– Так это и есть чистый фашизм. То, что у вас есть вождь, это уже фашизм? Вот мне на хуй не нужен никакой вождь. А тебе, Влад? Тебе нужен вождь?
– Зачем?
– Ну, вот, слышишь? – Рома глянул на Андрея.
– Да дело даже не в вожде. Просто та жизнь, которую предлагает партия, – она яркая, героическая. Не то что обычная жизнь.
– И в чем героизм? Чтобы ходить на демонстрации с выжившими из ума пенсионерами?
Влад поглядел на дремавшую рядом Олю, повернулся к Саше, он сидел на через проход, на сиденье напротив лежал чехол с виолончелью. Пятна крови на Сашиной белой рубашке засохли и потемнели.
– Ты знаешь, это было офигенно круто, – сказал Саша. – Спасибо тебе. И плевать, что кто-то меня там ударил. Это ерунда. А такого драйва я ни разу в жизни не испытывал. И на концерте, и после концерта. В жизни ничего не происходит просто так. Ты можешь смеяться, но та наша встреча в метро… Мне кажется, это было предопределено. Ты знаешь, бабушка и мама меня все очень сильно контролировали. Папа умер, когда я был в четвертом классе… Я не хотел бы вдаваться в детали, но у меня никакой жизни, кроме музыки, не было. Я не могу сказать, что мне не нравилось. Нет, мне нравилось, но…
Хлопнули, открывшись и закрывшись, сдвижные двери вагона.
Все посмотрели в ту сторону. В вагон зашли два мента, двинулись по проходу, остановились.
– А, музыканты! – сказал один. – Наркотики есть?
– Я категорически против наркотиков, – сказал Рома.
– Что, может, еще и вены покажешь?
– С удовольствием.
Рома начал закатывать рукав кофты.
– Ладно, не надо, верим.
Менты пошли дальше по вагону.
После секса мы сидели друг напротив друга на широком подоконнике с потрескавшейся краской и курили, стряхивая пепел в банку из-под солянки.
В окне было небо и крыши, много красных крыш. И купол Исаакия. Когда я нашла эту комнату и выглянула в окно, я разу поняла, что сниму ее. Хотя бы из-за этого вида.
Я сразу же предложила Владу переехать ко мне. У меня не было сомнений, что он согласится. И вот уже три недели мы жили с ним в этой комнате с железной кроватью, старым сервантом и широким письменным столом.
Мы сидели, курили и молчали. Любые слова были бы лишними.
Потом зазвенел звонок. Один раз, второй, третий – к нам.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила я.
Влад помотал головой.
Звонок снова зазвенел три раза.
– Я подойду, – сказал Влад. – Мало ли…
Он потушил сигарету о край банки, бросил в нее бычок, спрыгнул с подоконника, натянул джинсы, вышел.
Я сделала последнюю затяжку, тоже потушила сигарету и бросила в банку. В коридоре послышались шаги. Я схватила первую попавшуюся майку Влада, с портретом Кобейна и фразой «I hate myself and want to die»[4].
В комнату заглянули Влад и Саша.
Саша помахал мне рукой, сказал:
– Привет.
Я кивнула.
– Мы на кухне поговорим, – сказал Влад.
Он закрыл дверь.
Я снова залезла на подоконник, взяла из пачки Влада сигарету, прикурила зеленой прозрачной зажигалкой, затянулась, выпустила дым.
Я пододвинулась ближе к стеклу, прилипла к нему лбом, посмотрела вниз. Над трамвайными путями покачивался на тросе фонарь.
Открылась и закрылась дверь. Влад вернулся в комнату.
– А где Саша? – спросила я.
– Ушел.
– Что так быстро? Чаю бы попили…
Влад пожал плечами.
– А зачем вообще он приходил?
– По делу. – Влад как-то странно, не похоже на себя ухмыльнулся. – У его семьи сейчас плохо с деньгами. И какие-то бандиты вышли на него и предложили продавать героин в «консе». Но там и так уже продают, поэтому без шансов. И он хочет продавать в клубе.
– А ты тут при чем?
– Он хотел, чтобы я поговорил с Иваном. Чтобы это не было у него за спиной.
– И ты поговоришь?
– Поговорю.
– Зачем тебе это надо?
– Как зачем? Помочь…
– Ты вообще думаешь, что ты говоришь? Ты поможешь ему продавать наркоту!
– В клубе и так ее продают. Пусть лучше этим занимается кто-то свой.
– Это он тебе так сказал? Это его слова?
– Все, что я ему пообещал, это поговорить с Иваном. Если Иван скажет «нет», то тема закрыта. Ты меня знаешь. Я к наркотикам вообще отношения не имею, это не моя территория.
Мы сидели с Иваном в его комнате в клубе. На столе в аккуратные стопки были сложены демо-кассеты от разных групп.
Иван снял с электроплитки чайник. Залил пакетики с зеленым чаем в двух граненых стаканах с подстаканниками. Поставил чайник обратно. Сел на стул напротив меня.
– Возможно, я – идеалист, – сказал Иван. – Но я действительно верю в самоорганизацию и саморегуляцию. Клуб работает уже четыре года, и я с самого начала стремился к максимальной независимости. Если уж мы смогли получить это бывшее комсомольское помещение, то должны быть полностью независимы. Никаких ментов, никаких бандитов. Я понимаю, что до конца это никогда не получится, но мы к этому стремимся. Я вообще не верю в способности власти что-либо организовать, что-либо сделать для людей. Только саморегуляция и самоорганизация.
– С этим трудно не согласиться. Но я задал конкретный вопрос.
Я взял стакан, поднес к губам. Чай был еще горячий. Я поставил его обратно на стол. Верхняя кассета была подписана «Последнее танго в Париже».
– Я никогда никому ничего не разрешал в клубе продавать, – сказал Иван. – Ко мне подходили бандиты, предлагали «крышу». Но я отказался. Заговорил им зубы. Сказал, что им самим это не интересно: слишком мало людей с деньгами приходит, плюс, клуб и так на контроле у милиции. Ты меня знаешь, я категорически против наркотиков, это раз. И я хочу держаться подальше от всего, что связано с криминалом, это два.
– Но все равно ведь продают, без твоего согласия. Если будет кто-то еще продавать, это ни на что не повлияет. А ему реально нужны деньги, он бы ни за что иначе в это не полез. Ты ж видел его. Из него такой же бандит, как из меня президент. Матери на работе денег не платят, живут втроем на его стипендию и пенсию бабушки.
– Я ценю тебя как музыканта, Владик. Иначе я вообще не вел бы с тобой этот разговор. И я сочувствую Саше. Но максимум, что я могу сделать, это не сказать ни да, ни нет. Разговора такого у нас с тобой не было. Я ни о чем не знаю, ничего не вижу и ни о чем подобном не слышу. Это строгая договоренность. Хорошо?
– Хорошо. Горыныч у тебя еще работает?
– Нет, пришлось его уволить. Он категорически на все забивал. Ты, по сравнению с ним, был идеальным работником. Жалко, что недолго. Приходится самому убираться в клубе, пока никого нового не нашел.
Группа играла хардкор. Зрителей было немного.
Я и Влад были пьяные, мы прыгали у сцены, целовались, снова прыгали.
На самом деле мы даже не слушали музыку. Нам было на нее насрать. Насрать на группу, на других людей в клубе, насрать на то, что будет потом.
Мы знали, что никогда не постареем, что никогда не умрем.
Когда прыгать уже не было сил, я села на пол у стены. Мне было насрать, что пол грязный, что на нем валяются бычки и прочая херня.
Влад отошел к стойке, вернулся с двумя открытыми бутылками пива, дал одну мне. Он сел на пол рядом со мной.
Я сделала глоток, обвела глазами клуб. Группа все еще играла. Несколько человек прыгали у сцены. У входа, почти рядом с охранником, стоял Саша. К нему подошел парень лет двадцати, что-то сказал. Саша поднял с пола рюкзак, и они вдвоем вышли.
Влад поднес свою бутылку пива к моей. Мы чокнулись, сделали по глотку. Влад сказал:
– Давай уйдем.
Потом мы сидели на заднем сиденье в пустом трамвае. Я рассказывала Владу всякую ерунду – про то, как на первом курсе вступила в «Армию „Алиса“»[5], потом спекулировала значками и пластинками «Шабаш» в «Гостином дворе», как потом разочаровалась во всем русском роке. Я могла говорить что угодно, слова ничего не значили. Имел значение только этот пустой трамвай. И мы в нем.
Меня разбудили три звонка. Потом еще три. Три звонка – это нам.
Оля не проснулась. Я осторожно, чтоб ее не разбудить, вылез из-под одеяла. Поднял с пола джинсы, надел.
Прошлепал босыми ногами по комнате, по коридору. Отпер входную дверь.
На пороге стоял Саша.
– Что случилось?
Он молча смотрел на меня.
– Что случилось?
Я сделал шаг назад. Он вошел.
– Пойдем на кухню. Можешь не разуваться. Все равно все соседи спят.
Он прошел за мной по коридору. Зацепился за трехколесный детский велосипед. Схватился за стену.
Я обернулся. Знаком показал ему не шуметь.
Мы сели на табуретки у окна.
– Я сейчас приду, – сказал я. – Схожу за сигаретами.
Когда я вернулся, Саша смотрел в одну точку: на вбитый в оконную раму гвоздь. К гвоздю была привязана веревка, протянутая через всю кухню. На ней сушились несколько пар мужских и женских трусов и черная майка Chanel.
Я сел на табуретку. Взял сигарету, закурил.
– Дай и мне, – сказал Саша.
Я дал ему сигарету. Он взял зажигалку, прикурил с третьего щелчка. Затянулся, кашлянул.
– У меня отобрали рюкзак с героином.
Он еще раз затянулся. Снова кашлянул.
– Как это случилось?
– Я зашел в туалет. И меня кто-то сзади ударил по голове. Я упал, потерял сознание. Еще ударился головой. Вот здесь, – Саша засунул пальцы в волосы.
– Сколько там было героина?
– Весь, что они дали на продажу. Я дома ничего не оставлял, чтобы мама не нашла…
– Я еще раз спрашиваю: сколько там было?
– Они сказали, что я должен им отдать двадцать «лимонов». Все, что сверх этого – себе… И деньги тоже все забрали. Я успел продать три «дозы»… Что мне делать?
– Я не знаю, что делать. Ты понимал, на что идешь.
– Ты всех знаешь в клубе, ты мог бы поспрашивать, узнать…
– Ты шутишь? Что значит «всех знаешь»? В клубе полно «левого» народу. На каждом концерте я многих вижу в первый и последний раз.
В коридоре щелкнул замок. На кухню зашел дядя Жора из соседней комнаты, в салатовой майке-алкоголичке и черных «семейных» трусах с белыми пятнами спереди. В руке он держал пачку «Беломора» и коробку спичек.
Он подмигнул нам, подошел к раковине. Нагнулся, включил воду, попил. Сел на табуретку возле своего стола. Закурил «беломорину».
Мы с Сашей молча докурили. Бросили бычки в жестянки. Дождались, пока дядя Жора докурит и уйдет.
– Значит, ты думаешь, это бесполезно? – спросил Саша.
– Что бесполезно?
– Пытаться что-нибудь выяснить в клубе.
– Ну, а ты как думаешь?
– Знаешь, что, наверно, надо сделать? Позвонить им и честно сказать, что случилось. Может, они их сами найдут. По своим каналам. Да?
Я посмотрел на темноту за окном и два светящихся окна в доме напротив.
Я проснулась от шума и стука. Парень бандитского вида схватил со стола мой рюкзак, вытряхнул содержимое, заглянул в кошелек. В нем было несколько бумажек по тысяче и мелочь. Он швырнул кошелек на пол, выдвинул ящики стола.
Я была без линз и видела плохо. Я прищурилась, чтобы рассмотреть остальные силуэты. Узнала Сашу. Он стоял рядом с Владом. С ними были еще три парня.
Конец ознакомительного фрагмента.