В таежной стороне - Брянцев Георгий Михайлович 11 стр.


— Горе уложило в постель мать, и хлопоты по дому свалились на меня. Пришлось думать о заработке. Днем я напряженно занимался, ночью в торговом порту грузил каменный уголь. Казалось, совсем недавно были школа, пионерский отряд. После семилетки — завод, комсомольская мобилизация в холодное Заполярье.

Ударная работа на новостройке, затем комсомольская работа одновременно с учебной на вечерних курсах подготовки в вуз. Потом по путевке ЦК комсомола я стал студентом. И вот — диплом. Как-то внезапно кончилась для меня беспечная юность…

Свидания с Лидой я не искал, боясь самого жестокого разочарования. Получил диплом и мог остаться в Ленинграде в аспирантуре, но уехал в Сибирь. Только оттуда написал обо всем Лиде.

Ответ пришел сразу. Она радовалась письму, огорчалась за мою судьбу, просила быть мужественным.

Лида часто писала мне хорошие, теплые письма, и по ним я понял, что не безразличен ей. Весной сорок первого года Лида попросила меня приехать в отпуск. Она заканчивала консерваторию.

Я приехал, и у нас опять была встреча там же, на Адмиралтейской набережной.

«Вот, Виталий, и я окончила консерваторию. Как будем жить? У тебя в тайге я не стану пианисткой. В лучшем случае буду учительницей музыки», — говорила мне Лида.

«У нас на руднике пока нет ни одного инструмента», — мрачно ответил я.

«Тем более. Тебе необходимо выбраться из этой берлоги в город, где мы могли бы работать и жить вместе».

Я промолчал.

«Я люблю тебя, но люблю и свою специальность и не хочу бросать ее!» — запальчиво объяснила девушка.

Мне было нелегко. Ведь я долго и по-настоящему любил ее. Что впереди у меня? Одиночество? Теперь уже навсегда?..

Мы простились, ни о чем не договорившись.

Я не спал всю ночь. И о чем только я не думал! Неожиданно приревновал ее, решив, что нам мешает кто-то третий. И чтобы ни в чем не стеснять Лиду, дал себе слово не встречаться с ней. В тот же день я уехал в Сибирь.

С чувством особенно острой тоски прощался я с Ленинградом на этот раз. Надеялся, что вернусь на рудник с женой, и вдруг все рухнуло.

Приехав на прииск, я застал телеграмму: «Огорчена твоей мальчишеской выходкой. Сообщи, как лучше добираться до тебя». Тогда только я понял и оценил Лиду.

Во время войны Лида много работала в рудничной лаборатории, приобрела новую специальность, а старой посвящала вечера — руководила в клубе самодеятельностью.

Однажды мы слушали концерт из Москвы. В числе исполнителей объявили фамилии консерваторских друзей Лиды. Она всплакнула. Мне стало больно. В душе я считал себя виноватым в том, что отнял у Лиды возможность заниматься искусством так, как она мечтала. Я пообещал Лиде добиться перевода с Нового рудника в какой-нибудь город.

«Зачем ты говоришь это? — перебила она. — Тебя из тайги палкой не выгонишь. Ты лучше сделай так, чтобы прислали сюда инструмент. Тогда мы откроем музыкальную школу здесь, в тайге».

…И вот вместо города — прииск Южный, а вслед за музыкальной школой на Новом возникла, уже по твоему ходатайству, такая же и здесь. Вот, собственно, и все, — улыбаясь, закончил Степанов.

Помолчали. Рудаков вздохнул, с грустью поглядев на портрет Зины.

— Завидую тебе, Виталий, по-хорошему завидую.

Потом они еще говорили долго и о многом. Рудаков спросил, когда и где Степанов вступил в партию, — хотелось знать о нем все. Виталий Петрович рассказал, что на Новом в самый разгар Отечественной войны им была налажена добыча оборонного металла, и тогда он стал коммунистом.

Рудаков вышел на крыльцо проводить гостя. Ветер с присвистом летел по улице, где-то громко хлопал калиткой, рвал косые струи дождя и плескал их в лицо.

— Дождик-то какой! Славно прополощет тайгу, — говорил Степанов, натягивая на себя предложенный хозяином плащ.

— В Сибири природа щедрая. Дождь — так в палец толщиной, снег — так в три метра высотой, и так во всем… Спокойной ночи! — сказал Рудаков.

Виталию Петровичу не хотелось уходить, он потоптался, набросил на голову капюшон, молча пожал руку Сергею Ивановичу и исчез в сырой темноте.

Рудаков вернулся в дом. В полутемной комнате, разметавшись на диване, спал Валя. Сергей Иванович заботливо поправил на нем одеяло и присел в ногах у сына.

Рудаков задумался. Исповедь Степанова тронула его, стало как-то не по себе. Степанов хороший человек, но «с плохой биографией», у Плюща чистая анкета, а душа, кажется, грязная. Чему верить — бумаге или человеку? Не давали покоя и мысли о приисковых делах. Начать сейчас подготовительные работы на Медвежьей горе — значит снизить добычу металла, в этом трест прав. Но зимняя добыча на Южном мизерная, а подготовительные работы дадут возможность вскоре резко увеличить добычу золота на руднике.

Трестовцам некогда думать о завтрашнем дне, их поглощают заботы о добыче золота сегодня, с них тоже спрашивают. Много бестолковщины, часто все у них строится на штурмах и авралах, днях и декадах повышенной добычи. Вот и получается: выполнение плана любыми средствами и за счет любых работ. А в итоге — парадокс: всем ясно, что, только широко развернув подготовительные работы, можно увеличить добычу металла, а практически план добычи часто идет за счет сокращения подготовительных работ.

Трест по формальным причинам не разрешает сейчас стройку. Нужно полностью закончить разведку Медвежьей горы, провести исследовательские и изыскательские работы, составить проект…

Так делают на государственных предприятиях. На старательском опытном руднике все это следует упростить, уверяет Степанов. И зачем дожидаться полного окончания разведки Медвежьей, если она может продлиться несколько лет?.. Следует ли соглашаться с ним? Может быть, прав трест: сорвем план добычи, впустую затратив старательский труд, а рудника не построим? Блажь, донкихотство?

Рудаков, как всегда, вначале взвешивал доводы своих противников, пытаясь понять их. Нет, они не правы. Нельзя сегодня гоняться только за граммами золота и не готовиться завтра брать его килограммами.

Сергей Иванович подошел к окну, открыл форточку и закурил. Решение принято правильное. Но как его лучше выполнить? Он снова представил себе разгоряченного, поминутно вскакивающего с места Пихтачева: «На кого вы рассчитываете?»

Может быть, и в самом деле рудник строить некому?

Сергей Иванович мысленно перебрал всех людей, на кого можно будет опереться. За фамилиями Бушуева, Дубравиной, Кравченко вставали живые люди, настойчивые, решительные, мужественные. Их много. Ему на миг даже послышались их бодрые, уверенные голоса.

Возглавит строительство, конечно, Виталий. По его рассказу чувствуется — щербинка у него на сердце. Потому, видать, и ершистость такая: все нападения ждет. Ничего, пройдет, поддержим. А борода Турбин? Кто лучше Максимыча знает здешние моста? За разведку можно быть спокойным. Земляные работы можно поручить отпальщице Наташе. Хорошая девушка. Молодежь ее любит.

Вспомнил Рудаков и ее отца, старика Захарыча. Обязательно надо втянуть его в артель. Старого моряка весь поселок уважает. За ним пойдут. Вообще людей расшевелить надо. Расшевелить. Это дело всей партийной организации. Бушуеву следует помочь, профработник он молодой, неопытный. И ухарь Пихтачев на твоей совести, товарищ секретарь. Ты и за него в ответе. Помни, что главное в партийной работе — организация и воспитание людей. Это лозунг. Надо, чтобы он стал и делом.

Рудаков поглядел на мирно спящий поселок. В сереющей темноте смутно вырисовывался силуэт огромной горы.

— Держись, Медвежья! Идем!..

Глава двенадцатая

В СТАНЕ РАЗВЕДЧИКОВ

На Медвежьей горе расширялись геологоразведочные работы, и теперь здесь вырос целый поселок. В кедровом бору появились брезентовые палатки, какие-то ящики, а между ними протоптанные дорожки. Было видно, что разведчики обосновались тут надолго, к зиме строили два длинных барака, один из которых был уже подведен под крышу.

Стоял яркий день поздней таежной осени.

Турбин лежал на копне сухой травы и перелистывал буровые журналы. Рядом с ним сидел Бушуев. Приставив ладонь козырьком к глазам, он смотрел на узкую тропинку, пропадавшую в тайге.

— Бабье лето. Днем ничего, а ночью сегодня даже в спальном мешке замерз. Проснулся, а борода вся в инее, к мешку примерзла, — проговорил Турбин, не отрываясь от журнала.

— Рыбачил в выходной?

— Острожил. Тайменя заколол на полпуда. — Турбин протянул левую руку и правой слегка ударил по ней около плеча, показывая длину рыбы.

— Ишь ты, прямо акула. У тебя, рыбак, небось вся рука в синяках, все зарубки делаешь по длине изловленных рыб, — съязвил Петро. — А я весь день в шахматы с Федотом играл, готовлюсь к турниру.

— Тоже Ботвинник! — подтрунивал Турбин.

Друзья помолчали.

— Оставляешь меня в разведке? — повернувшись к Турбину, спросил Петро.

— Чудак ты! Я бы с моим удовольствием. Да ведь… сам знаешь, партийное бюро разбирало вопрос, как коммунистов расставить.

Бушуев лег на спину и, зажмурившись от солнца, поделился новостями:

— Степанов сказывал, к нам большая геологоразведочная партия из Москвы едет, будут во всей округе руду искать.

— Дело хорошее. А я, знаешь, чему рад? Выходит, верно говорил профессор — помнишь, старичок, что надысь приезжал к нам?

— Седой и такой сурьезный с виду?

— Он самый. Как сейчас, помню, он сказал мне: дескать, помяните мое слово, разведаем, значит, вашу Медвежью и такое золото в ней сыщем, что не будет ему равного в мире. Смокаешь, паря?

Петро что-то недоверчиво промычал, поглядывая в сторону заимки, где жил таежный охотник Иптешев.

Лучи солнца усиливали пестроту осенней тайги. Вершины гор были темны от пихтача, а росший ниже смешанный лес расстилался, словно узорный ковер разных оттенков, от бледно-желтого до красного — то листья таежной березы, осины, рябины и калины ярко нарядили тайгу.

— Тайга-то воистину золотая! — любуясь этой могучей красотой, произнес Турбин.

С поселка долетел протяжный гудок электростанции, возвещавший обеденный перерыв. Вскоре из-за толстых кедровых стволов показалась Наташа Дубравина. Она была в белом свитере, плотно облегавшем ее высокую грудь, и синих лыжных штанах, заправленных в кирзовые сапоги. Волосы девушка подвязала голубой косынкой, толстая темно-русая коса спускалась ниже пояса.

— Здравствуй, Петро! Почему здесь, ведь ты давно сменился? — удивилась она.

Петро смущенно посмотрел на Турбина, откашлялся.

— Думаю побеседовать, прочесть молодежи… про старый рудник. — Бушуев вытащил из-за пазухи истасканную книжку.

К ним подошли молодые разведчики. Сели рядом.

— Говоришь, о старом руднике? Это хорошо! Значит, ты мне поможешь, — усмехнулась Наташа. И обратилась к Турбину: — Была на разведке, смотрела новый буровой станок.

— Понравился? — поинтересовался Максимыч.

— Да-а. Хорошую машину подарил нам Новый. Была бы она у нас пораньше, так не спорили бы мы теперь о руднике. А московская партия чудо-машину везет с собой, геофизикой зовется. Говорят, она без бурения гору насквозь видит. Учиться нам, ребята, надо. Ох, надо…

— Говорят, что кур доят, — буркнул Турбин и обратился к Бушуеву: — Начинай, проповедник. Садись сюда, Наташа.

Петро разгладил рукой листы потрепанной книжечки, раскрыл ее на середине и, обращаясь к молодежи, сказал:

— Вот мы собираемся строить рудник, а какой он из себя, как в нем люди работают, и не знаем. Зашел я в нашу библиотеку и попросил дать мне книжку о руднике. Мне дают учебник «Горное искусство». Я говорю: «Дайте мне художественную книжку о руднике, а формулы да чертежи я на курсах изучать буду». Отвечают: «О рудниках еще ничего не написано». Обиделся я. Что же это, наше дело такое нестоящее, что о нем и писать никто не хочет? А? — строго спросил Петро, глядя на белобрысого разведчика, слушавшего его с полуоткрытым ртом.

Тот пожал плечами, не зная, что ответить.

— А вот до революции написали о золотом руднике. — И, не зная, что еще сказать, Петро глянул в сторону иптешевской заимки и, поудобнее подобрав под себя ноги, начал читать вслух: — «Люди все встречались нам сумрачные, сосредоточенные. Даже и бабы невесело смотрели. Детей было не видно — они тоже на работе. Здесь чуть не с восьмилетнего возраста — хочешь жить, так обливай по́том каждый кусок хлеба… Черный рудник, где над тобой висят миллионы пудов земли, где ты схоронен, как труп в могиле, как червяк в орехе…» Слыхали? — многозначительно подняв книгу, сказал Петро. — «В один из таких рудников мы именно и отправились, — продолжал он чтение. — Перед нами оказалась черная дыра. Вверху торчала лесенка. Внизу она пропадала во мраке.

— Вот и наш колодец!.. Сейчас мы спустимся туда.

Нам дали свечи в руки. Мы зажгли их и не знали, что делать. Но вот первый, стоящий у отверстия, ступил на лесенку, еще несколько мгновений — и черная дыра точно проглотила его. За ним стали спускаться и мы. Скользкая мокрая лестница. Ноги едва-едва держатся на ее перекладинах, руки тоже вот-вот выпустят их… Чем ниже, тем брызги обильнее и обильнее. Вот уже целые струи воды бегут по мокрым стенам колодца. Колеблющееся и тусклое пламя наших свечей отражается в этих струях. Что-то скрипит около…

— Это… не беспокойтесь… бадья вверх поднимается с породой.

Скоро шорох, и журчанье ручьев, и скрип бадьи потонули в каком-то грохоте… Наконец ноги наши ступили на деревянный пол. Кругом была все та же вода. Прямо перед нами опять черная дыра, но она шла перпендикулярно к колодцу.

— Ну, теперь туда!..»

— Постой, Петро, закурим! — вынимая кисет, прервал Максимыч.

Они закурили, и Петро начал новую страницу:

— «Полусогнувшись, мы двинулись в этот штрек и прошли по нему сажен полтораста. Вверху поставлены крепи, чтобы земля не обвалилась. Падая сверху сквозь крепи, капли воды тушили нам свечи. Выработка то шла по наклону вниз, то сворачивала в сторону. Нам становилось дышать все труднее и труднее. В этом черном мраке подземного царства звуки скрадываются удивительно. Стук кайл услышали, только войдя в грот, где человек семь рабочих, по ступню в воде и обливаемые холодной водой сверху, ломали породу. Каждый, со всей силой ударяя молотом по лому, загонял его в кварц.

Из скважин, пробитых таким образом особым инструментом, выбиралась пыль — также иногда золотоносная, затем вставлялся патрон динамита с пистоном, содержащим гремучую ртуть.

От пистона висит вниз длинный фитиль.

— Ну, теперь подальше.

Мы бросились в ближайшие выработки.

Рабочие зажгли фитиль — и тоже к нам. Несколько секунд тишины. Послышался слабый гул. Каменные породы штольни точно вздрогнули. Отголосок взрыва замер в следующем гроте… Мы подождали еще несколько секунд и опять вернулись в только что оставленную нами ячейку подземного улья. На тех местах, где еще недавно в белом кварце зияли скважины, теперь блистали свежим изломом выбоины, а целые груды золотоносной породы лежали под ними внизу. Серый дым еще ходил под потолком грота. От этого дыма невольно разбаливалась голова…»

— Видали технику безопасности? Зато теперь шагу без нее не ступи… — снова перебил чтеца Турбин.

Петро вспомнил столкновение со Степановым в разведочной штольне и, лукаво посмотрев на разведчика, ничего ие ответил.

— «Вот и шахта… Вверху едва-едва, точно серая точка, мерещится ее отверстие, именно мерещится. То пропадает, то выступит вновь… Наконец, отверстие вверху стало расти и светлеть. Вот первый луч упал на нас; еще минута — и над нами раскинулось голубое небо. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Все мы с головы до ног были в грязи».

— Ну и рудник! От такого подальше! — вырвалось у белобрысого, и, привстав на одно колено, он заглянул в книжку, будто сомневаясь в том, что в ней все написано так, как читал Петро.

— На днях я поеду на Новый и расскажу вам, как там рудник выглядит. Петро, наверное, устал, давайте я дочитаю и побегу в бараки тоже проводить беседу, Рудаков поручил, — сказала Наташа. И, взяв у Петра книгу, стала громко читать: — «Получается блестящая желтая горсточка, из-за которой через несколько времени совершится столько подлостей, преступлений…

Назад Дальше