поверить в меня. Во всяком случае, рассказали свою невероятную историю.
Оба они из обеспеченных семей. У одного отец генерал. Правда, у того новая семья и живет он в Москве, но щедро помогает сыну и его матери. Они ни в чем не нуждаются. У другого отец большая шишка и у него тоже дом полная чаша.
Никто из них не мог рассказать мне, что с ними случилась. То ли потребность в острых ощущениях, то ли чей-то дурной пример подействовал – они стали ворами, карманниками.
Ребята смышленные, блестяще освоили свою преступную профессию и начали жить-поживать, да добра наживать. Неизвестно как долго продолжалась бы такая вольготная жизнь, но недавно их карьере пришел неожиданный конец.
В первые послевоенные годы в стране небывало разрослось воровство. На этом фоне Верховный Совет принял указ, по которому мелкая кража приравнивалась к крупной и за нее полагалось жестокое наказание. Много лет отсидки.
Несерьезная шушера, вроде моих карманников, бросилась врассыпную. Они поняли, что их промысел не компенсирует долгое заключение за решеткой. Мои мазурики приняли достойное решение. Они завязали с преступным прошлым и пошли осваивать рабочую профессию. Откликнулись на первое же объявление. Им повезло. Профессия ребятам попалась не из худших.
– Серьезное решение? Навсегда? – спросил я у парней. – Или, когда об указе забудут, вы снова возьметесь за свое?
– Нет, мы твердо решили. Научимся, начнем зарабатывать. И жить на эти деньги, как все люди, без оглядки.
– Значит, демобилизация?
– Да, полная.
Вечером я пришел в общежитие. На звук отпираемой двери выглянула девушка, ученица из нашего цеха.
– Знаешь, что я хочу тебе сказать, – возбужденно заговорила она. – Днем у меня был вопрос, не знала, как что-то на машине сделать… Пошла к тебе спросить, а за твоей спиной два охранника стоят. Струхнула и не стала подходить.
Я расхохотался.
– Они такие же ученики, как ты. Ко мне сегодня их приставили.
– Слушай, а немного борща не поешь? – спросила она так по-свойски, что я по-свойски и согласился.
С этого и возникла наша коммуна. Я сразу начал прилично зарабатывать – появилось подкрепление к их ученическим копейкам. Девчонки стряпали, варили чай. Но, главное, у нас теперь было с кем поболтать. Жизнь как бы изменилась.
При этом не было никаких заигрываний, ухаживаний. Да я и не очень понимал, что это такое. Может быть, природа еще во мне не проснулась.
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот, и впрямь, счастливый человек.
Была у меня замечательная авторучка. Трофейная. Мне привезли ее в подарок с фронта. До того я всю жизнь писал пером, которое называлось “86”. Макал его в чернильницу. А тут новенькая, блестящая самописка – хоть возьми и полижи. С золотым пером и таким же золотым зажимом для кармана.
Вспомнил я о ней потому, что в первые дни в Хабаровске собрался в театр. А как иначе? В больших городах люди всегда ходят в театр. Принаряжаются, и ходят.
С нарядами, правда, у меня дело обстояло неважно. За войну мы ничего нового не покупали. Наоборот, несколько раз выскребали, что могли, и отдавали в помощь фронту.
Теперь я оставался в потрепанном костюме, в каких-то опорках на ногах, да в латанной рубашке. Жаловаться было нечего – все тогда жили очень бедно. Да об этом и не думалось – привыкли, присмотрелись.