Я же про другое совсем начал!
Так… Про что я начал говорить? Не помните? Про Шаляпина? Нет, про него я уже сказал… А! Про шанежки!
Моя бабушка тоже шанежки пекла, но у Матрёны шанежки, это просто какой-то… бланманже и даже вкуснее в сто раз.
И вот падает у меня… Нет, у Василька… Не помню.
Падает кусочек шанежки на самый край стола. Ну, бывает, со всяким бывает, ничего страшного. Ничего страшного? Может для всех и ничего страшного, а когда из-под стола когтистая лапа! У меня аж мороз по коже…
(Со слов Цап-Царапыча писал я, Ватруша. Цап-Царапычу должно быть стыдно, что он писать не научился, но ему нисколько не стыдно, а даже напротив, он этим гордится и говорит, что не кошкино это дело, бумагу марать «чурнилами», а кошкино дело – бумагу рвать. Главное, не убедить его никак! Маруська тоже уговаривала, и даже воздействовала по-ихнему, по-женски, и никак. Вот, поэтому он говорил, а я писал, только немножко по-своему, а то он так говорит, что мне иногда даже совестно повторять).
– А я даже не помню, сколько зим прошло, с тех пор, как я здесь поселился, кажется семь… а может восемь. Я сбился со счета. А в начале я зимы считал, потому что зимой к Маруське бегать трудновато, лапы мерзнут. Маруська рыжая, огненная прямо, как артистка из кино, и пахнет просто обалденно. А до деревни долго идти, ведь. Я время мышками привык мерить. Так вот, пока туда-сюда сбегаю, штук десять мог бы успеть поймать.
А бабушку я меряю рыбкой. Три рыбки в день – хорошая бабушка. Она еще раньше меня здесь, оказывается, поселилась, только она мне не мешает, я ее быстро к себе приучил, даже немножко подружился. Она добрая. Потрусь о ее ноги, похожу кругами, помяукаю, и она спешит мне рыбку достать, иногда кашу с мясцом положит, а бывает, что и просто мяска кусищу отвалит. А я за это ей мышек дарю. Наловлю и разложу рядочком у порога, чтобы она сразу увидела мой подарок. А ей нравится, она визжит и тапочками в меня кидает – играет со мной. Я тоже с ней играть люблю – она шаркает по полу, а я ее ловлю, поймаю и давай трепать и когтями, и зубами. Ей нравится, она визжит и веник к ней в руку прыгает, подлиза, и она меня им пытается догнать. Но я на веник не обижаюсь. Она же не понимает, что веник мне первый вражина. Что с нее возьмешь, старенькая уже… Веник на Федьку рыжего похож, такой же мохнатый и пахнет… невкусно. Федька, это Маруськин братик, но задира страшный. Первый раз когда меня встретил, как зашипит, как бросится! Я сначала даже думал, что это собака, по носу ему дал, а он не унимается… Нет, смотрю, вроде свой, нашенской породы. Не знаю, как бы мы поладили, но тут Маруська, ну и вобщем, не помню уже подробности, стали мы дружить все вместе, а чужих гонять.
Так я, когда мимо веника прохожу, всегда для порядка пошиплю на него, надуюсь, хвост распушу, чтобы толстым-толстым был, так же страшнее. И веник пугается, и стоит молча.
Впрочем, я не об этом начал рассказывать…
О чем я начал, уже не помню… Вы тоже помнить не можете, потому что я же ничего не успел…
Нет, помню, очень даже помню. Про вот про что.
Засиделся я как-то у Маруськи… хорошо нам было… Да! Федька потом еще подвалил. Попировали мы, чем бог послал, потерлись друг о друга. Натерлись так, что у меня даже в голове кружение получилось. Федька по каким-то важнявым делам отчалил, мы снова с Маруськой одни остались. А когда у меня в голове получается кружение, то становлюсь я больно охочим до ласки Маруськиной, ну и так далее. Вы, наверное, и так все поняли, могу подробности упустить? Вот и славно, подробности опустим…
Иду, значит, домой, к бабушке, лапы мёрзнут, а мне весело, хорошо, хвост сам трубой поднимается… Маруська перед глазами, и запах её… Ой! Иду, душа поёт!!! Запах Маруськин летает и вдруг… чужими запахло! «Что такое? – думаю, – Откуда? Кто? Зачем? Выселять будут?»
Захожу тихоненько, смотрю – сидят, песни поют. Меня не замечают, что мне, собственно, и надо. Я, значит, под стол и сижу, слушаю, когда про выселение говорить будут. Долго сидел, слушал. Не. Про выселение не говорят, а только поют и всякие истории вспоминают.
Но меня не тот мужчина смущал, что на нашей гитаре играл и песни знатно пел, он вроде как с бабушкой в родстве оказался, так что даже если и поселится к нам, то уж конечно не на печку. А вот другой субъект, которого я поначалу не очень разглядел, мне сразу не понравился.
Глаза у него такие… такие… не знаю, как сказать, их как будто и нет совсем. Смотрю и не понимаю, то ли в глаза его смотрю, то ли сквозь них… на стенку. Да и сам он какой-то… непонятный. Не пахнет. То есть у стола он пахнет столом, у печки – печкой, на табуретке – табуреткой, только чуть-чуть по-другому, а как – и не поймёшь. Уж на что у меня нос чуткий, а и то не уловил.
Короче, субъект этот не понравился мне мгновенно. Но только показывать этого я сразу не стал, а сижу спокойненько, жду, песни слушаю… Заслушался даже немножко. Мужчина так здорово пел! Бабушка подпевала… Потом она шанежки на стол поставила.
Если честно, то я эти шанежки ещё с утра унюхал. Она миску с ними зачем-то в одеяло закутала и на постель под подушку положила. Я бы нипочём в одеяло бы не кутал. Как можно такой запах… аромат божественный, можно сказать, в тряпку закутывать? Они же… Ну… это вам, скорее всего, не понять.
Поставила она, значит, шанежки на стол, и тут меня разобрало. Так бы все бы сразу съел бы! Облизываюсь, но сижу. Терплю. Присутствия не выдаю. «А вдруг, – думаю, – всё-таки про выселение обмолвятся?»
Долго терпел, очень долго, но когда у мужчины кусочек шанежки на стол упал, я не выдержал, потянулся, чтобы его ухватить. И ухватил уже, и почти что ко рту поднес, только этот, с прозрачными глазами, вдруг говорит на моем языке: «А ты, – говорит, – разрешения спросил? Ты, – говорит, – лапы вообще мыл сегодня или когда-нибудь, чтобы вот так запросто на стол ими лазать?»
Я чуть не поперхнулся.
«Вот, – думаю, – наглость какая! Я тебе покажу, как тут командовать!» И как въеду ему с правой всеми когтями!
Только лапа моя почему-то мимо пролетела, даже не задела ничего. Первый раз в жизни я промазал! «Ах, ты, так?! – думаю, – Уворачиваться от меня вздумал?!» И снова как въеду, теперь с левой! И, верите? Опять промазал! Тут уж я как выскочу, как прыгну на него! «Сейчас я тебя, паразита, поймаю! – думаю – Не уйдёшь от меня, вертлявый!» И всеми лапами хвать его! И по-разному хвать, и сверху, и снизу, и сбоку! И не могу поймать! И всё!!! Ускользает, негодяй, как я ни стараюсь!!!
Тут я, конечно, немного того… Задней лапой в сметану попал, блюдо с шаньгами на пол свернул… и цветы из вазы…
Бабушка как завизжит! Ей, наверное, очень понравилось?! А мужчина как вскочит! Сметаной ему прямо в лицо брызнуло. А веник, вражина, сам в бабушкину руку прыгнул, и они всей толпой за мной кинулись.
А вертлявый ну никак не даётся, ну никак!!!
Я за ним по кругу, он от меня, толпа за нами.
Короче…
Два дня мне бабушка рыбки не давала, а веник, как привязанный к её руке, ходил везде за ней, и, чуть меня увидит, так и трясётся, так и вертится в руке!
Но я ему потом это припомнил. Он у меня потом неделю по струнке в углу за печкой стоял.
– Чтобы вот так вот прыгать? Я и не знал, что это возможно. Впрочем, с котами я раньше общался мало и только по необходимости, а тут пришлось поневоле.
Нет, парнишка хороший оказался. Хвост у него – просто суперский, как у павлина, наверное. Я, правда, павлинов не видал, только слышал, как Василёк по телефону однажды кому-то там говорил про то, что кто-то другой, какой-то Алексей Твердобулков, распустил хвост, как павлин. А мурлычет… нет, не Твердобулков, а котейка мой! Трактор даже будет, пожалуй, потише.
Когда он на меня бросился, я даже сначала опешил. Это так смело было, так неожиданно, на меня ещё никто так не бросался.
Можно было, конечно, использовать, как там это у вас сейчас называется… не знаю… экслизив мой, или исплизив, или… не могу сказать.
Короче. Он бросился, я отвёл. Он снова бросился. Но такие броски для меня, что детские шалости. Знаете, вот когда Банник бросился на меня когда-то вот так, это было серьёзно. А когда кот – это так, баловство.
Только он не унимается – нападает и нападает, потом погнался за мной. «Ладно, пусть попробует догнать! – думаю, – Уморю его по-серьёзному!» И давай мы с ним круги нарезать по стенкам. Я, понятное дело, спереди, он за мной.
И уже даже догнал почти, ну, то есть, я ему немножко позволил догнать. Только тут как грохнет что-то! Как брякнет, как бумкнет! Как шмякнется!
«Ой! – думаю, – Пора остановиться!» Сам останавливаюсь, но для кота продолжаю бежать. И он, соответственно, продолжает гнаться.
Прислушиваюсь.
«Вж-ж-ж-ж-ж!!!! Мя-а-а-а-а-у-у-у-у!!!» – это он. «А-а!! А-а-а!!!! Стой, паразит!!!!» – это бабушка. Васёк молчит, только круги нарезает за бабушкой, в смысле, за мамой евойной, своёйной, ну, не важно, бегает по домику, за котом гоняется.
«Устал, – думаю, – я чё-та. Пусть они порезвятся, физкультуру поделают, а я пока поем манёха».
Ну и запустил этого, ну, по-вашему, двойника. И он так лихо, знаешь, рванул, они за ним, а я к шанежкам пристроился… Они-то шанежек все уже поели, а я… вот только сейчас и успел.
Да, правда! Вкуснющие шанежки были! Я две штуки съел. Съел бы ещё, наверное, только наелся… почти. Я, извиняюсь, фигуру берегу. Ну, то есть, стараюсь не полнеть, по возможности. Когда-то я, знаете, очень э… полный был. Только это давно-давно было. А потом начал замечать, что тесновато мне в камине стало, и шнурки как-то трудно завязывать. И так пристроюсь, и так, а всё никак завязать не получается, и другие разные неприятности начали происходить. Мелочь, вроде, ерунда, но как-то неприятно. Мучился-мучился не помню сколько, а потом мне знакомая одна, только вы ничего такого не подумайте, просто знакомая… Мы на конференции одной рядом сидели, ну, и познакомились. Там всё больше про телекинез, про эту, как её… ну… передачу на расстояние этих… мыслей… не помню, как называется… А нам-то это не так чтобы интересно. То есть, интересно, конечно, но не по нашему профилю. Ладно. Познакомились, разговорились, в перерыве я её пирожками угостил… У меня с собой были… Шесть штук. Два с брусникой, один со щавелем и остальные без начинки. Так она без начинки все и съела…
Нет, мне жалко… Ну, разве только чуть-чуть, потому что потом она и остальные тоже съела, я даже моргнуть не успел… А зато она мне про шнурки и про всякое такое глаза, можно сказать, открыла. Наставила, как говорится, на путь. И вот.
Да! Сбился я, что-то.
Короче, бегают они за двойником, круги нарезают, а я шанежки лопаю… Вкуснющие! Сил нет! Ой, я уже об этом говорил… Вот же пропасть какая, забыл я, про что дальше нужно.
Ладно, не беда. Вы давайте, пока передохните, чайку там, кофейку попейте или, там чего другого, а я, знаете чего? Я посплю чуток, а то устал чё-та, мысли путаются. Вот. А как передохнёте, я уже высплюсь, и дальше буду рассказывать. Если вам, конечно, интересно. А если не интересно, то тогда не буду. Всё? Договорились? Ну, пока!
Стоп! Или даже вот как сделаем… Не буду я спать! Я продолжение вспомнил. В смысле, когда мы со знакомой пирожков поели, и про шнурки она меня просветила, то кончился перерыв, и вторая часть началась. Только тут мне стало совсем непонятно. То ли у докладчика с дикцией чего-то там случилось, то ли у меня в голове какие-то детали не сомкнулись, но что такое фен, я давно сам по себе знаю, а вот зачем докладчик всё время с восторгом убеждал меня: «Фен шуй!», я совсем не понял. Куда его «шовать»? Зачем его туда «шовать»? По-моему феном хорошо волосы сушить, травяные сборы разные и грибы. Ведь так?
А знаете что? Это всё-таки с дикцией у него запендюлина случилась, я вспомнил. Точно! Он потом ещё про что-то долго рассказывал и всё говорил: «Цугун!» Я, конечно, слушал уже совсем почти никак, мне интереснее было со знакомой. Вот. Но даже я знаю, хотя от всяких там заводов стараюсь подальше держаться, что выплавляют чугун, а никакой не цугун.
Хотя, может, у них там всё наоборот…
На этом обрываются записи в блокноте, найденном мной однажды у двери подъезда.
Не знаю, кому принадлежал этот блокнот, хозяин так и не объявился, хотя я написал от руки десятка три объявлений и развесил их на всех подъездах в нашем районе.
Не знаю также, кто такой Ватруша. Вероятно, персонаж это вымышленный. Хотя должен вам сказать, что когда я заканчивал аккуратно перепечатывать последнюю страницу, кто-то над самым ухом сказал негромко: «Цугун напиши через букву «у», так будет лучше». Мгновенно вспотев от неожиданности, я резко обернулся – в комнате никого не было, кроме моей кошки. Она посмотрела на меня с каким-то особым, как мне показалось, прищуром и продолжала заниматься любимым делом – вылизывать живот.
Я встал, прошёлся по квартире… Квартира у меня однокомнатная, так что прошёлся – это громко сказано, я просто сделал три шага от стола и выглянул в коридор. Там было, как обычно, пусто. Осмелев, я вышел на кухню и от неожиданности чуть не вздрогнул – посуда была вымыта и аккуратно покоилась на нужных полках. Кто это сделал, я не знаю. Я в тот вечер посуду помыть ещё не успел. Клянусь!
Колымские легенды Беспалого Деда
Дед Беспалый получил своё прозвище за отсутствие на левой руке фаланги указательного и среднего пальцев. Рубанул как-то сам случайно топором, вот и не стало их. Впрочем, это совершенно не мешало ему, привык за много лет.
Рыбаком был Беспалый Дед не просто везучим, если есть он, особый рыбацкий бог, то, без сомнения, Деда он поцеловал в самую маковку и смачно, от души. Дед мог поймать рыбку в любой, что называется, луже. Ну, в луже – не в луже, не видели, врать не будем, а в небольшом пруду городского парка, перемученном радостной мелюзгой так, что вода казалась толокняной болтушкой, ловил он, случалось, таких сазанов, каких и не бывает вовсе.
Сколько раз к нему приставали желающие разузнать секрет удачной рыбалки! Какие только блага не предлагали! Дед отвечал всегда: «Да нет, ребятки, никакого секрета. Вот, белую булку беру, с водичкой разминаю и всё!»
– Врёшь, Беспалый! У меня тоже белая булка, и я тоже её просто с водичкой разминаю… Сижу я от тебя в пяти метрах, забрасываю туда же почти, куда и ты, но ты-то ловишь! У тебя уже штук пятнадцать!»
– Двадцать девять, – Дед как раз вытащил ещё одну.
– Тем более! А у меня – хоть бы раз клюнуло!
– Ну нет тут никакого секрета…
– Дед! Не нервируй меня… – электрик Ромка вскочил и нервно забегал между жидкими кустами колючих акаций, – Хочешь, я у тебя куплю удочку?! Червонец дам, хочешь?
– Рома, ты не суетись, присядь, давай. Я тебе кое-что скажу.
Ромка, который за пять минут до этого матюкаясь ломал свои снасти, с готовностью присел возле Деда на камешек.
– Прежде чем покупать, – Дед пристально посмотрел на него, – Надо снасть испробовать, правда?
– Правда, – отозвался Роман.
– Вот давай и садись на этот ящик, я тебе удочку дам, и будешь пробовать.
Рыбаки, располагавшиеся неподалёку по обе стороны от Деда, с интересом наблюдали. Некоторые даже забыли про свои удочки, так было любопытно.
Через час, примерно, когда у Беспалого в садке уже места для рыбы не оставалось, Роман снова не выдержал: «Дед! Но это же просто… Ты колдун, что ли?! У меня ведь ни одной!» Взвился и, позабыв, что держит чужую удочку, чуть не сломал её об колено.
– Врёшь, Беспалый! Нельзя тут без секрета!
– Рома! Ты не кричи! Положи удочку, а потом будешь руками махать.
Роман, опомнившись, послушно положил снасть, но продолжал трындеть: «Почему ты такой жадный?! Скажи, Дед, жалко тебе, что ли? В чём секрет?»
– В том секрет, Рома, что ты на мою удочку, с моей наживкой, сидя рядом со мной, не поймал ничего. А почему это? Не знаю.