Внимательно оглядев стоящих рядом пассажиров, Смит на секунду остановил свой взгляд на Птицыне и отвернулся.
Птицыну опять стало не по себе. Этот тип улетит завтра в свой Париж, только его и видели! А кто знает, какие последствия может иметь эта встреча для него, Птицына…
Выбравшись из вагона на станции «Сокольники», Птицын медленно пошел к выходу, незаметно наблюдая за Смитом. Тот вышел из вагона последним, перед самым закрытием дверей, двинулся сначала в обратном направлении, затем вернулся и, обогнав Птицына, поднялся к выходу. Птицын видел, как он зашел в магазин, его силуэт раза три промелькнул туда-сюда в окнах магазина, и, наконец, он опять вышел на тротуар и свернул в улочку, где совсем не было видно прохожих.
Смит поспешно удалялся. Вдруг обернулся и зашагал обратно к Сокольническому кругу. Остановился у перехода, пропустил все автомашины и, быстро перейдя улицу, уставился на доску объявлений. Лишь убедившись, что за ним никто не следит, пошел ко входу в парк.
Они нашли скамейку в поросшем кустами углу парка. Смит, внимательно осмотревшись, жестом пригласил Птицына присесть и опустился на скамейку сам. Поставил на колени портфель и, откашлявшись, сказал:
— Господин Птицын, наша фирма благодарит вас за оказанную ей услугу и поручила мне передать ваши комиссионные.
Нажав пальцем замок и приоткрыв портфель, он вынул сверток.
— Здесь пять тысяч долларов.
Птицын, двигаясь как во сне или под гипнозом, взял из рук Смита сверток, сунул в карман своей куртки. Карман заметно оттопырился. Александр Иванович снял куртку, небрежно сложил ее, перебросил через руку. Вытер платком пот с лысины.
По дальней аллее прохаживался русоволосый парень в пестрой клетчатой рубашке и серых брюках, с букетиком красных цветов в руке. Он медленно шагал взад-вперед по песчаной дорожке, кого-то терпеливо поджидая.
«Влюбленный студент… У всех свои заботы…» — снисходительно подумал Птицын и невольно дотронулся до кармана куртки.
Смит тоже увидел парня и позволил себе пофилософствовать:
— Как и везде в этом мире, у вас тоже влюбленные ждут, а возлюбленные опаздывают… — Взглянул на часы, покачал головой и продолжил деловой разговор: — Вам известно, что есть предварительная договоренность о новом контракте на дополнительную поставку нашего горного оборудования? На сумму шесть миллионов долларов.
Птицын утвердительно кивнул головой, хотя об этом он слышал впервые.
— Сегодня я улетаю. От имени фирмы прошу вас помочь нам и с этим контрактом. От вас многое зависит, мы в этом только что убедились. Само собой разумеется, фирма в долгу не останется.
Птицын молчал, глядя в сторону. Вдруг резко повернул голову и, уставившись на Смита глазами-щелками, решительно объявил:
— Я больше помогать вам не буду. Не могу. Оставьте меня в покое! Дело опасное. К тому же я скоро работу брошу, на пенсию уйду. На меня больше не рассчитывайте. Так и передайте месье Бастиду.
— Не смею настаивать, но опасности для вас я не вижу никакой.
— Да каждая встреча с вами мне чуть ли не инфаркта стоит!.. — Птицын еще раз вытер платком мокрую лысину.
— Я слышал, что вы были крупным работником.
— Был в свое время. Возглавлял главное управление одного министерства, — с достоинством ответил Птицын.
— Чем занималось это управление?
— Этого я сказать не имею права.
Смит пожал плечами.
— На каждом шагу у вас тайны, секреты. Мы, например, не скрываем, что в прошлом году в мире (без вас) добыто тысяча триста тонн золота и тридцать миллионов карат алмазов, сообщаем данные по каждой стране. А вы все играете в прятки… Вашему государству скоро пятьдесят стукнет, пора заниматься серьезными делами — сотрудничать с нами в перестройке мира на индустриальной основе!
— Эти вопросы не нам решать, — ответил Птицын и поднялся.
Смит тоже встал. Они пошли рядом.
— Конечно, но сотрудничество в личном плане зависит лишь от нас самих.
— Я уже оказал вам услугу. Дальше — не рискую.
— От вас нужно было бы очень не многое. Как говорят в Америке, кто владеет информацией, тот владеет властью. Сведения только о сугубо коммерческих делах: кто наши конкуренты, их условия, состояние переговоров с ними. Мы сможем принять меры к дискредитации конкурирующих фирм, только и всего! Таков закон бизнеса. Политики никакой. Ущерб только нескольким капиталистическим фирмам. Вашему государству — никакого.
— К чему весь этот разговор, если вы улетаете?
— Да поможет нам бог! — Смит осклабился. — На Воробьевых горах есть церковь. Пройдете ее узким коридором и с левой стороны увидите большое распятье. В церковь иногда ходят к заутрене наши люди. Вызов по этим двум телефонам. — Смит написал номера на обрывке газеты. — Запомните: говорить по телефону не нужно. Только ждать ответа абонента. Услышав фамилии «Стьюард» и «Коэлл», повесить трубку. Это будет значить, что вы вызываете в церковь за информацией. Нужны какие-нибудь еще пояснения?
Птицын отрицательно покачал головой.
— Допустим, у вас возникнет нужда встретиться с нашим представителем. Позвоните по тем же телефонам и трижды подуйте в трубку. Встретитесь там же. У нашего друга будет под мышкой такой же портфель, как у меня, а в галстук воткнута булавка с красными камешками. Ну, вот, мне кажется, все. Теперь нам надо расстаться. Желаю вам полной удачи!
— Подумаю, — пообещал Птицын.
Птицын держал путь, как уже не первый раз за последние дни, к шашлычной. Оттуда еще издалека приятно тянуло жареным мясом. Ему хотелось выпить, — последнее время он пил почти ежедневно, благо поводов было достаточно: неприятности по службе, скандал с женой из-за дачи, страх перед возможным разоблачением его связей с фирмачами. Странно, но после отлета Смита гнетущий Александра Ивановича страх лишь усилился. Последняя неделя вся прошла в этих тревогах…
— Александр Иванович! Вот встреча! Садитесь! — услышал он голос Аси.
Ася сидела за столиком у окна, с молодым человеком. В этот момент тот сдирал зубами кусок мяса с длинного шампура.
Кавалер Аси давно не стригся, рыжие лохмы бороды блестели от бараньего сала. С плеч свисал огромный клетчатый пиджак.
— Альберт Пухов, — представился он, протягивая Птицыну измазанную жиром руку.
— Студент из Зареченска. Правда, в Альберте есть что-то сибирское, медвежье? — прощебетала Ася.
— Возможно. — Птицын подозвал официанта, заказал шашлык и графинчик коньяку.
Альберт отменил его заказ: знакомый Аси — его гость, и он будет угощать гостя по своему усмотрению.
Пили и ели много. Говорил все время Альберт. Он никому не давал вставить слово. Хвастался охотой, рыбалкой, футболом, успехом у женщин…
— Пардон! — вдруг сказал он и, поднявшись со стула, пошел в конец зала.
— Александр Иванович, голубчик, пройдите с ним. Ему плохо. Не сочтите за труд!..
По запаху хлорной извести Птицын нашел дорогу. Бледный Альберт, согнувшись, стоял у раковины и лил на мохнатую голову холодную воду. Потом полоскал рот, шумно сморкался. Умывшись, утерся рукавом рубахи, спросил Птицына:
— Пахан, ты кто такой? Что-то я тебя не знаю. Но ты вроде свой. Помоги достать доллары… Позарез надо! А? Можешь? Мне нужно солидную сумму, тысячу, заплачу по трешке. Связь через Аську.
— Молодой человек, я пришел, чтобы увести вас отсюда. Вы обращаетесь не по адресу.
— Красная цена — три с полтиной… — Студент замолк: появился еще один подвыпивший посетитель.
Они вернулись в зал.
Ася уже расплатилась с официантом и ждала их у выхода.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В квартире Северцева раздался звонок. Михаил Васильевич пошел открывать дверь. У порога стоял знакомый почтальон в мокром плаще. Он поздоровался, вытащил из сумки заклеенный телеграфный бланк и подал Северцеву. Михаил Васильевич прежде всего взглянул на пункт отправления: Усть-Пиропский… и, быстро порвав тонкую бумажную-заклейку, пробежал уже давно ставший знакомым телеграфный текст: «Ваша номер (назван исходящий номер) не вручена за отсутствием адресата».
Почтальон сочувственно посмотрел на него.
— Извините, я пойду. Сегодня воскресенье, нужно пораньше успеть домой.
Закрыв за ним дверь, Северцев вернулся в свою комнату. Сел на кушетку, еще раз перечитал телеграмму. Потом встал и спрятал ее в ящик письменного стола.
…Два года назад Северцев взял очередной отпуск с намерением провести его не на Черноморском побережье, а в этом богом забытом краю. О своем желании рассказал Шахову. Николай Федорович не одобрил его решения, советовал оставить Малининых в покое, не бередить души, но, видя, что Северцева переубедить невозможно, отпуск разрешил.
Неделю добирался Михаил Васильевич до места, где находилась экспедиция. Пурга задерживала на каждом аэродроме, словно не хотела пускать туда… В безлесной тундре, где полновластно хозяйничали ветер и снег, чернели три домика геологоразведчиков и две хозяйственные постройки, на одной из которых была укреплена радиомачта. Самолет встречали радистка и кладовщик в тулупах и валенках.
— Иван, принимай быстрей груз! Через час должен лететь обратно, иначе зазимую у вас. Клава! Сейчас же запроси прогноз погоды! — кричал им бородатый летчик.
Северцев вместе с летчиком вошел в темный барак, где топилась железная печка и на столе горела керосиновая лампа.
Летчик поглядел на тусклую электрическую лампочку у потолка:
— Что с энергией?
— Движок барахлит, на аккумуляторах работаю, — ответила радистка, надевая наушники.
— Где начальство? — спросил кладовщика Северцев.
— Я теперь здесь самый главный. А кого тебе надо, паря?
— Малининых.
— Однако поздно хватился, паря, они к Ленинграду небось подъезжают, — ответил кладовщик и вышел, плотно прикрыв за собой скрипучую от мороза дверь.
— Вот и кончился мой отпуск. Полетим обратно! — сказал Северцев летчику.
— Быстро управились. Как сводка, Клава?
Радистка сняла наушники и передала бумажку летчику.
— Надо торопиться с отлетом, ветер усиливается. Пойду помогу разгружать, — сказал летчик, выходя из барака.
Северцев тоже поднялся, но, оставшись наедине с радисткой, спросил:
— Скажите, как живет Валерия Сергеевна?
— Вы Северцев? — спросила в свою очередь радистка, внимательно всматриваясь в незнакомца.
— Да… Но как вы догадались? — недоумевал он.
— Ваши телеграммы для Валерии Сергеевны принимала я. По ее просьбе передавала ей в руки. Она часто спрашивала, нет ли ей от вас чего-нибудь, и огорчалась очень. Фотокарточку вашу показывала мне — у моря вы с ней сняты. Какая досада, что не застали…
— Ну как она?.. Расскажите!..
— Да что уж тут рассказывать, разве это жизнь? С утра до вечера образцы пород перебирает, ночью за мужем ходит, плох он, кровью харкает, вот, может, в Ленинграде врачи помогут. Ну, а сама здорова, только седая шибко стала да грустная, в глаза ей смотреть больно. Наказывайте: что передать-то ей от вас?
— Ничего. Впрочем, попросите ее написать мне, вот мой адрес.
— Адрес этот она знает, вы писали. А отвечать не хочет. Гордая. Наверное, обидели ее чем, вот и не прощает.
— Наверное, наверное… До свидания, Клава! — И Северцев тоже пошел разгружать самолет.
Когда Михаил Васильевич рассказал Шахову об этой поездке, тот еще настойчивей стал убеждать Северцева забыть Малинину. Не терзать ее своими письмами и телеграммами. И вдруг посоветовал жениться… даже сватовство брал на себя!
— Николай Федорович, вы только подумайте, что вы говорите!.. После того, что я узнал от радистки, — жениться?!
Со времени этого разговора между ними пробежала черная кошка. Северцев больше не откровенничал с Шаховым, держался с ним подчеркнуто официально.
Летели месяцы. Валерия молчала. Вновь Михаил Васильевич договорился об отпуске и решил опять добираться к ней. За день до его отъезда пришло письмо, написанное незнакомым почерком. На конверте не было обратного адреса, штемпель неразборчив, и Северцев долго гадал, от кого оно. Внезапно решил: от радистки Клавы!.. — и быстро разорвал край конверта.
«Здравствуйте, Михаил Васильевич! Пишет вам радистка Клава из Алмазной экспедиции. Мы меня помните? Ну, так вот, хочу рассказать про наши печальные дела. Начальник Павел Александрович в геологическую партию не вернулся. Весной на родине отдал богу душу. На его место назначили Валерию Сергеевну, но она отказалась. Побыла здесь месяца два, как положено, оформила запасы и все дела передала старшему геологу. Люди знающие говорят, что очень много Малинины нашли алмазов. Месторождение это Валерия Сергеевна назвала Павловским, в честь Павла Александровича. Я ей все рассказала о Вашем приезде, передала Вашу записку с адресом и просьбу. Она долго расспрашивала о Вас, какой Вы с виду, здоровы ли и прочее. Обещала теперь написать, даже заехать к Вам собиралась. Как пришел сюда первый пароход, так она с ним и уехала. Имущество все свое раздарила и подалась, сердешная, с одним рюкзаком за плечами, а куда — не сказала. Сама, говорит, не знаю, куда ветром теперь занесет. Написать мне обещала, но пока больше ничего не знаю. Если Вы знаете ее адрес, прошу написать о нем. До свидания, с поклоном к Вам Клава».
Каждый вечер, приходя домой, он механически допытывался у дежурной лифтерши — не спрашивала ли его приезжая женщина? И добавлял: такая интересная и седая. «Нет, не приходила», «Нет не спрашивала», — отвечала лифтерша, не дослушав его.
За последнее время в жизни Северцева произошли перемены. Он покинул Зареченск и, по предложению Шахова, был назначен директором Московского научно-проектного института, где работал его Виктор. Северцев колебался: его отъезд из Зареченска могли расценить как дезертирство, но и оставаться дольше там он не хотел. Во время командировки в Москву ему стукнуло пятьдесят, эту дату отмечали у Шаховых, пришел Виктор, и коллективно порешили, что Михаил Васильевич примет предложение Николая Федоровича… Через несколько дней Северцев уехал в совнархоз сдавать дела. И, зайдя домой, увидел сияющую лифтершу…
— Была, была твоя седая красавица, душевный ты мой человек!..
— Где она сейчас? Что сказала?
— Приказывала сказать, что, значит, приходила тебя поздравить. Потом телеграмму прислала. Вот, бери!
«Поздравляю пятидесятилетием желаю прожить долгую жизнь без седины в сердце Валерия».
— И еще тебе письмо от гражданки Северцевой, небось от супружницы.
Михаил Васильевич сунул письмо в карман.
— О чем вы говорили? Она хоть обещала зайти еще раз?
— Говорили про разные разности… про тебя, значит, что в Москве и скоро ждем обратно, про сына Виктора, что надысь приезжал… А больше, кажись, ничего. Так, про бабские печали всяко-разное болтали. Зайдет или нет — не сказывала, только я ее приглашала. Сидела она вот здесь на своем рюкзачке, бездомная, горемычная. Дала я ей ключ от твоей квартиры. Взяла, благодарствовала. А когда письмо от супружницы увидала, ключ вернула назад. Я ее на ночь у себя приютила, как сменилась.
— Ну что же, спасибо и на этом.
Северцев поднялся к себе. Бросив на пыльный стул пальто, открыл форточки. Свежий сквознячок продул затхлый воздух нежилой комнаты. Михаил Васильевич был рад, что Валерия помнила день его рождения. А вот он даже не знает точно, сколько ей лет… Видимо, теперь она вернется! Она уже вернулась бы, если бы не его отъезд в Москву… Теперь скоро, — может, через неделю, через день, через минуту, — раздастся звонок… Так и не дождался он в Зареченске ее звонка.
Расстался Михаил Васильевич с сослуживцами по совнархозу очень тепло и просто. Местные работники по-своему поняли его отъезд: все москвичи здесь птицы залетные, гнезда вьют временные, ждут не дождутся скорей улететь в родные края.
Валерии он написал письмо — назвал свои московские координаты, очень просил ее больше не исчезать. Письмо передал вместе с ключом от квартиры лифтерше. Та уверяла, что непременно передаст письмо седой красавице, как только та придет опять.