Начав работу с нижнего зала, выходящего во двор, Кавалер переходил из комнаты в комнату, поднимался с этажа на этаж, просматривал один за другим разные коллекционные предметы (все оказались на месте, ничего не пропало). А по пятам следовали два секретаря-англичанина, Оливер и Смит, записывающие каждое слово Кавалера, а также камердинер Гаетано со свечей и линейкой в руках и мальчик на побегушках, тащивший скамейку. Кавалеру еще никогда не приходилось осматривать свой особняк при таком тусклом освещении. Теперь он казался ему незнакомым, даже чужим, а себя он чувствовал в зависимости от того, какую вещь осматривал и оценивал: то неким подобострастным хранителем музейных ценностей, угрюмым оценщиком раритетов, то благодушно настроенным посланцем заморского деспота — любителя произведений искусства.
Осмотр произвел на него неизгладимое впечатление. Инвентаризация заняла почти целую неделю, поскольку Кавалер отвлекался и тратил немало времени на всякие пустяки. А закончив перепись, удалился в свой рабочий кабинет и целый день расшифровывал и уточнял записи.
Через два месяца, 14 июля 1798 года, он исписал своим небрежным, но вполне разборчивым почерком многие страницы гроссбуха, а закончив писать, закрепил листы в переплет из красной кожи и уложил в ящик письменного стола. В реестре перечислялись все антикварные предметы и ценности, за исключением коллекции вулканических минералов, скелетов рыб и прочих природных редкостей. Здесь было более двухсот картин, в том числе принадлежащих кисти Рафаэля, Тициана, Веронезе, Каналетто, Рубенса, Рембрандта, Ван Дейка, Шардена, Пуссена, множество зарисовок извержения Везувия и четырнадцать портретов жены Кавалера, а также различные вазы и сосуды, статуи, камеи, канделябры, саркофаги и агатовая потолочная люстра. Но те вещи, которые незаконно приобретались у жадных королевских археологов и которые можно было легко опознать, в этом списке вообще не упоминались.
Неаполь замер в ожидании, что французы вот-вот ринутся завоевывать юг полуострова, а Кавалер, которому удалось заранее узнать у гадалки, чем завершится его легкая привилегированная жизнь (совсем не так она кончилась для Помпеев и Геркуланума), поставил точку в инвентаризации своих коллекций и принялся обдумывать, каким образом вывезти из города самые ценные вещи.
Но неожиданно для всех угроза вдруг отступила, так как бесподобный друг Кавалера наголову разбил французский флот, что, по сути дела, сдержало французское вторжение в Италию, начавшееся ровно два года назад, когда они отмечали день рождения героя. Кавалер отдал распоряжение подготовить к отправке в Англию большую часть своих раритетов и антиквариата: в частности, вторую коллекцию античных ваз, более обширную и ценную, чем ту, которую он привез в Лондон в свой первый отпуск и продал Британскому музею. Слуги и доверенные лица тщательно упаковывали отобранные предметы в коробки и большие ящики, приготовив к погрузке на британское судно, отплывающее через несколько дней. Отменять сборы в связи с улучшением политической обстановки было неразумно, поскольку в любой момент могла возникнуть новая угроза французской оккупации или же (что вообще-то еще хуже) мятежа доморощенных республиканцев. «Пусть вазы плывут в Англию на продажу, — решил Кавалер. — Мне нужны деньги». Деньги всегда требуются. Вот в этом-то и состоит оборотная сторона замкнутости коллекционирования, поскольку оно не развивается по восходящей линии, а совершает повторяющиеся обороты. В низшей точке этого цикла, когда предметы распродаются, раздаются и расходятся, коллекционер начинает судорожно собирать новую коллекцию и у него возникает чувство галантности и обходительности. Кавалер утешал себя мыслью о той радости, которую принесет ему новая, еще более обширная коллекция ваз и сосудов.
Он жаждал начать коллекционирование сызнова.
Кавалер стоит на набережной и наблюдает за погрузкой ящиков с ценностями на борт коммерческого парусника «Кэлосес». Наш герой все еще лежит в постели, но чувствует себя лучше. Миссис Кэдоган накормила его мясным бульоном, и теперь он разбирает корреспонденцию и пишет письма, рядом сидит Кавалерша. Своему брату, приходскому пастору, как и их отец, он сообщил о разгроме французов и выразил озабоченность в связи с тем, что его победе особого значения не придают. «Хотя мне и завидуют, но заслуги обязаны признать», — писал он. (Герой ожидал, что за победу под Абукиром ему пожалуют титул виконта.) Жене Фанни он писал еще более откровенные письма с перечислением своих заслуг. Как и супруга Кавалера, которая в письмах Чарлзу на протяжении нескольких лет по простоте душевной продолжала писать о том, как ее повсюду все хвалят, герой сообщал своей жене каждое хвалебное слово, сказанное в его адрес. «Все восхищаются мною. Даже французы отдают мне дань уважения», — хвастался он. Они были очень похожи, израненный и искалеченный герой и жизнерадостная, полная сил замужняя дама — в их поведении, как заметил Кавалер, просматривалось какое-то ребячество, и это задело его за живое.
«Люди идут за мной по улицам толпой и приветствуют, выкрикивая мое имя», — писал герой жене в Англию. Теперь он окончательно выздоровел и встал на ноги. Кавалерша сопровождала его повсюду: и в королевский дворец на переговоры с королем и министрами, и в гавань, где потребовалось уладить недоразумение, возникшее между моряками адмирала и вороватыми неаполитанцами. «Я делаю все периводы нашему знаминитому гостю», — сообщала она Чарлзу. Не переставая восхищаться интересами, взглядами героя на жизнь и на происходящие события. Кроме того, она подружилась со многими его офицерами и передавала ему их озабоченность затянувшейся болезнью глубокоуважаемого командира. Живо интересуясь жизнью молодых корабельных гардемаринов, она проявляла неослабленную материнскую заботу о них, жена Кавалера помогала им писать письма любимым девушкам в Англию и принялась учить Джозию танцевать гавот. Когда тот сказал, что это он тогда, в шлюпке, наложил спасительный жгут на раненую руку своего отчима, она склонилась и поцеловала юноше руку. Жене героя посылала подарки и стихи, прославляющие подвиги ее мужа, когда пришло известие, что его за все заслуги сделали всего-навсего баронетом, пожаловав этот низший титул в иерархии дворянской знати (хотя и положили ежегодное жалованье в размере двух тысяч фунтов стерлингов), то в очередном письме Фанни она написала несколько строк, выражая свое возмущение такой черной неблагодарностью со стороны адмиралтейства. Кавалер тоже не приминул выразить в письме в министерство иностранных дел свой протест по поводу умаления заслуг и третирования героя.
Больше всего им нравилось уединяться втроем. Как-то вечером они устроили в зале для приемов небольшой домашний концерт для героя. Кавалер играл на виолончели, а его супруга пела. Во время коротенького перерыва герой вспылил по какому-то поводу и возмутился нерешительностью неаполитанского короля. Кавалер сразу же принялся успокаивать его, а Кавалерша сидела и молча смотрела на мужчин с чувством глубокой радости. «От этих людей нельзя ожидать, чтобы они исправились», — заметил Кавалер. «Ради Бога, их нужно заставить понять всю глубину катастрофы, которая ожидает их!» — воскликнул герой, энергично жестикулируя левой рукой, культя правой заметно дергалась в пустом рукаве, что частенько бывало у него в минуту сильного душевного волнения.
Кавалерша нежно посмотрела на мужа, а тот продолжал вкратце объяснять причину, почему его величество, к прискорбию, недостаточно умственно развит. Она пристально посмотрела на героя, и ее взгляд подействовал на него благотворно. Затем они вышли на террасу полюбоваться Везувием, который в ту минуту был удивительно спокоен. На террасе Кавалер стоял посередине, а они по бокам, будто двое его взрослых детей, им так подходила эта роль. Но иногда женщина оказывалась в центре, а герой (он был пониже ее) — слева, и она ощущала тепло, идущее от его культи. Любуясь вулканом, Кавалер рассказывал адмиралу о некоторых местных предрассудках, связанных с этой горой.
Каким вообще представляют себе героя другие? Или какого-то короля? Или красавицу?
Ни у нашего героя, ни у короля, ни у красавицы не было ничего такого, что Рейнольдс считал бы образцом внешности. Герой совсем не выглядит героем; король никогда не был похож на короля, да и поступал не по-королевски; ну а красавица, увы, уже больше не красавица. Для ясности стоит заметить, что герой искалеченный, беззубый, потрепанный недоросток; король — чрезмерно разжиревший, с лишаями на теле и огромным носом; красавица же из-за излишнего употребления спиртного раздалась вширь и стала казаться еще более высокой, чем была на самом деле. И вообще, в свои тридцать три она выглядит дамой отнюдь не первой молодости. И только один Кавалер (аристократ, придворный, ученый, эстет) соответствует идеальному типу. Он высок ростом, худощав, хорошо сложен, цел и невредим, и хотя значительно старше всех перечисленных здесь лиц из числа запечатленных на исторических портретах, его физическое состояние просто великолепно.
Конечно же, им всем это было как-то безразлично. Интересно нам, живущим вдали от тех времен, когда от художника ожидали, что тот должен передавать идеальную внешность, когда не ставили под сомнение, будто всякие уродства и физические недостатки нужно приукрашивать, но тем не менее разъясняли, что написанные на портретах исторические личности в жизни выглядели по-другому и в ту пору уже утратили свежесть, стройность и постарели и что художники их идеализировали (по глупости, как мы привыкли говорить).
Это трио казалось таким естественным. У Кавалера в его семье появился молодой человек, ставший для него почти сыном, во всяком случае, более дорогим и близким, чем родной племянник. А его супруга обрела того, кем она могла восхищаться с такой страстью и силой, с какими не восхищалась еще никем и никогда. Герой же впервые нашел в их лице близких друзей. Он был до глубины души польщен восхищением элегантного пожилого Кавалера и искренне потрясен теплым и заботливым отношением его молодой жены. Помимо крепнувшей с каждым днем дружбы, их объединяло чувство, что они играют роли, предназначенные им в великой исторической драме, — спасают Англию и Европу от захвата Францией и повсеместного установления республиканского правления.
Герой чувствовал себя уже вполне выздоровевшим, готовился снова выйти в море. Кавалер писал письма и донесения министрам, влиятельным титулованным друзьям в Англии и другим британским офицерам и адмиралам, несущим службу в Средиземноморье. Вел важные переговоры с министрами Королевства обеих Сицилий, с королевской четой и с отставным, но все еще влиятельным премьер-министром, занимающим антифранцузские позиции. Пробурбонское правительство Неаполя то и дело советовалось и с Кавалером, и с героем по поводу возможной новой войны с Францией. Кавалер решительно предлагал послать армию на помощь Риму, а герой настаивал, чтобы Неаполь ввязался в драку и тем самым выступил открытым союзником Англии (предоставив ей военно-морские базы для стоянок флота) и существенно поддержал британский стратегический замысел. Ну а поскольку уж было решено направить в Рим экспедиционный корпус, наспех собранный из разрозненных бригад и батальонов, то начались военные маневры и всякие инспекторские проверки. И все это сопровождалось призывами к патриотизму, чувством самообольщения, крушением планов и надежд, мучительными тревогами, оживлением среди большинства местной знати и энергичными попытками захватить себе теплое местечко на политической арене в качестве… агентов мировой империи. Они страстно жаждали того времени, когда война перекинется на земли этой отдаленной южной сатрапии, с ее богатыми традициями коррупции и праздности, и старались проповедовать идеи свержения династии военной силой и необходимости всяческого сопротивления противоборствующей сверхдержаве, то бишь Англии.
Начальство героя прислало приказ срочно отплыть со своей эскадрой к Мальте. Вернувшись с бесплодных переговоров с Государственным советом, он написал британскому командующему флотом в Средиземноморье графу Сент-Винсенту, что ждет не дождется, когда сможет поднять паруса и отплыть из этой страны скрипачей и поэтов, распутных девок и негодяев. Но ему не хотелось бы оставлять Кавалера и его супругу одних.
Прошло еще три недели, в течение которых герой продолжал поправлять свое здоровье и одновременно, не теряя времени, уламывать королевское правительство. И вот в середине октября, через несколько дней после отплытия «Кэлосеса» в Англию, эскадра адмирала направилась к Мальте, где он надеялся настичь врага и вступить с ним в бой. Король, зная, что ему придется возглавить армию и некоторое время проторчать в своем дворце в самом центре чопорного Рима, уехал в Казерту поразвлечься и в первую очередь поохотиться. Кавалер тоже отправился туда, предварительно отдав соответствующие распоряжения о том, чтобы начали укладывать и паковать картины и антиквариат — так, на всякий случай, на всякий непредвиденный случай. А его жена принялась ежедневно писать герою письма из охотничьего домика, рассказывать, как она сильно скучает без него. Однажды вечером Кавалер, проведя день-деньской на охоте, невольно насмотревшись на море крови, по возвращении домой тоже приписал к ее письму несколько строк.
Из-за ежедневного тупого истребления массы диких животных взыграл воинственный дух короля, и он с нетерпением ожидал того момента, когда поскачет в красивой военной форме впереди своего войска. Королева же, которая, не потеряв разума, мало-помалу утрачивала боевой запал, стала все больше сомневаться в разумности посылать на Рим экспедиционный корпус. Но супруга Кавалера постоянно уговаривала ее величество сохранять боевой дух и не впадать в панику, о чем регулярно сообщала герою в своих посланиях. Она красочно расписывала королеве, что может произойти, если не предпринять сейчас же наступление на французов: тогда ее мужа, детей, всех поведут на гильотину, да еще вдобавок будут вечно пенять и поносить за то, что она не сражалась до последнего, чтобы спасти свою семью, религию, страну от жадных лап свирепых убийц ее сестры и всего королевского рода во Франции. «Если бы вы толка видили миня, — писала Кавалерша герою. — Я встала и протинула руку, как вы, произнисла удивительную речь и дарагая каралева заплакала и сказала што я права».
Она частенько, не стесняясь, прямо так и говорила, что у героя нет одной руки, поскольку он принадлежал к породе людей, уверенных, будто другие не замечают их увечий или уродств. Слепая женщина, например, может сказать, что сегодня вы хорошо выглядите или выразить восхищение вашей новой красной блузкой, а однорукий мужчина, расхваливая оперу, громогласно воскликнуть, что он все ладони отбил, аплодируя прошлым вечером в театре.
В ответных письмах, которые герой тоже сочинял почти каждый вечер, сидя в своей каюте, он так и писал: «У меня корреспонденции столько, что и двумя руками не управишься разбирать ее. И я частенько переутомляюсь, составляя письма. Но если не считать того счастливого дня, когда снова увижусь с вами обоими, то нет для меня ничего более желательного, чем писать вам». Он благодарил Кавалершу за то, что та вдохновляет королеву и поддерживает в ней воинствующий дух. И повторял каждый раз, как скучает по ним обоим, как признателен за их дружеское отношение и что его благодарность гораздо глубже и сильнее всяких слов. Он вспоминал, как они чествовали его сверх всяких заслуг — никто иной не был так добр с ним прежде, — писал, что, прожив рядом с ними и подпав под их очарование, ему теперь не захочется ни с кем водить компанию, а все окружение кажется без них пустым и скучным и что самое его заветное желание — вернуться назад и никогда не расставаться. «И я также люблю миссис Кэдоган», — добавлял он.
Герой снова заболел, потребовался уход, и лишь спустя три недели смог появиться в Казерте у своих друзей. Отсюда он вместе с супругой Кавалера слал письма жене. Кавалерша описывала, как протекает болезнь героя, посылала новые стихи и еще больше подарков. Он же в своих еженедельных письмах сообщал, что считает Кавалера и его супругу своими самыми дорогими на свете друзьями, только она и его отец ему дороже. «Я живу здесь, как родной сын. Кавалер очень внимательно относится к моим интересам относительно разных научных проблем, а его супруга — олицетворение добродетели и целомудрия. Ни в какой другой стране не встречал я женщину, равную ей».