– Кто должен подписать от института? – спросил он.
– Как обычно, – сказал брокер. – Директор и бухгалтер. На красивом бланке с гербовой печатью. Чтобы комар носа не подточил. Сможешь?
– Надо пошептаться кое с кем, – ответил он. – Тема больно скользкая…
– Зато бабки хорошие, – сказал брокер. – Честным трудом столько не нагорбатишь.
Он позвонил Юле:
– Какие планы на ночь?
– Соскучился? – сказала она.
– Есть малька. Шампанское стынет в холодильнике.
– И ещё розы, – сказала Юля. – Я обожаю, когда мне дарят цветы.
– Я как раз нахожусь около цветочного киоска.
– Буду к одиннадцати вечера.
Он сел за кухонный стол и внимательно просмотрел лист бумаги, изрисованный квадратиками и стрелками. Всю неделю он, как штык, являлся на работу в институт. Колян не преминул съязвить: «Лопнула халтура, ударник капиталистического труда!»
«Пауза», – отшутился он.
Институт у них был закостеневший, живший до сих пор в лучших традициях советского «режимного» времени. Бланки были номерные, отпечатанные типографским способом, и хранились в сейфе главбуха Клавдии Петровны. Так что первоначальную идею слямзить несколько бланков и подписать необходимые документы вместо директора пришлось отбросить как утопическую, к старушке у него подхода не было, тем более что она постоянно болела, перевалив всю текущую работу на Юлю.
Значит, всё-таки надо подписывать у директора. Но как?
Директор был заслуженный бухарик Российской Федерации, по вечно пьяному глазу мог подмахнуть любую бумагу. Но если вдруг вчитается? И кто ему понесёт на подпись?
Это было чертовски неприятно, но требовался сообщник. Колян не подходил. Колян был хороший парень и где-то даже друг, но дурак и трус, в этих делах, во всяком случае. Да и не в этих тоже. Ленка, его жена, много всякого про него рассказывала, когда он по молодости, грешен, её потрахивал.
Оставалась Юля. Каждую пятницу Юля относила на подпись осоловевшему от водки директору ворох бумаг, она же распоряжалась ключами от сейфа главбухши.
Это было поганое решение, и он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Он не любил обманывать женщин и, строго говоря, никогда их не обманывал. Любовниц в его жизни было достаточно, особенно после развода, но он никогда не обещал любви до гробовой доски. Секс и больше ничего. Не хотите так, найдите себе лучше. Колхоз, как известно, дело добровольное.
Он вспомнил всё, что о ней знает. Тридцать девять лет, год назад окончательно разбежалась с мужем. Сын учится в Нахимовском училище в Севастополе. Маловероятно, что она готова двинуться в неведомую заграницу от бедствий неминуемой революции. Хотя бы потому, что она в том возрасте, когда изнасилование взбунтовавшейся чернью страшит скорей на словах. Ей бы дачу обустроить, чтобы было, где картошкой запасаться на случай кровожадных событий. Да и тебе чужая ноша в зарубежных странствиях ни к чему.
– Впрочем, зачем эти песни? – с противной интонацией сказал он. – Юляша спит с Серюней лишь потому, что надо с кем-то спать. Как только на горизонте всплывёт лопух, готовый создавать с ней ячейку общества, ты будешь забыт как сгнивший помидор.
«Поэт, конечно, из тебя никудышный, – подумал он.– При чём здесь помидор?»
«Русскую женщину можно или полюбить, или разжалобить!» – эту высокопарную фразу произносил в стареньком чёрно-белом фильме про наполеоновский поход в Россию один щеголеватый французик. Точно, вспомнил он кадр из фильма, лягушатнику как раз русская графиня то ли руку перебинтовала, то ли яйца отрезала. Какое действие было дальше, он вспомнить не смог.
Итак, разжалобить, подумал он. Разжалобить чем? Болезнью. Неизлечимой болезнью дочки, поэтому она в Италию и поехала, в чудодейственную клинику. Где за сумасшедшие бабки спасут от рака. Смотри, не накаркай, сердито сказал он. Ты больше накаркаешь, успокоил он себя, если дочка будет шататься по Европе без средств существования, а тебя повесят на фонарном столбе как «врага народа» или просто зловредного болтуна. Как же сыграть так, чтобы поверила?
– Ну, не знаю… – сказала Юля. – Очень криминально выглядит твоё предложение.
Они сидят на ковре, он – голый, Юля завернулась в полотенце, шампанское давно выпито. «За водкой, что ли, сходить в ночной?» – думает он.
– Очень криминально, – повторяет Юля. – Тебя арестуют сразу, как только выяснится, что это мошенничество. А выяснится это в первый же месяц невыплаты кредитных процентов.
– Я исчезну, – сказал он. – Растворюсь среди народных масс. Уеду в Крым или в Караганду. А когда вернусь через пару лет, здесь будет такой кавардак, все банки прахом посыпятся. Революция, одним словом.
– Да не будет никакой революции, – недовольно сказала Юля. – Ты поменьше на Болотную площадь ходи. Только жить начали по человечески, никто не захочет в скотское состояние возвращаться.
– Нас, как обычно, не спросят. На Украине же не спросили. Но спорить не будем. Я… – он придал голосу предельную искренность. – Для меня жизнь дочки важнее, чем моя собственная.
– Понимаю, – сказала Юля. – Неужели, никак нельзя обойтись без этой итальянской клиники? Господи, какие сумасшедшие деньги: двести тысяч долларов. Есть же и у нас хорошие врачи. Потом всякие эти целители, экстрасенсы…
– Пустое, – горько сказал он. – Бывшая жена куда её только не возила. Без толку.
– А Ивана Федоровича тебе не жалко? – сказала Юля. – Затаскают ведь старика.
– Наш бухарик прошёл не одну комсомольскую стройку, – рассмеялся он. – Если при Советской власти не посадили, то сейчас и подавно орденоносца никто пальцем не тронет. Отправят на пенсию, институт, в конечном счёте, только выиграет.
– А меня? – спросила Юля.
– К тебе не может быть претензий, – уверенно сказал он. – Я надеюсь, о наших отношениях ты никому не рассказывала. Ты об этих бумагах знать ничего не знаешь, как они к директору попали, понятия не имеешь. Ну, будут косые взгляды, ну и что с того? Придёт новый шеф, будешь с ним спать, всё будет в порядке.
– Ты считаешь меня шлюхой? – сказала Юля.
– Послушай, – сказал он. – Если бы я хотел тебя обмануть, наверное, не стал бы всё это так откровенно рассказывать. Ты можешь мне верить, можешь не верить, но ты мой последний шанс в жизни. И в жизни моей дочки тоже.
– Все вы, мужики, горазды за счёт баб выезжать, – сказала Юля. – Ни стыда у вас, ни совести. Я подумаю, ничего не обещаю.
В конце сентября позвонила бывшая жена.
– Привет! Алиса тебе уже сказала?
– Что именно? – притворился он. «Какая умная у меня дочка. Ни одного лишнего слова маме». О том, что Алису зачислили в Пармский университет, дочка ему уже сообщила. «Я скоро смогу отправить тебе сто тысяч долларов, – сказал он. – Сходи в местный банк, открой счёт».
– Твоя дочь теперь учится в Италии.
– Очень хорошо, – сказал он. – Я позвоню ей по скайпу.
– Я поднакопила для неё деньги, дала перед отъездом, – сказала бывшая жена. – Я могу надеяться на твоё финансовое участие?
– Разумеется. Чем смогу, – сказал он. – Извини, мне звонят в дверь.
Юля вышла из ванны.
– С кем болтаешь?
– Из магазина звонили. Я же мебель выставил на продажу.
– Серьёзно готовишься, – сказала Юля. – Дай мне сигарету. Я подумала. Ты, конечно, гад, и в этой истории с гарантийным обязательством института очень сильно меня подставишь. Но если ты отдашь мне пятьдесят тысяч долларов, я переживу.
– Отдам, – сказал он.
– На тот случай, если вдруг забудешь отдать, предлагаю твою квартиру переоформить на мою троюродную сестру. Чтобы я была спокойна.
– Что за сестра? – спросил он.
– Хорошая сестра, – сказала Юля. – Наташей зовут. Живёт во Владимире. Не против перебраться в Москву.
– Как из себя? – сказал он.
– Я тебя умоляю, – сказала Юля. – Давай без хохмочек. Отдашь деньги, она квартиру вернёт обратно. Хотя, если ты собрался «в бега», лучше, чтобы квартира числилась на ней. Она сохранит, не волнуйся.
– Я не волнуюсь, – сказал он. – Я тебе верю.
– Вызывать Наташу в Москву? – спросила Юля.
– Вызывай.
– У меня к тебе большая просьба, – сказала Юля. – Не тащи её в койку, во всяком случае, у меня на глазах.
– Ну, что ж, – произнёс брокер, – двести тридцать тысяч вам, двести тридцать тысяч мне. Поровну. Пересчитывать будете?
– Нет, – сказал он. – Верю на слово.
– Уезжать советую через Белоруссию. Через их таможню слона в корзине провести можно.
– Я так и планировал, – ответил он. – Рад был сотрудничеству…
– Скажите, – перебил его брокер, – почему вы так уверены, что произойдёт революция?
– Всё просто. Точка невозврата пройдена давно, ещё в семнадцатом году. Потом был обманчивый регресс, Сталин не придумал ничего разумнее, как создать рабовладельческое государство с технократическим уклоном. Все последующие правители тиранами быть не хотели, да и не могли. В шестидесятые обнаружилась волшебная палочка-выручалочка, которая абсолютно соответствовала самой потаённой из национальных идей: грей себе бока на печи, а нефть течёт ручейком в богатые страны. Это тотальное распиздяйство привело к беспрецедентному раскачиванию системы, а затем, при демократической власти, к столь же оголтелому воровству. Ты лучше меня знаешь: в наши дни воровать выгоднее, чем работать. И страха уж нет, слишком долго нас пугали. В общем, налицо бессмертное ленинское определение революционной ситуации: верхи не могут, низы не хотят. Дальше только одно – взрыв.
– Грустная перспектива, – сказал брокер. – Если вы правы, конечно. Я люблю Москву, хоть и родом из Пскова.
– Возможно, именно сейчас начинают вырисовываться границы нового русского государства, – сказал он. – Думаю, что оно будет совсем другим. И в географии: пройдёт неширокой полосой от Баренцева моря к Чёрному, и в умах и настроениях людей. Думаю, что жители этой страны будут более прагматичными и ответственными в своих поступках. А, может быть, и нет. Я, со своими тараканами, остаюсь в прежней жизни, заполненной ложью, грязью и острым ощущением бессмысленности существования. Я остаюсь наедине с собой. Буду сидеть на берегу моря, смотреть на блики на воде и не слышать выстрелов.
– «… Уж если суждено в империи родиться, то лучше жить в провинции у моря», – сказал брокер. – Потрясающие стихи. Запамятовал, кто написал.
– Бродский, – сказал он. – При жизни был осужден за тунеядство, умер в эмиграции, в Америке.
– В России любят мёртвых поэтов, – сказал брокер. – Живые поэты доставляют слишком много неудобств.
Пармские банки отказали дочке в открытии счёта, потребовав множество дурацких справок из Москвы. Он отправил Алисе в несколько приёмов сто пятьдесят тысяч долларов через специализированную почту.
– Когда ты приедешь? – спросила дочка по скайпу.
– К Новому Году, ласточка, – сказал он. – Есть ещё разные организационные вопросы.
Юле он сначала хотел позвонить и попросить её вместе с сестричкой голыми встать раком на коврике перед входной дверью в квартиру, предварительно вставив в зад по свечке. Как только исполнят пожелание, он тут же привезёт обещанную сумму. Но, усмехнувшись, признал, что эта мальчишеская выходка слишком напоминает сцену из пошлого порнофильма, и просто поменял телефонную симку. «В конце концов, квартиру она заслужила», – подумал он.
Тридцатку он отложил в сторону, а на пятьдесят тысяч долларов, потусовавшись по ювелирным магазинам и наторговавшись вволю, купил золотые украшения. Деньги и золото убрал в объёмный пакет, пакет – в свой рабочий портфель, сделал выемку в полу бабкиного дома, спрятал туда портфель и аккуратно приколотил доски на место. Походил немного по комнате и переставил на место тайника тяжелое кресло.
Он пожарил яичницу и налил рюмочку коньяка.
– Ваше здоровье! Завтра поезду на вокзал, куплю билет в Брест. В Бресте поживу некоторое время, оценю обстановку, потом переберусь в Литву. Оптимально купить паспорт литовского гражданина. В приграничных районах должны быть кудесники по этой части. Найду.
Куда перебираться из Литвы, он ещё не решил. Разберусь на месте, подумал он, там совсем другая жизнь, мне не хватает информации.
Вдруг стало тяжело дышать. «Давление подскочило?» – занервничал он. Он приподнялся из кресла и, уже теряя сознание, увидел задумчивые пронзительные глаза, которые посмотрели на него из пустоты. Больше не было ничего.
Похороны организовала бывшая жена. Усопший, как выяснилось, был беден как церковная мышь. Она поехала к нему на квартиру, дверь открыла мерзкого вида особа, которая показала дарственную на своё имя.
– В колидоре там ещё чумадан с его вещами, – сказала особа. – Заберёте?
– Можете выбросить на свалку или оставить себе, – холодно произнесла бывшая жена. «Господи, с кем связался? Чумадан, в колидоре…»
В Калужской области у него жили родственники, но, сколько она помнила из своей прежней семейной жизни, он с ними не общался. Искать их она была не обязана.
Дочке она соврала, что папа умер в больнице от инфаркта и перед смертью просил передать, чтобы дочка на похороны не приезжала. Алиса расплакалась, но согласилась. В Парме было несравненно лучше, чем в холодной и унылой Москве.
В связи с дефицитом средств, хоронили на самом дальнем подмосковном погосте. Рано утром она заехала за телом в больничный морг, затем – за Коляном. Колян неуклюже поставил в автобусик похоронный венок с мятой ленточкой «В последний путь!» и сразу же начал шамкать: «Ну, вот как… Вот, значит, как…»
«Какой же он нудный! – подумала бывшая жена. – Не зря ему Ленка всю жизнь рога наставляет!»
Хоронить она решила по христианскому обряду. «Он атеист был и сволочь первостатейная, – подумала она, – но ему уже всё равно. А мне когда-нибудь зачтётся».
Батюшка из кладбищенской церкви читал заупокойную, она сжала в кулаке платочек и напряжённо всматривалась в лицо человека, которого когда-то так любила.
– Закрывать? – спросил рабочий. – Ветрено очень!
– Закрывайте! – сказала она. – Ехать пора.
Автобусик выехал на трассу.
– Странно, – сказал водитель. – Ни одной машины. Сегодня же не выходной?
– Четверг, – сказал Колян. – Обычный рабочий день. Смотрите, всадник.
По дороге галопом промчался всадник, через пару минут ещё несколько.
– Странно, – снова сказал водитель. – Что за маскарад?
Он остановил автобусик возле заправки.
– Схожу, узнаю, что к чему. У меня телефон не работает.
Ещё один всадник спешился рядом и принялся разминать ноги.
– Толпа штурмует Кремль, – сказал он, предупреждая её вопросы. – Началось всё мирно, с демонстрации на Садовом, вдруг появились люди с оружием, ящики с водкой и тут такое началось. Метро не работает, связь отключена, все автомобильные выезды перекрыты. Вырваться из города можно только пешком или, вот как я, верхом.
– Ну, ладно, милая, – он потрепал по загривку пугливо смотревшую на них лошадь. – Пойдём, поищем тебе сена…
Приказ никто не отменял
1
Дождь заливает окрестности. Он смотрит через стекло на мокрое поле аэродрома. Интересно, что всё-таки будет, если самолет не успеет затормозить и врежется в бетонное здание терминала. Столько раз виденные кадры кинохроники, посвящённые авиакатастрофам, не давали полноты картинки, всегда оставалось ощущение, что оператор из-за пожара и царившей суматохи не сумел снять самое главное. Некую деталь, как в одном фильме ужасов, который растрогал его до глубины души: девочка, играя мячом, скачет по полю, а головы у девочки нет.
Должно быть, это чертовски обидно, думает он, умирать в огне под проливным дождём. Но задержки рейса не объявляли. Жаль, что курьер прилетает в Хитроу, а не в Гэтвик. От Гэтвика до его дома рукой подать. А отсюда три часа по пробкам с неторопливой английской скоростью.
Хотя, пожалуй, нет. Курьер, скорей всего, из молодых, возможно, это его первая командировка в Лондон, обратно ему вечерним рейсом, и сам он, по всей вероятности, из рязанских или липецких, он мечтает сделать карьеру, вполне может быть, что он во что-то верит, он будет смотреть во все глаза, когда он повезет показывать ему город, впитывая и смакуя впечатления как от незнакомого вина, его же учили объемному зрению. Они доедут до Лондона на кэбе, это страшно медленно, но очень познавательно, они будут гулять по центру пешком, он специально взял с собой резервный зонтик, в качестве компенсации они пообедают в устричном баре и курьер будет давиться неведомой дрянью, но терпеть.