— Через три дня с болезнью будет покончено.
В свой обеденный перерыв забежал Евгений Сидорович. Он принес телеграмму — Аня с беспокойством спрашивала мужа, почему он молчит, — и подарок — банку малинового варенья. Предупредил, что вечером хочет зайти Шишкин, если, конечно, больной не против и будет прилично себя чувствовать. Михаил Васильевич написал жене ответную телеграмму — доехал благополучно, жив-здоров, — и попросил Евгения Сидоровича отправить.
Из столовой принесли обед. Северцев так быстро с ним расправился, что вызвал одобрительное замечание уборщицы: «Будешь жив, коли так уписываешь». После обеда Михаил Васильевич решил встать, побриться: вечером придет главный инженер, а директор умудрился за пять дней превратиться в старика… Пошатываясь, подошел к окну, открыл форточку.
Весенний таежный воздух обжигал легкие, пьянил голову. Окно выходило на поселковую улицу, застроенную стандартными одноэтажными домиками, выкрашенными в светлые тона. У каждого домика был свой палисадник. Пользуясь теплым солнечным днем, там работали люди. В садике напротив белобрысый парнишка, забравшись на еще голую, мокрую осину, прилаживал новый скворечник. На завалинке этого дома стояли ящички с зеленой рассадой. Сгорбленный старик поливал их из лейки. Вдоль улицы гурьбой валили школьники, звонко пересмеиваясь и перекликаясь. Позади шли два мальчугана в ученической форме, они норовили столкнуть друг друга в бежавший вдоль улицы весенний ручей.
Михаил Васильевич улыбнулся: мальчишки всегда и всюду остаются мальчишками. И сам он был таким же драчуном, редкий день не участвовал в потасовках. Кажется, все это происходило совсем недавно. Северцев не успел заметить, как вырос, постарел… А теперь часто приходит домой с разбитым носом его Виктор. Да, годы что версты на дорогах: идешь — они удаляются, и только случай заставит вспомнить, на каком перекрестке когда-то задержался, с кем встретился в пути. Да. Годы, годы… Летит время, и замечаешь его только по сединам на висках друзей, да по детям, когда долго не видишь их.
Грузному, с тяжелой одышкой, лысеющему Шишкину на вид было под пятьдесят. Воспаленными глазами он с полным безразличием осмотрел комнату, столик с бутылочками и пузырьками и под конец самого Северцева.
— Поправляетесь? — спросил он, чтобы как-то начать разговор.
— Устали, Тимофей Петрович? — спросил в свою очередь Северцев.
— Очень, — опустив красные веки, признался Шишкин. — Одному трудновато управляться с таким хозяйством. Образно говоря, жгу свечу с обоих концов. Ждал вас, чтобы отоспаться хотя бы два дня. — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла искусственной.
Михаил Васильевич стал расспрашивать о руднике, об углубке центральной шахты, о выполнении плана по добыче руды. Шишкин отвечал крайне лаконично: «Не проходим», «Не знаю». У Северцева создалось впечатление, что такие вопросы давно надоели главному инженеру. Совсем не смог рассказать Шишкин о ходе и результатах разведочных работ, они, видимо, не интересовали его. Михаил Васильевич задал гостю несколько вопросов личного порядка: где довелось учиться, работать? В конце концов тот разговорился. Он, можно сказать, неудачник. Горняком стал не по призванию, а потому, что не попал в авиационный институт: отец был пилотом, собирался летать и он. Работал Тимофей Петрович с утра и до ночи, но за четверть века так и не свыкся с горняцким делом, не пришлось оно по душе несостоявшемуся летчику! Признание было честным, но неутешительным… Северцев попытался расшевелить безразличного ко всему собеседника, рассказал об идее перевода Сосновского рудника на открытые работы, о том, как она возникла у него еще на техническом совещании в главке, — Шишкин в ответ только зевнул и неопределенно покачал головой. А через минуту Михаил Васильевич увидел, что собеседник слушает его с закрытыми глазами, подперев рукой тяжелую голову. Северцев и удивиться как следует не успел: в дверь постучали, и вошла уборщица.
— Будите главного. Пущай собирается в шахту, — тоном приказа объявила она. — Остановился какой-то там насос. Обратно, нет резиновой прокладки. Велели товарищу Шишкину срочно спускаться в шахту.
Шишкин нервно заморгал глазами, в полусне пробормотал: «Опять авария!..» — и вскочил с кресла.
— Вот так и бегаю день и ночь. То прокладки достаю, то болты… — посетовал он, натягивая на крутые плечи черный резиновый плащ.
— Разве это ваша забота — прокладки доставать? — изумился Северцев.
— Не достану — так шахту затопит, мне же отвечать, — пробормотал Шишкин.
Он ушел, неотступно сопровождаемый уборщицей.
На следующий день Северцев чувствовал себя уже совсем здоровым. Он даже порывался идти на работу, однако врач запретил выходить из дому по крайней мере еще сутки, пообещав завтра сменить гнев на милость…
С его разрешения пришел навестить больного Кругликов. Раздевшись, расчесал перед стенным зеркалом львиную гриву с клоком седых волос, и, потерев озябшие ладони, протянул руку Северцеву.
— Как самочувствие, Михаил Васильевич? — спросил он так просто, будто они и не расставались.
Серые глаза его спокойно и дружелюбно, с еле заметной усмешкой смотрели на Северцева, как бы говоря: «Ну? Кто из нас был прав? Вот мы и встретились…»
Он ходил по комнате размеренными шагами и рассказывал о сосновских делах. Он уже хорошо знал их. Северцев, слушая, не сводил с него пытливого взгляда. Михаил Васильевич всегда симпатизировал этому высокому, стройному человеку, все еще сохранявшему военную выправку. В движениях Кругликова чувствовалась внутренняя сила, уверенность в себе, присущая «рабочей косточке».
Поговорили о главке, добрым словом вспомнили Шахова, и незаметно разговор опять перешел на Сосновку. Северцев пожалел, что не застал Яблокова: у Шишкина узнаешь не много, весьма странное впечатление производит главный инженер…
— Нужно было торопиться. Яблоков и так пропустил все сроки. О делах Шишкина я говорить не буду. Лучше сам узнаешь. Шишкин неплохой инженер, но внутренне неорганизованный, безалаберный и… я бы сказал, какой-то замордованный. Людям доверяет мало, за все хватается сам, не успевает, сердится, а дела — то одно, то другое — стоят… — рассказывал Кругликов.
— Пока я его мог наблюдать скорее в роли агента по техническому снабжению, — неприязненно усмехнулся Северцев.
— В этой роли приходится бывать всем нам, — заметил Кругликов. И вздохнул: — А я к тебе прямо с кладбища. Хоронили начальника техснаба. Из-за бездорожья не могли доставить в срок нужные медикаменты. Два раза в год природа отрезает наш комбинат от мира… Да что тебе объяснять, ты же испытал прелести наших коммуникаций на собственной шкуре!.. Народ у нас говорит: хорошо, что директор угодил в распутицу и приболел к тому же. Может, теперь дорогу построят… — улыбаясь закончил он.
— Видимо, мне здесь именно с дороги начинать придется… А как ты-то, Иван Иванович, живешь? Слыхал я — должность сменил?
— Что о себе сказать? Решил осесть здесь накрепко. Места добрые. Люди хорошие, поверили, что мы приехали сюда всерьез и надолго. Вообще-то к москвичам сибиряки относятся настороженно: согласись, что гастролеры типа Никандрова дают для этого повод… Ну вот, как приехал сюда, работал я в шахте техноруком, а недели две назад — при перевыборах парткома — избрали и меня, да еще и секретарем утвердили. Понятно, отказывался: хотелось работать по специальности… — Кругликов пожал плечами.
— И директор новый, и секретарь парткома новый… — в раздумье проговорил Михаил Васильевич.
Кругликов молча кивнул головой.
После ухода гостя Северцев лег на кровать и задумался. Новый рудник, новый коллектив, новые люди… Кто они, эти люди, с кем придется ему жить и работать? Знал он пока лишь одно — они все разные, и он должен, обязан хорошо узнать каждого…
В сумерках, одевшись потеплее, Северцев вышел на просторное крыльцо подышать воздухом. Пахло дождем. Низкие тучи все больше сгущали наползавшую темноту.
Гостиница стояла в самой высокой точке над впадиной, внизу располагались промышленные объекты комбината и жилой поселок. Беспорядочно сбегали по пологому склону к широкому ущелью огни поселка. Эту светящуюся толпу прорезали строгие линии ярких уличных фонарей. На самом дне впадины, около темных шахтных копров, горели мощные прожекторы. Оттуда доносился глухой шум подъемных машин. На той стороне ущелья тускло посвечивали большие окна многоэтажной обогатительной фабрики с транспортерными галереями, похожими на задранные хоботы. Справа от фабрики дымила высокая труба электростанции. Ниже Северцев различил длинное приземистое здание гаража — у ворот то и дело вспыхивали и затухали автомобильные фары. Слева от себя он увидел строение, окруженное белыми колоннами. Оно было залито синеватым светом мощного юпитера. Там помещался рудничный клуб. По обеим сторонам гостиницы все чаще и гуще загорались золотые огоньки, особенно яркие в темном мареве таежного вечера.
Северцев продрог и собрался было уходить.
В эту минуту он и увидел Валерию.
Она поднималась по ступенькам, расстегивая на ходу петли цигейковой жакетки, поправляя белый платок, сбившийся на затылок. Волосы ее теребил легкий ветерок. Она прошла по крыльцу, не заметив Михаила Васильевича, и уже взялась за ручки двери.
— Валерия Сергеевна, старых знакомых перестали узнавать? — окликнул Северцев.
Она остановилась, всматриваясь в полумрак. Невольно отшатнулась назад. Но, помедлив секунду, подошла к скамейке. Северцев поднялся навстречу.
— Вот не ожидала встретить! Уже поправился?
— Твоими молитвами.
Удивительно, но годы почти не тронули ее. Все те же большие карие глаза прямо смотрели на Михаила Васильевича, так же выбивались из-под платка непокорные пряди каштановых волос, так же стройна была спортивного склада фигура. А ямочка на подбородке, родинка на горбинке носа заставили сжаться его сердце… Правда, время оставило все-таки на ее лице свой отпечаток: в тени длинных ресниц притаилась едва заметная паутинка морщин, в каштановых волосах поблескивают платиновые нити.
Догадалась ли Валерия, что пронеслось в его голове? Она грустно, словно даже виновато, улыбнулась…
— Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?.. — сказал Михаил Васильевич. — Что мы на Орлином руднике… что я тебя жду, как вчера, как всегда, у Дома культуры… что мы пойдем сегодня в кино… Может быть, и правда сходим в кино? — Он осторожно взял ее под руку.
Чуть отстранившись, Валерия негромко проговорила:
— Мы, Миша, на Сосновке. Наше вчера длилось восемнадцать лет… К тому же ты теперь директор, лишние разговоры тебе не нужны. Не нужны они и мне. — И, перейдя на шутливый тон, добавила: — Вам надо всегда помнить, товарищ директор: на руднике живешь как под стеклянным колпаком все двадцать четыре часа в сутки. Каждый твой шаг известен всем. Ты еще не чихнул, а тебе со всех сторон кричат: «Будьте здоровы!»…
Уже дважды хлопала входная дверь, и старуха уборщица, с любопытством поглядывая на Северцева и Малинину, без нужды долго трясла какую-то рваную тряпку.
На небе в просветах между тучами, над смутными очертаниями гор холодными слезинками проглядывали редкие звезды. Из ущелья тянул пронизывающий ветерок.
Мимо гостиницы по деревянному тротуару в обнимку прошла пара. Девушка тоненьким голоском пела:
Звонкий поцелуй оборвал пение.
Валерия отворила дверь и, не оглянувшись, ушла.
Северцев постоял у входа, несколько раз прошелся вдоль фасада гостиницы, прислушиваясь, не заскрипит ли дверная пружина… Почувствовав, что совсем замерз, он поднялся к себе в номер.
Все его сейчас раздражало здесь: сам номер, пышно именуемый «люксом» и обставленный ободранным письменным столом, рассохшимся шкафом, промятым диваном и старой никелированной кроватью, висящая над кроватью безобразная копия картины «Три богатыря», слабый накал электрической лампочки, при котором невозможно даже читать…
Чтобы убить время, он отправился на второй этаж к Евгению Сидоровичу. Решили сыграть партию в шахматы.
В разгар сражения к ним постучалась Валерия. Она попросила чаю для заварки. Евгений Сидорович засуетился, высыпал ей на ладонь больше половины пачки и принялся многословно расхваливать Михаилу Васильевичу никем не превзойденное искусство Валерии Сергеевны варить чай… Пришлось ей пригласить и хозяина и гостя зайти к ней через полчасика. Северцев поблагодарил и, ссылаясь на недомогание, отказался, но Евгений Сидорович заверил, что они обязательно придут.
— Дама приглашает нас, а вы отказываетесь! Да вы, батюшка, видать, только директор, а не мужчина! — вслух выразил он свое возмущение, когда за Валерией закрылась дверь.
Северцев промолчал, думая о своем: неужели после всего того, что произошло в их жизни, он вдруг испугался Валерии?.. Или ощутил какую-то неловкость?.. Глупо! Разве он в чем-нибудь виноват?..
Партия доигрывалась в быстром темпе: Евгений Сидорович, сама пунктуальность, не мог опоздать хотя бы на минуту.
У Валерии была примерно та же обстановка, что в номере у Северцева, у Евгения Сидоровича. Но каждая вещь стояла как будто на своем, только ей присущем месте, все аккуратно прибрано. Ни одной салфеточки или подушечки с замысловатой вышивкой Северцев не увидел. Этажерка и стеллажи вдоль стены были забиты книгами. В углу стоял большой ящик с образцами геологических пород.
За занавеской у двери жарились на электрической плитке оладьи, по комнате распространялся вкусный пшеничный запах. Стол был уже накрыт. В вазочке Северцев увидел малиновое варенье.
Так вот от кого приносил больному подарок Евгений Сидорович!..
Чаевничали в свое удовольствие. Евгений Сидорович восхищался теперь уже не только чаем, но и оладьями. Бросив осторожный взгляд на Северцева, похвалил варенье. Валерия к слову рассказала:
— Ягоду собирала сама. Возвращалась как-то с разведки, набрела на заросли дикой малины да так увлеклась, что чуть не столкнулась с медведем: мишка тоже лакомился малиной…
— А вы и не посвятили меня в это приключение, — заметил Евгений Сидорович. — Не страшно было?
— Это была моя первая встреча с Топтыгиным. — Валерия улыбнулась. — Закончилась она обоюдным бегством в разные стороны. Но все-таки я заставила себя вернуться… — не без гордости добавила она.
Евгений Сидорович решительным жестом положил себе на блюдечко еще варенья.
Управившись с этой порцией, он взглянул на часы и попросил разрешения удалиться минут на двадцать: надо подписать документы для банка. Кассир уже ждет.
Валерия и Михаил Васильевич остались одни. Северцев закурил. Глубоко затягиваясь крепким дымком, чего-то выжидая, он уставился невидящим взглядом на ящик с минералами.
Валерия, прибрав со стола, села в кресло напротив. Минута, когда начнется разговор, которого уже нельзя было избежать, неотвратимо приближалась. Оба чувствовали это.
— Почему ты прошлой осенью не приехала на вокзал? — не отрывая взгляда от ящика, глухим и внезапно охрипшим голосом спросил Северцев.
— Тяжело было ворошить прошлое. Думала, что больше не встретимся… — прямо взглянув на него, ответила Валерия. Но Северцев заметил, что и у нее голос дрогнул.
— На Орлином мне было тяжелее…
— Знаю, — тихо сказала она и усталым движением закрыла лицо руками.
Долго сидели молча. По крыше громко забарабанил дождь.
И вдруг Валерия заговорила сама:
— Все эти годы я не могла простить себе, зачем скрывала от тебя правду. Даже не скрывала, а просто не сказала всего. — Она говорила быстро, не давая себе остановиться, опять замолчать. — Я не оправдываюсь. Просто хочу, чтобы ты хоть теперь правильно понял меня…
Она перевела дыхание, встала и, стараясь скрыть волнение, прошла за занавеску, зачем-то выключила плитку. Северцев тоже поднялся, зашагал по комнате.