Но разве мужчина достоин правды на теле, коим испивает сладострастие? Нет, его тело – это игра, игра в любовь и в слова. Он думает иначе, поступает иначе и реализует своё право не чувством души, а желанием прихоти.
Сперва глаголет словечки попроще, чтобы сломать женский ум, потом скудость незаметно испаряется и на смену является изобильное красноречие, яркая вольность и безудержный огонь! Осиль-ка устоять, не упав!
Кто осилит? Кто выдюжит?
Этот не щадящий огонь обжигает волю ума, воспитанную нежностью и женщина или девочка, у которой опалён мозг таким благостным наречием, уже не совладает с тем, что в ней живёт. Тогда наступает не перелом, а болезненный приступ, рождается страх…
–Я люблю…люблю… – Шепчет он, – ты единственная, не такая, как все…моя…моя… А я твой… И между нами любовь. Нет ей конца и не будет во век… Мы родились друг для друга, ты моя, я твой… Кто нас вырвет из райских чертогов?
Разве этот фарс назовёшь мудростью?
Нет.
Но липнет, липнет и сминается плоть на плоти…
О, тупеет воля нервов…
Поэтому и сжигает рабская зависимость словá, сжигает в миг. Так горячо и утомительно, но приятно… Голова в тумане, сознание стирается нежностью, тело плавает на горячем дыхании, с которого брызжет лава чувств, а мудрость тает и скрывается в глубину, нет ей места на таковом накале крови. Тьма насилует волю свободного дыхания, жжёт, жжёт разум, не выкарабкаться из его сетей… Истома душит… Рвётся грудь от желания, а тело на безумном порыве…
–А-а-а…
Любить умом или звуковой принадлежностью для женщины – есть не борьба, а поражение. Такая победа мужчине по вкусу! Он мнит себя истинным героем, но героем, который проходит через ужас женского унижения. Это уже не достоинство мужской чести, а позор!
О, сколько слов произнесено устами мужей?! И все они истекают из тела похотливого и трясущегося! Разве такое совладение чувств можно отнести к намёку на любовь? Нельзя. Почему? Именно слова губят искусство любви настоящей и нелицемерной! Подлинность её усматривается в Божестве и Святости, ибо эти величины никогда не врут, их блаженство поистине всегда, всегда приносит покой и желанное умиротворение.
О! уловить бы момент! Улови, попытайся!
Бог любит в Святом Молчании, такая любовь не губит, не умирает, не испаряется по утру, а напротив воскресает, позволяет рассуждать правильно и мудро. Именно Любовь Бога и сотворила весь мир, то, что над ним и то, что под ним!
Но отчего тогда Он извратил сущность Своей Любви? Не смущайся, человек! Вникни лучше в себя. Если бы Бог не разлил в человеке кровяное жжение плоти, тогда человек никогда, никогда не познал бы принадлежность святой любви, любви, которая бессмертна, которая в истине радует и наслаждает!
Человек изначала сотворён таким, чтобы засвидетельствовать своё истинное достоинство на творчестве всегдашнего преуспеяния и успеха, хотя и с трудностями на различных болезненных воздыханиях. Если сотворить человека иначе, на другой образности, он будет уподоблен совершенно иному творчеству, и естественно утеряет принадлежность к человечеству.
Ангелы сотворены Ангелами и у них свои впечатления и мудрости, а человек сотворён человеком и потому он всегда – Адам и Ева. Это и есть человеческая условность, внесённая на тело и душу. Бог творит так, как того требует творческое вдохновение. И на таком проекте все и ищут личное торжество от человеческих усилий, возможностей и желаний, пусть даже и Бог ведёт их на Свою вершину явного богоподобия такими трудными путями кратких лет!
Богоподобие стяжается умением жить в терпеливом молчании, в непрестанном размышлении и исследовании, поэтому святые и говорили: молчание – золото, а слово – серебро. Молчит Бог, а человек в слове ищет добротный смысл.
Любовь – это полнота всякого впечатления, и потому она заключена в едином Боге. Человек раздвоен и он совладелец полноты, он может себя внести в этот проект таинственно. Два – муж и жена – получают неоценимую способность составить единое, то есть полноту любви! И сеются их усилия постоянно на разных вариациях.
Пока идёт воспитательный процесс с земным фактом познавательных слов, любовь всегда будет провоцироваться телом на поступки странно и невнятно. Руки гладят, глаза обволакивают, сознание теряет существенную ориентацию. Звуки речи пьянят голову влюблённой девушки, которая теряет свою независимость.
–Любимая…
О, разве мужчина способен произнести своим дыханием это магическое слово, чтобы женщина осталась равнодушной или какой-то истеричной?! Нет, не остаётся равнодушной она, которая выискивает земное счастье посреди обмана и разврата, в этом грязном и роковом моменте судьбы, но судьбы, принадлежавшей ей по праву.
И её красивое, молодое тело теперь тоже принадлежит ему полностью, неминучая страсть срывает условности вместе с одеждой. Пламя загорается всё сильнее и сильнее, всё ярче и ярче, словно ждёт впереди великолепие чуда. И неужели это чудо достойно сожаления? Что потом?
А потом отупение… Огонь погас. Страсть не умерла. Изломана воля часов, и ожидание исковеркано, а суть осквернена. Душа на потоке ада, и этот чёртов ад коверкает сознание, заставляя кровь безумствовать в отчаянии.
–Ты клялся мне в любви… Говорил, что я единственная, я твоя, только твоя… – Напоминает она в испуге. – Что произошло? Что случилось? – О! как хочется ей познать истину и остаться с любимым, но он-то совершенно равнодушен к страданиям и стонам. Добился, чего жаждал, и теперь она ему не нужна!
Ну и что?! Да, клялся! Клятва осталась при устах.
–Я по-прежнему люблю тебя и принадлежу только твоему, твоему желанию, милый и дорогой… А ты, ты ещё любишь меня? – Она искала опору, а наткнулась на препятствие и, причём на непреодолимое препятствие.
–Ты мне больше не интересна. Я познал тебя, весь твой исток, всю твою жажду… – Ответ страшен, ужасен, безжалостен. Он хуже смерти. Лучше бы убил и один раз отмучиться, а так… Как же жить дальше? Где выискивать долю равенства?
–Почему? – Отчаяние слетает с губ, которые измяты в поцелуях.
–Уйди… – Раздражение явное, оно летает в воздухе, как топор палача, забирая всё лучшее, оставляя худшее. – Ты ещё найдёшь своего парня…Ты красива, у тебя большое будущее… Ты со своими достоинствами отыщешь своё счастье… – Говорит, словно смеётся над ней.
–Не бросай меня…
Позор омывается горькой слезой!
Он смущён, но не раздавлен. Не знает, как отвязаться, лишь бы ушла, оставила его. – Ты молода… Найдёшь своё счастье… За дверями этого дома тебя встретит не один прохожий… Твоя любовь покоится в их желаниях, только позови…
–Но мне никто не нужен! Я тебя люблю…
–Прости…
–Разве ты не видишь мою боль?!
Но он уходит поспешно, уходит навсегда…
Ищет познания смущённая душа, душа, испёкшаяся в холодном разврате горячего дыхания ночи. Таких ночей немного, они покрыты грязью отвратительных впечатлений. Судьба коверкает смысл, стирает его грани отчётливо.
–Постой…
Силится затянуть мгновение. Не хочется расставаться… Но неизбежность очень жестока и трагична. Она испивает оцет и желчь, а впереди… Впереди её ждёт болезнь, страхи, новые унижения и новые бесчестия.
–Не реви. Твои слёзы запоздалые. – Говорит он ей резким голосом и равнодушным к её страданию. Она уже использована им, и она ему не нужна. Коварен, напыщен, ядовит. – Ты мне не интересна… Я определил тебя… Сама виновата…
Да, она виновата, виновата, что поверила ему, что посчитала его за счастье, которого так ждала и к которому так устремилась… А есть ли ещё какая вина этого юного создания? Есть, несомненно есть… И какая же? Пусть тебе ответит совесть.
–Не покидай меня…
Мольбы бессильны.
–Прощай…
Она остаётся одна во тьме и боли, которую одной не пережить, не осилить и не выдюжить Кто посеял плевелы зла? Они сошли тоже с неба. О, небо, разлей благо на человека, лишённого чести! Честь ускакала, и нет её. Небо молчит. Ликует земля в разврате. Молчи, человек, и сей, сей неизменную славу! Если не в силах молчать, тогда рыдай и стремись на вершину Молчаливого Бога, хотя бы и в рутине грехов увяз, но не умер ещё.
Дышит женщина. И само дыхание как-то неровно ожигается страстью позора, с которым приходит непрошеная боль и стыд. Глядит в высь надломлено. Ждёт чего-то. Память воскуряет испитую отраву. Больно. Тяжко. Одиноко. Но ничего уже не возвратить.
–Любимый…
Нет его. Куда-то вдруг подевался, словно и не появлялся в этой её судьбе человек, на которого можно опереться или довериться хотя бы в трудную минуту. Ушёл и смылся запах желания! И бросил погибать. И погибла.
Душа занемела от горя, а тело было продано тем, кому нужна не честь, а позор. И ныне её душа будет томиться в воле адского кипения зла, она будет рваться и задыхаться от грязи и вони наглых и вспотевших рук, омерзительных и знойных глаз, которые так и лазят по её телу и от вонючего дыхания, что так скверно стекает внутрь…
–Иди, иди к нам. – звали чужие и беззубые рты и лапали так противно, что хотелось испариться, но всё повторялось в каждый день. Нет рассвета, нет покоя…Только ужасная и отвратительная воля страха и зла… – К нам, к нам, сюда, сюда…
–Смилуйтесь… Пощадите…
Крик разбивает волю земных часов без всякой надежды. А есть ли она, безликая и утомительная надежда там, где живёт могучее солнце и светит для кого-то? Есть. Но этот рассвет двигается для того, кто увидит его благость и торжество в своём тоскующем сердце, которое открыто для любви святой и молчаливой.
Что ж! Пусть, пусть и в осквернённой душе зажжётся пламя этого святого молчания, и огонь сотрёт все грани блудных извращений, и родится человек от святого молчания, и засияет свет посреди мрака и безобразия, посреди разврата и похоти, засияет ярко и таинственно.
Аминь.
Молитва воспела! А раз воспела, то обязательно родится человек! Только пусть он не напитается материнским ядом осквернившегося тела. О, пусть, пусть он не пьёт этой страсти! А если яд уже глубоко? Если он в крови?
Любовь, любовь, как ты терзаешь, испытываешь, утруждаешь и изматываешь путников земли, заставляя страдать и скорбеть на таких началах?! Как они беззащитны порой, сломлены, умерщвлены. Одно сожаление и ужас.
Но это зря или не зря? Не зря.
Награды – для каждого, без исключения (и сословия), а вот найти их способен далеко не всякий… А так хочется не просто найти, а и прожить с ними рай вечного счастья… Где ты рай? Где покоишься на благословенном величии?
А она, она, упавшая в грязь на боли ужаса, она найдёт или нет?
Ответ не может запоздать?
–Го-осподи-и, помо-оги-и…
Почти коснулась заветного…почти… Услышан человек.
Но услышит ли Бог?
Нужда толкнула в ров смерти, но толкнула и умертвила… А когда человек на пике голода, он готов сожрать не только корову, но и своё собственное достоинство! Голод ведёт на самые непримиримые уловки с совестью и оправдывает себя на любых условиях, чтобы погасить невольную страсть.
Осудить легко, а помочь, разве помочь трудно? Тогда и не судите свободу и рабство. Пусть всё останется на правде Бога, ибо Он Единый Господин в нашей жизни. Но отчего слышен вой, и гнётся воля земных часов? Судьба покривилась, нет уже ничего светлого и радужного. Можно ли отыскать приветливое торжество, можно ли ещё выйти на берег спокойствия?
Одна…
Да, всегда одна – и тогда, и сегодня. Но теперь внутри уже бьётся новая плоть. Дыхание согревает очень осторожно. Может быть, Свет Христа облагодетельствует её покой, к которому она так стремилась, к которому рвалась?!
Может быть.
В животе росла душа сына, росла… И ласкалась измученная мать таинственно и странно, не понимая достоинство, жившее в утробе, но зато она знала, что скоро, очень скоро наступит радость и тогда сгинет надоедливая печаль.
Дивная и богоподобная музыка истекала из живота постоянно, но на звуках при болезненных вздохах, точно ребёнок чувствовал материнское страдание и уже жалел её и любил беззаветно своим чутьём детского впечатления.
Мать касалась живота и слушала, как дышит человечек! Это было чудом непознанным, но реальным, объяснить такое состояние, нет, невозможно! Чувства омывались кровью, кровь не кипела от шального безумия, она утихомиривалась осторожно, и лилась песенная правда каким-то незнакомым движением так упоительно, что затмевалась любая боль! Страдание исчезало, и надежда взлетала к престолу немеркнущей славы! А слава ведь не могла, не могла уничтожить добро, но уничтожала почему-то.
–Сынок мой дорогой, желанный и родной! – Восклицала мать в радостном миге струящейся благодати. – Мы преодолеем с тобой любые потери! Я всю любовь подарю тебе одному! И ты, ты никогда не будешь страдать, как я…
И сын отзывался мгновенно, молниеносно! Песенное журчание двигало впечатления внутри истомившейся плоти. Страх отступал. И такое упоение вырывалось из души, что жизнь больше не тяготела над женщиной!
Время бурлило, оно не могло остановиться, оно реализовало свою историю, завершая и итог судьбоносного долга. Пришла, сошла с руин безволия и хаоса пора возмездия! Начались схватки… Сын рвался на свободу материнского отчаяния.
–О! помогите… – Вопль потонул на потоке вихря.
Небо было грозное. Мрак сгущавшихся туч покрывал весь прежний смысл, словно и не было ничего прекрасного никогда, лишь одна безликая жажда утомлённого дыхания будоражит кровь внутри. Бог сердит и сегодня Он не молчит! Он сотрясает миг!
–Спасите моего сына… Спа-а-си-ите-е… – Отчаяние тонет во мраке, а мрак бесконечный и рыдает, стонет его злая волюшка. Бездна, раскрывшаяся так откровенно и безжалостно, покрывает чело женщины подлинным ужасом. – А-а-а…
Падает…
Никого рядом нет…
–Люди…
И людей тоже нет…
Им наплевать на тебя, мать, им наплевать на твои отчаяния, стоны, вопли, страдания, на твои ужасы и страхи и на твои нынешние болезни, ведь они сегодня ждут своих радостей, а тоже, тоже получают иные возможности. Не напьются благих успехов…
Сын должен был родиться в эту роковую для него минуту, когда свод обезумевшего неба почти упал на грешную землю, пытаясь размыть её зловоние, кровь и смердящий разврат своим гневом возмездия, гневом, направленным на грехи человека.
Дождь бил злобно, неистово и невероятно яростно, разрывая всю одухотворённость горького и болезненного чутья одинокой и беззащитной женщины, которая рожала своё дитя, плод нелюбви, одичалости, опустошения. Отвергнутая и отринутая всем миром, она, пытаясь отыскать себе пропитание, тепло, уют, вошла на ложе ничтожного сладострастия каких-то свирепых и злобных человечишек, которые обезобразили её женскую сущность и осквернили её образ материнства, святость невинности, ввергнув в страдание и болезнь весь смысл желания жить в любви и чистоте.
И теперь, когда ей необходима их явная помощь и истинное внимание, их нелицемерная любовь и забота, они, хозяева её тела, прежде такого юного и красивого, теперь, теперь, когда она умоляла дать ей пристанище, приют, выбросили её на улицу, как какую-то ненужную вещь.
Поиграли и кинули одну, совсем одну… О! как омерзительно улыбались их мерзкие рты, как по-звериному горели глаза, когда они закрывали перед ней свои двери. Осквернялась душа, застывшая на потоке слёз, отчаяния и страха.
Едва-едва стал заметен ненавистный живот, все сразу же и отвернулись от неё, от такой вымученной и обездоленной. Они пинали женщину ногами, выливали на голову помои, унижали незаслуженно, тем самым, выявляя своё подлинное ничтожество, коим и были напитаны, кричали пронзительно, страшно:
–Пошла, пошла вон, грязная потаскушка…
–Гоните, гоните её…
Но ведь прежде, прежде ее любили! ею восхищались! её желали! звали! А сегодня, на трудном, не щадящем моменте, она никому не нужна, и жизнь на этом не закончилась. Жизнь лилась размеренно, не останавливалась и не затихала, потребность в еде, питии, жилье была реальной, а внутри, внутри униженной и оскорблённой – плод, плод, покоящийся на лаврах похотливых извращений и злобы. И он чувствовал материнские муки!
–Помогите мне… – Просила измученная и обездоленная.