Не торопясь, рыбачок подсек. Не опасаясь обрыва, дотянулся до лесы и стал, как на мотовило, наматывать её на руку. Руки его были в кожаных потрепанных перчатках.
– Леска у меня один миллиметр толщиной, Ему не оборвать, – пояснил деловито.
Он подвел под рыбину большой самодельный черпак.
– Ловко вы его, – не удержался я. – Кэгэ на три будет.
– Будет, – прозвучал ответ.
Оказалось, что таких сомят у него в мешке, прижатом бревном, уже два.
– На вот, – он протянул несколько дождевых червей. – Насаживай прямо на тройник у блесны и бросай.
Я соорудил насадку и попробовал укрепить удилища меж бревен.
– Надежнее воткни, утащит, – вполголоса посоветовал рыбак.
Я послушался его.
Мы поймали по одному соменку. Он – такого же, как и предыдущий. Я – чуть меньше и рад был беспредельно.
Глубина ямы здесь, по его словам, до девяти метров. Приехал сюда на рыбалку Андрей на велосипеде из Сорочинска, где гостит у матери. Живет и работает в Оренбурге. По профессии – сварщик.
– Не могу летом без Самарки, к матери и к Самарке каждый выходной почти приезжаю. Эти места мои, с детства.
Вскоре он стал собираться.
– Хватит. Клева больше не будет, я с пяти часов здесь.
Подошёл Юрий, с которым мы сплавляемся по реке в резиновых лодках.
– Рыбка-то есть? – спросил он, поигрывая красивым и, по-моему, не опробованным ещё спиннингом.
Лицо его, заросшее густой рыжей щетиной, сейчас было самым примечательным в нем. Походил он на какого-то сказочного персонажа. Будто специально придумано неким художником и собранно воедино: тельняшка, ладненькая куртка, брюки защитного цвета и большие, явно великоватые кроссовки. Глаза – синие, большие, широко открытые. Они поражают своим детским светом.
Рыбачок, видимо, уже освоился, понял, что мы не опасны. Повернув голову от полиэтиленового шевелящегося мешка с рыбой, который он собирался завязывать, поинтересовался, будто не слышал вопроса.
– Лицо… того… красное какое… ошпарил, что ли?
– Да видишь, – доверительно признался Юрий, – не было со мной такого раньше: комары и занозы полюбили меня. Пухнет лицо от укусов. Не бреюсь, все равно жалят. Голова от укусов страшно болеть начала.
– А мазь? – спросил Андрей.
– А что – мазь? Они к ней привыкли, зверюги!
– Попы поют над мертвыми, а комары – над живыми, – утешил Андрей.
Увидев мою добычу, которую я, держа на кукане, прятал за спиной, Юрий сделал круглые глаза:
– Ты поймал соменка?
– Да, вот сейчас.
Он уперся взглядом в шевелящийся мешок с рыбой.
– Ну, вы, мужики, даете!
Отложив в сторону спиннинг, он левой рукой поддерживал край мешка, правой тронул за ус одну из рыбин.
– На червя? – деловито спросил он.
Андрей не спеша ответил:
– На пучок дождевых, штуки три-четыре на двойник сажаю и – хорош! Первый раз, что ли, видишь сома так близко?
– Э-э-э, ошибаешься, молодой человек, – сказал Юрий и выпрямился, передав край мешка Андрею. – Я на Волге вырос! Обижаешь!
– Ну и что? Видел я некоторых. На Волге живут, а червяка на крючок не могут насадить. Один разок у моей мамы такой квартировал, только молоко козье пил да книжки читал. Шкет такой…
– На квок сома можешь ловить? – небрежно спросил Юрий.
– Слышал, но не довелось.
– А на воде живешь ещё. Деревня.
Парень не обиделся.
– Посмотреть бы, тогда оно, конечно…
– А зачем тебе, – вступил я. – У тебя и так все отработано. Без добычи, как я понял, не бываешь?
– Не-не, – возразил рыбачок, – сам процесс тоже очень важен.
– Процесс вот какой, слушай… – Юрий, нащупав в разговоре особое своё место, преобразился с полуоборота: – Квок – это такая штука, которой лупят по воде для привлечения сома. Он думает, что его так зовут к завтраку его сородичи. А возможно, кумекает что-то другое – наукой не установлено. Но факт: идёт он на этот звук! Лодка должна быть деревянная, другие, резонируя, издают непривычные звуки, и сом пугается. Лупить надо так, чтобы лодка тряслась.
– А как квок сделать? – поинтересовался Андрей, закуривая и присаживаясь на лесину.
– Квок? – переспросил Юрий и молча потянулу руку за сигаретой к Андрею.
Тот с готовностью подал курево. Потом ловко кинул коробку спичек, и Юрий так же ловко её поймал.
– Квок лучше купить, их сейчас продают. Конечно, «сомовку» можно сделать из чего угодно, хотя бы из надвое разрезанной пластиковой бутылки или стакана. Но самому сложно попасть на удачную конструкцию. Это что-то наподобие «ноу-хау».
– Сам-то рыбачил? – поинтересовался я осторожно.
– Мои деды так рыбачили. Отец рассказывал, и я рыбачил.
Рыбалки лучше, чем в дельте Волги, нет. Там водится до шестидесяти видов рыб. Некоторым везет. Я видел: на квок ловят сомов до десяти пудов весом.
Мы слушали. Он продолжал смаковать:
– Звук образуется при выходе квока из воды. Длина ножа квока должна быть не менее двухсот двадцати миллиметров, ширина – от двух до шести миллиметров, смотря из какого материала: дюраль или дерево.
– Ловить-то на наживку? – уточнил Андрей.
– Конечно, – подтвердил Юрий неторопливо. – Он же хватает все: от утят до червей, ты знаешь.
– И лягушек, – подсказал я.
– Во! Лягушка для него – лучше всего.
– Я попробую обязательно в этой яме на квок, – загорелся наш новый знакомый. – Нож у квока делать деревянный или металлический? – уточнял он, обращаясь к Юрию.
Основательность ответов Юрия меня изумляла.
– Если металлический, то лучше брать титан, а деревянный – березу.
– Юрий, – не утерпел я, – ты так много наговорил, а я не понял, как устроен квок.
– У костра за чаем растолкую, малограмотным, – пообещал новоявленный сомятник.
«Странно, – думал я, когда мы, расставшись с Андреем, возвращались к костру. – Юрий так много знает, но порой обнаруживает удивительную непрактичность».
Вчера, вручая мне вентерь, который купил года два назад, он прочел мне целую лекцию о том, как его ставить.
Я спросил тогда:
– Юра, ты когда-нибудь сам это делал?
– Ты знаешь, – нисколько не смутившись, ответил он, – ни разу в жизни. Руки не доходили, но так попробовать хочется.
2007 г.
Косуля на красном снегу
Оказался я в этой рыбацкой компании, можно сказать, случайно. И, скорее всего, эта история не была бы рассказана, но мой приятель Алексей, пригласивший меня порыбачить, пустил среди своих друзей по кругу с месяц назад мою тоненькую книжку рассказов. И теперь я чувствовал интерес ко мне. Не каждый день с писателем на рыбалку ходят.
Высоченный, со спокойными манерами, пенсионер Андрей Павлович пару раз терпеливо помогал распутывать мне «бороду». И каждый раз жалел, что не взял второй свой спиннинг с безынерционной катушкой. Сгодился бы для меня. Мою приверженность к старой инерционной он раскритиковал, но деликатно так, когда мы были одни. При этом называл меня только по отчеству, без имени. Он-то и начал, когда мы уселись вокруг котелка с наваристой ухой, свой рассказ.
– Владимир, мой сосед по даче, давно приглашал меня поохотиться на кабана. Я все отнекивался.
– Правильно! – подал голос самый молодой из нашей компании, Геннадий, и добавил смешливо, – мово другана, однова чуть не поддел хряк за одно место. Увернулся. Откажешься, пожалуй.
Все промолчали.
Умолк и Геннадий.
Андрей Павлович продолжил:
– Не очень-то мне нравилась его компании. У них какие-то свои дела с районными властями. Там бывшие заводские охотугодья огромнейшие. Теперь все распалось, но дичь и зверье есть. Друзья его молодые, азартные, а охотники никудышные. Никогда не занимались охотой. А теперь это как поветрие.
Накупили новые ружья. Владимир купил пятизарядную «вертикалку».
А я лет двадцать уже на охоту не хожу. Но ружье держу. Старенькая тулка двенадцатого калибра. Когда-то был страстный охотник. От запаха паленого пыжа и сейчас шалею.
Когда после сорока зрение стало садиться, уже не то стало. Какой стрелок, если мушки не видишь? В очках не привык никак. То потеют, то слетают.
Кое-что рассказывал Владимиру про охоту, он и привязался: поехали да поехали. А я, наверное, постарел изрядно. Не только из-за плохого зрения забросил охоту. Стыдно стало. Противоестественно выходить на живое с ружьем, да ещё многозарядным.
Ладно бы в голодный год, есть нечего, а то просто для забавы убивать…
– Зачем же, спрашивает, ружье держишь, если не ходишь на охоту?
– Так, чтобы было, – отвечаю, – я и оформил его без права ношения, только – хранения. Охотиться с ним не могу.
– Ладно, – смеется. – Кто нас проверять-то будет? Там в районе у нас все схвачено. Поехали, а то можно подумать, что кабана боишься.
Ну и загорелось во мне прежнее. Никогда на кабана не охотился. Зуд нашел.
Рассказчик встал, степенно прошелся к общей куче с рюкзаками. Начал рыться в своём. Вернулся с сигаретами.
Все выжидательно молчали.
Андрей Павлович уселся, не спеша, на прежнее место. Разговор продолжать не торопился. Было видно, что рассказывает не из желания удивить слушателей. Заново переживал случившееся.
– Ну, поехали с ними? – не выдержав, спросил Геннадий.
– Поехал, – отозвался рассказчик. – Добрались до домика егеря. Рядом два вагончика стоят. Из одного дым коромыслом. Рядом – снегоходы, сани. Лошади фыркают. Все основательно так.
Сразу у них не заладилось. Отложили охоту на следующий день. Выяснилось, что лицензии на кабанов нет, завтра привезут на косуль. Мне стало не по себе. В косулю я стрелять не хотел. Ладно, думаю, как-нибудь от выстрела уклонюсь.
– Андрей Павлович, зачем же вообще ехали на охоту?
– Я же говорю: кабан не косуля. Сильный противник. Азарт возникает! Сила на силу!
– Да ладно вам! Какая сила? Вы с ружьем, а у него одни клыки… Не на равных…
– Оно, конечно, – стушевался рассказик.
– Генка, не мешай, – урезонил его розовощекий Василий, – что ты как осенняя муха.
Андрей Павлович продолжил:
– Значит, отложили охоту на завтра, а что делать сегодня? Решено было посидеть, хорошенько поужинать. А до того пострелять. Говорят, у всех ружья новые, надо привыкать к ним.
Для меня было дико, когда начали палить по бутылкам. Видно стало окончательно, что за охотнички собрались. Тут-то я и пожалел, что согласился на поездку.
Влет ни в одну бутылку из них никто не попал. Привязались ко мне, что есть сил. Суют ружья. Сходил в вагончик за тулкой своей. Нельзя, думаю, опростоволоситься. Буду стрелять навскидку, как в чирков.
Ну, сшиб я подкинутые вверх одну за другой две поллитровки. Всеобщее ликование. Пошли в тепло пить за моё здоровье. Как ребятишки. Вырвались на волю…
На следующий день кто на снегоходах, кто с загонщиками на санях двинули в дальний березняк. Развели по номерам.
Слева от меня, метрах в двадцати, совсем молоденький, но шустрый сынишка егеря, справа – Владимир. Меня поставили меж ними явно в надежде, что, если зверь выйдет здесь, я-то уж не подведу.
Начали гнать. Я снял предохранитель. Шум, гам, треск веток – загонщики приближались. Смотрю внимательно на открывающуюся передо мной небольшую прогалину.
– Андрей Павлович, вы здесь? – послышался голос Владимира.
– А где же я должен быть? – отвечаю приглушенно.
– Что-то ничего нет.
– Жди, – отозвался. Чувствую, волнуется охотничек.
Загонщики, забирая левее, пошли мимо нас. Скоро их голоса стали еле слышны. Правая моя рука без перчатки замерзла. Я сунул её в карман куртки, оставив ружье в левой. Это заняло у меня доли минуты.
Только я это проделал, как хрустнула ветка. Мгновенно поднял лицо. Взрослая, прогонистая, удивительно грациозная самка легко, как при замедленной съемке, вальяжно в плавном прыжке появилась на самом краю поляны. Косуля от меня была метрах в пятнадцати. Даже не верилось. Она двигалась слева направо. Недоуменно, повернув голову, приостановилась и взглянула на меня. Я увидел её взгляд: доверчивый и невинный.
Не знаю, как все произошло. Охотничий инстинкт сработал: я прицелился чуть правее лопатки и нажал спусковой крючок. Как я потом благодарил судьбу! Моё ружье дало осечку. О втором выстреле я и не подумал.
Услышав щелчок, косуля так же, как и до того, словно это было домашнее существо, безбоязненно плавно скользнуло вправо.
Я опомнился от азарта и радостно смотрел на лесное чудо.
И тут прогремели один за другим два выстрела. Стрелял Владимир. Косуля рухнула на снег. Из разорванного горла била кровь. Голова её оказалась в красном снегу.
Я стоял, не двигаясь.
И к Владимиру пошёл не сразу. Дождался, когда у меня перестанут идти слезы.
Что-то уж очень долго стрелок не выходил к своей добыче. Когда я подошёл, он стоял, обняв обеими руками березу. Его сильно рвало. Ружье, ткнувшись дулом в рыхлый снег, лежало поодаль.
Я не успел с ним заговорить. На выстрел явились с большими санками помощники. Косулю погрузили. Повезли её, волоча головой по дороге к нашему стану. Кровавая дорожка на белом снегу вначале резала глаза, потом пропала.
Владимир, не заходя в будку егеря, не поужинав, отправился один в село. Оттуда с оказией уехал домой.
Я потом узнал: охоту он забросил. Ружье продал.
– А вы, Андрей Павлович? – не удержался я.
– Что я? Отвез своё с дачи в городскую квартиру, закрыл в металлический ящик, как это положено по условиям хранения, и… все. – Он махнул рукой.
– Завязал – так завязал, чего жалеть-то? Я вот ни разу не стрелял ни в кого, – сказал Геннадий. И замолчал.
Нарушил тишину все тот же Андрей Павлович. Задумчиво обхватив обеими руками алюминиевую кружку с чаем, произнёс:
– У моего рассказа есть продолжение: после того случая я не мог забыть косулю. И тот красный снег на поляне… По ночам она мне начала сниться, сердешная. Взгляд её не мог забыть. Будто в кого из близких стрелял. Один раз проснулся в поту весь. Приснилось, что в себя ружье наставил. Будто не в неё стрелял: в себя. Мы в себя стреляем, понимаете? И косуля, и я, и вы – часть одной природы. Мы все имеем право на жизнь.
Геннадий внимательно, как школьник, смотрел на говорившего.
Опередил Геннадия все больше молчавший Василий:
– Ну ты, брат, даешь! Придумал. Надо же: «в себя стреляем»! Философия! Для писателя, – он мотнул чубатой головой в мою сторону, – что ли, стараешься? Сочиняешь! Если так начнет думать каждый, что будет? С голоду помрем!
– Да ну вас, я доверился, а вы… – Андрей Павлович встал, глухо обронил: – Дровишек пойду посмотрю…
И он пошёл к реке. Там замер у воды. Его высокая сутулая фигура показалась похожей мне на большое дерево с сухой вершиной, которое стоит в затоне, недалеко от моего дачного домика. Это дерево одно на всю округу подпирает гнездо чуткой серой цапли. Я часто в бинокль наблюдаю, что и как там.
– Как начнет русский человек философствовать, – произнёс Василий, так хоть помирай… – А надо жить! – Он посмотрел сразу на всех, заранее уверенный в правоте своих слов, в нашей поддержке, – верно ведь?
Мы молчали.
2007 г.
Случай в супермаркете
Алексей Марковников проснулся рано. Был будний день, а у него – выходной. Он давно мечтал о таком графике работы, ещё до перестройки, когда был молодым инженером. Теперь он уже не молодой, но тогда…
Морковников долго не знал, для чего живет. В чем смысл жизни? Удивлялся, как могут многие жить, не думая о самом главном. И однажды, усиленно размышляя, решил: раз при рождении, кроме даты, имени и фамилии не вписывают в документы, для чего родился, значит надо решить самому этот вопрос. Надо ставить себе цели. И выполнять одну за другой! Потом это все суммируется, вот и получится смысл жизни. А искать всю жизнь смысл жизни и считать это смыслом и быть от этого счастливым? Извините, это… этому не найдешь и точного названия.